22 июня сорок первого: неоправданные ожидания

Двадцать второго июня сорок первого я проснулся в ожидании чего-то хорошего. Да, да! Ведь отец обещал пойти со мной на пляж, который только что открылся после многоводного весеннего паводка на левом берегу Дона. Школа была позади. Без особого блеска я перешел в шестой, часто принося усердие в жертву радостному ожиданию каникул. Не страдающие особым родительским тщеслави­ем отец с матерью проглотили мою тройку по русскому, слегка, прав­да, пожурив, и пообещали отправить меня на июль в пионерлагерь на берегу Азовского моря.

Предвкушение удовольствий, связанных с этой поездкой все время держало меня в состоянии радостного ожидания. На стене тикали недавно собранные мной из детского конструктора «ходики». Они спешили, убегая за сутки на добрые полчаса, и каждое утро я возвращал похищенное ими время, устанавливая стрелки по сигналам радио. Вот и сейчас, втайне гордясь своим детищем, я сбро­сил на пол мирно спавшего кота, прозванного за свою полосатость Тиграном, прошлепал босиком к розетке репродуктора и воткнул вилку.

Родители уже встали, и в смежной комнатке нашей небольшой квар­тирки негромко разговаривали. Репродуктор почему-то молчал, изда­вая только треск и хрипы. Вдруг из его черного конуса с торжествен­но-похоронными интонациями прозвучало какое-то сообщение, насторожившее заглянувшего ко мне отца. Сообщалось о нападении Германии на Советский Союз…

Отец, участвовавший в германской и гражданской войнах, посерь­езнел и стал вслушиваться с напряженным вниманием. Радио сооб­щило, что ночью немецкие войска без объявления войны по всей за­падной границе атаковали наши войска и бомбили ряд городов…

Медленно поворачиваясь к матери, и как бы избегая ее испуганно­го взгляда, он негромко сказал:

— Вот тебе, голубушка, и война!

Грозный смысл случившегося не сразу дошел до моего сознания. В голове только и вертелась мысль: а пойдем ли мы теперь на пляж?

— Папа, а купаться мы пойдем? — спросил я у отца.

Он, издалека возвращаясь мыслями к моему вопросу, нарочито бодро сказал:

— Да, да. Конечно!..

Нараставшее сознание тревоги подавило праздничное настроение. Молча позавтракав, мы спустились по мощенному булыжником Воро­шиловскому спуску к Дону. Перевозный катер, приняв немногочис­ленных пассажиров, отвалил от пирса и направился к пляжному при­чалу. Желающих купаться было необычно мало. Да и у тех, кто сел в катер, в глазах были тревога и сомнение: а то ли они делают? Сразу понять, что началась страшная война и перестроить соответственно свое сознание людям, поглощенным мирными заботами, было трудно. Но уже на следующий день сообщения о тяжелых боях на границе, начавшаяся мобилизация поставили все на свои места. Однако вопре­ки этому я продолжал жить надеждой.

— Папа, ведь скоро немцев разобьют, и я… смогу поехать в пионерлагерь?

Отец грустно, даже как-то обреченно улыбнувшись, сказал:

— Пожалуй, нет, сынок! Эта война надолго.

Наши войска везде вели тяжелые бои, оставляя город за городом. Пока что они нигде не продвигались вперед. С Украины повалил по­ток беженцев, частью оседавший в Ростове. Отец вскоре был мобили­зован и как флотский военврач направлен в Севастополь, оставив нам с мамой денежный аттестат и обещание писать письма еженедельно. Вначале его письма приходили довольно регулярно, но с прорывом немцев в Крым стали опаздывать иногда на месяц, а то и более.

Немцы наступали. С августа начались эпизодические бомбарди­ровки Ростова, в основном одиночными самолетами, сбрасывавшими одну-две бомбы в людных местах. Мать тоже мобилизовали, и она ежедневно с раннего утра до позднего вечера работала в одном из ростовских госпиталей. Мне, как и многим моим сверстникам (школы не работали), приходилось дежурить в госпиталях, помогая прини­мать и размещать раненых. Их поток все нарастал. Раненые с оглядкой рассказывали о немецком наступлении, о лавине вражеских танков, о малочисленности и бессилии нашей авиации, а нередко и о без­дарности командования. Налеты усиливались. Однажды нам довелось видеть воздушный бой. Наш М-16 атаковал «Мессершмит», прикры­вавший бомбардировщики, но в круговерти атак был сбит. Летчик, вып­рыгнув из горящего самолета, смог приземлиться где-то на окраине.

Немцы взяли Мариуполь, Мелитополь и уже подходили к Таган­рогу. Началась спешная эвакуация Ростова. Из блокированного Сева­стополя перестали приходить письма от отца. В тыл отправляли ране­ных, а госпитали готовились к эвакуации почему-то водным транспортом. На пристань свозилось госпитальное имущество, туда же переезжал личный состав с семьями. В ожидании барж с буксирами приходилось сидеть сутками, спать под открытым небом холодными октябрьскими ночами. Эти ночевки плохо для меня кончились. Я заболел, и мать, которую своей властью отпустил домой начальник госпиталя В.Д.Кричевский, отвела меня в нашу нетопленую квартирку лечиться. Как потом выяснилось, моя болезнь, возможно, спасла нас. Баржа, на ко­торую погрузили госпиталь, подверглась атакам с воздуха…

Ростов продолжали бомбить. Налеты были эпизодическими, но при­водили к большому числу жертв. Бомбы сбрасывались в самых люд­ных местах. Однажды соседка пришла к нам в слезах. Ее брат, с тру­дом вырвавшийся из попавшего в блокаду Ленинграда, погиб во время одной из таких бомбежек.

Несмотря на бомбежки, продукты в городе пока еще были. Во ис­полнение приказа Сталина «ничего не оставлять врагу» были откры­ты «заветные склады». Создавались истребительные батальоны, ло­вившие дезертиров. Готовились взрывы промышленных предприятий и общественных зданий.

В ноябре немцы подошли к самому городу. Наши войска отступали за Дон. На какое-то время в городе установилось безвластие. Нача­лось разграбление складов, магазинов и предприятий. На улицах мес­тами рвались мины, а толпы жаждавших дарового обогащения или пополнения своих продовольственных запасов, сбивали замки со складов и выламывали двери магазинов. Невдалеке от нас находился неболь­шой хлебозавод. Сбив замки и открыв двери цехов и складов, люди, словно обезумев, тащили все, что попадалось под руку. Из мешков муки и крупы содержимое наполняло сумки и наволочки и при этом сыпалось на пол, затаптывалось в грязь. Чтобы наполнить ведро под­солнечным маслом, опрокидывалась целая бочка. Откуда-то появи­лись подводы, запряженные ухоженными лошадьми, и плечистые молодцы, как-то избежавшие мобилизации, загружали их мешками и бочками, расталкивая пытавшихся чем-нибудь поживиться женщин. Зрелище было пугающе отвратительное. Из разгромленных сапож­ных мастерских тащили кожу и сапожный инструмент, из аптек и поликлиник — бутыли с лекарствами и реактивами.

Психоз растаскивания захватывал и нас, ребят. Встав на ноги пос­ле болезни, я отправился с моими сверстниками в библиотеку разби­того бомбой мореходного училища. На полу в ней были россыпи книг, сброшенных с полок взрывной волной. В потолке зияла громадная дыра, пробитая бомбой. Книги обильно поливались дождем. Мне по­пался прекрасно изданный том Брокгауза, который я решил взять. Дома моего появления ждал Андрей Федорович Бакитько, лечивший меня от простуды. Увидев книгу, явно мне не принадлежавшую, он с горечью сказал:

— Зачем ты ее взял? Ведь это не твоя книга. Отец был бы очень недоволен…

Да, отец, воспитанный в трудовой крестьянской семье, где чест­ность и простая человеческая порядочность были основой духовного здоровья, не одобрил бы моего поступка, и мне ничего не оставалось, как вернуть книгу в библиотеку и поставить на полку в месте, по возможности защищенном от дождя…

Немцы вошли в город как-то незаметно. Появились их грязно-се­рые грузовики, гусеничные вездеходы с передними ведущими коле­сами, как у автомашин. Немцев было мало, к населению, глазевшему на них, как на диковинных животных в зоопарке, относились они сдер­жанно. Но случались и происшествия. Один из бывших сотрудников отца, втайне ждавший прихода немцев и расхваливавший их культу­ру в противовес «совдеповской», на улице был ограблен немецким сол­датом, который отнял у него старинные часы.

За Доном подтягивались наши войска. На улицах рвались мины. Выходить стало опасно. Но, как говорится, голод не тетка — надо было чем-то питаться. Съев в первую неделю все продовольственные резервы, мы отправились на пристань, где по слухам, стоял разбитый вагон с пшеницей. Вагон разнесло снарядом, и пшеница, перемешан­ная с углем; покрывала железнодорожное полотно. Место прострели­валось, как немцами, занявшими позиции на правом высоком берегу, так и нашими — с левого берега Дона. Надо было под обстрелом под­ползти к россыпям пшеницы. Насыпав ее в наволочку пополам с кроше­вом антрацита, мы долгими вечерами при свете свечи выбирали зернышко за зернышком для кутьи — пшеничной каши. Нам с мамой удалось без потерь проделать эту операцию и просуществовать несколько дней до прихода наших, выбивших немцев на десятый день оккупации.

Освобожденный Ростов представлял собой угрюмое зрелище. Мас­са домов сгорела или была повреждена. Промышленные предприятия подверглись разрушениям.

От продовольственных запасов ничего не осталось. Город был посажен на голодный карточный паек. Возвраща­лись и снова разворачивались госпитали. Вернулся понесший потери госпиталь, в котором служила мать. Начались, как и две недели назад, привычные будни. Только остовы разрушенных зданий да керосино­вые лампы напоминали о днях оккупации города.

Начались занятия в нашей не отапливаемой школе, куда я пошел учиться с удивившей меня самого охотой. Стали приходить письма. Но от папы не было никаких вестей. Работы в госпитале было много, мать приходила изможденная и заметно постаревшая. В глазах у нее появилось какое-то затравленное выражение. Со мной она неоднок­ратно пыталась затеять какой-то серьезный разговор, но он все как-то не получался. Что-то страшно ее угнетало, роскошные темнокаштановые волосы седели на глазах.

Однажды, уже в конце зимы, среди оставленных в тумбочке про­довольственных карточек, талонов и различных справок, я обнару­жил завернутое в газету извещение: «…Ваш муж погиб в море 7 нояб­ря 1941 года при выполнении служебных обязанностей…»

Вечером мы сидели вместе и плакали, не стесняясь слез. Только теперь я узнал, что она целых три месяца таила в себе это горе, обере­гая меня надеждой, что отец пропал без вести…

Источник: Не ради славы: воспоминания ветеранов Великой Отечественной. — Спб.: Пальмира, 2002. с. 171-176.