Я пошла в школу в 1944 году, а в декабре предыдущего года был утвержден Государственный гимн Советского Союза вместо «Интернационала». Из-за него мы приходили в школу за полчаса до начала уроков, выстраивались в зале колоннами — попарно и поклассно, потом вместе с учителями громко пели новый гимн. Каждый день!

На центральной площади Тотьмы поставили высокую елку и украсили ее ледя­ными игрушками. Налили в кастрюльки, баночки и миски подкрашенную воду, опустили в нее веревочные петли, заморозили и развесили на елку. Еще на ней были склеенные из разноцветной бумаги гирлянды флажков и искрящиеся настоящие снежинки. Это была первая за войну городская елка, большая и красивая.

После войны мы выстаивали многочасовые очереди за мукой серого цвета и за сахаром, школьники пропускали уроки, это была уважительная причина. Не помню маму с папой в очередях, они были на работе, я стояла с няней моей маленькой сестренки, сама она лежала в высокой коляске.

Когда мы впервые вошли в нашу темную квартиру, мама со слезами на глазах стала меня спрашивать: «Ты дедушку помнишь, помнишь?» Я ничего не помнила из «до войны». В комнате дедушка заклеил окна крест накрест полосками, вырезанными из газет, и стекла в них не разбились.

Папа говорил, что поначалу, когда панически отступали и сдавали пригород за пригородом, настроение было самое упадочническое. Зачем что-то делать, если завтра умирать? А папа был командир, хоть и не очень высокого ранга, он чувствовал ответственность за своих подчиненных. И он решил начать с малого: однажды утром приказал, именно приказал — всем бойцам мыть лицо и руки, а также бриться.

Был теплый солнечный день, мама осталась на даче, а папа со мной, почти четырехлетней, пошел в Шуваловский парк, и мы там играли в индейцев. Папа посадил меня на плечи, мы шли и громко распевали недавно появившуюся песню «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!» Навстречу нам попалась женщина, она с удивлением посмотрела на нас и сказала: «Вы, что, не знаете — война началась».