В первых классах, сразу после войны, чувствовалась большая разница в возрасте школьников. Многие в войну не учились, особенно те, кто вернулся с фронта в город – такие, как «сыны полка» с медалями. Такой контингент был плохо управляем. Через несколько месяцев неравенство по возрасту устранили, отправив «переростков» в ремесленные училища.

Считаю своим долгом описать те зверства, которые я мог видеть и которые я перенес лично в период моего нахождения в лагерях в[оенно]пл[енных], а также в концлагерях.

Но мало кто знает о небольших стычках и перестрелках, проходивших ежедневно в небольших деревнях, поселках и хуторах. Приведенные в публикации документы Чрезвычайной государственной комиссии дают возможность представить эти военные будни. Они не потрясают тысячами жертв, а рассказывают о людях, чьи имена, порой, оставались неизвестными, но чьи жизни были положены ради общей победы.

Оккупация продолжалась 3 года – до 22 августа 1944 г. За это время население города сократилось в 10 раз – с 300 тыс. человек до 30 тыс. Первыми истреблению подверглись евреи, которых расстреливали на улицах и в домах без суда и следствия.

В публикации приведены наиболее полные свидетельские показания (было несколько допросов и протоколов) сотрудника Анатомического института – препаратора Мазура З.Ю., непосредственно участвовавшего в варке мыла из человеческого жира. Второй документ – показания лаборанта физиологической лаборатории Опинского А.А., ставшего случайным свидетелем процесса производства мыла.

К самой суровой зиме дрова закончились и нас переселили на Земледельческий пустырь, где было несколько одноэтажных ош­тукатуренных розовых бараков. На всю жизнь запомнилось от­кровение отца, сказанного меж­ду прочим. Поздней осенью, на­кануне самой суровой зимы батя организовал серию походов на поля совхоза «Ручьи» с мешками за кочерыжками

2 ноября (пятница) в 19.00 в белом зале Дома кино состоится творческий вечер нашего дорогого автора — Александра Александровича Ульянова
Жизнь Сан Саныча удивительна и интересна. Подростком попал в партизанский отряд, воевал. В мирное время работал кинооператором и кинорежиссером студии «Центрнаучфильм». Много ездил по стране.

На Киевском вокзале тогда было столпотворение и паника. Мама оставалась в городе на заводе, а мы ехали к бабушке со старшей сестрой Матреной, ей в 1941 году исполнилось 17 лет. Мама нам надавала в дорогу вещи для продажи – шуба, шёлковые отрезы, она не хотела, чтобы мы голодали. Мы ехали к бабушке в большую семью в телячьем вагоне.

Ты, мама, расстроилась из-за моих царапин. Чтобы сказала ты, если бы я был ранен, как один отдыхающий. Он ранен в первый раз, но 29-ю ранами! Руки, ноги, голова, спина. И ни одной поврежденной кости. И раны большие по площади. Самое удивительное – то, что его не убило. А в следующий раз этот счастливец будет убит револьверной пулей.

Гетто насчитывало более 200 тысяч человек, под его территорию было отведено всего лишь четыре квадратных км в центральной части города — на небольшой территории охране было легче контролировать поселенцев. Гетто было устроено наподобие «государства в государстве» со школами, больницами, культурной жизнью

Может быть правильнее было бы назвать события конца апреля – начала мая – «майская бойня»? Всякая неудачная, на авось начатая операция может быть названа бойней. Наша бойня была верхом бездарности, авантюризма, безответственности. Недаром в сборнике Генштаба «не ниже командиров батальонов» было написано, что Кестеньгская операция апреля-май 1942 г. была плохо подготовлена.

В одно из моих ночных дежурств я увидел страшную картину налёта вра­жеской авиации. От Ваганькова по Беговой тянулись обозы и в это же время были засыпаны зажигательными бомбами. Загораются двухэтажные деревянные до­ма. Зарево пожаров. Начинается паника. Из окон жители выбрасывают всё, что только можно спасти. Заметались испуганные лошади, опрокидывая подводы, всё слилось в едином крике, который заглушала стрельба из множества зенитных орудий.

В попытке понять японских солдат, нужно ответить на самые очевидные вопросы. Почему поведение японских солдат вышло из рамок человечности? Какую роль играло при этом японское правительство? Какие у него были реакции на те сведения, которые получало из собственных и иностранных источников? Чтобы ответить на эти вопросы надо начать издалека и рассказать немного о японской культуре и истории.

Дорогая, читаю твои несколько последних писем и вижу в них, хороших и искренних, большую нервность и также за меня «цеплянье», которого быть не должно. Я не должен быть для тебя той соломинкой, за которую цепляется утопающий. Не относись ко мне, как прежде к Наточке. Милая! Против себя говорю ради правды. Смягчись сердцем, не мятись.

Однажды к нам в квартиру постучал управдом. Мама открыла и впустила тёмного человека в пальто и ушанке почему-то с полотенцем на шее вместо шарфа. Управдом спрашивал, сколько нас и сколько у нас комнат? Нас сейчас было трое, а комната всегда одна.

Настало 6 ноября. Воспоминания мучили меня. Всего год назад была Зина, демонстрация в солнечный день, подарки Борису. А сейчас – в моих любимых местах у Истры – немцы, жизнь рассыпалась. Кругом – мрачная грозная казарма, чужие непонятные и даже чуждые мне люди. Везде – ночь, треск немецкой морзянки, голод, непогода, смерть.

Особенность религиозной ситуации на территории СССР, оккупированной гитлеровцами в 1941 г., заключалась в том, что на ней оказалось подавляющее большинство православных храмов. В частности, около 3 тыс. храмов находились только на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг. На оккупированной территории СССР произошел бурный всплеск религиозности. Для многих верующих приход гитлеровцев означал возобновление религиозной свободы, возможность открыть церкви, совершать богослужения и обряды, более не опасаясь антирелигиозных гонений.

Наша редакция критики и литературоведения была живым организмом, и душу ее составляли люди – прекрасные, высокообразованные редакторы. Двери редакции всегда были открыты для авторов, и работа чередовалась с чаепитием и общением. Сколько интереснейших людей сиживало за нашим редакционным столом!

Попросив раз утку и вдоволь натерпевшись стыда, я уже ни разу больше не прибегал к услугам сестер и нянь. Стоило это мне большой боли, но стыд был хуже боли. Война настигла нас и в Вологде. Часов в 11 утра завыли сирены, и нам приказали спускаться вниз. Я спустился и никогда уже больше не делал этого. Лучше было попасть под бомбу, чем терпеть такую боль.

Трамваи встали на рельсах. Эти разбитые трамваи и троллейбусы, как скелеты, заснеженные снегом, еще больше усугубляли блокадный ужас. На льду Невы, возле «Авроры», попала под бомбежку, но обошлось — ни царапины. Однако самое страшное воспоминание о том пути — не бомбы и снаряды, а небольшие холмики, запорошенные снегом. На каждой улице. Люди, которые не дошли, а умерли, бессильно опустившись на асфальт.

Мы жили тогда напряженной, почти неистовой жизнью. Кто мог поручиться, что будет с ним завтра, что будет со всем городом? Быть может завтра, быть может, через час придется драться с врагом на этих самых улицах, возле этого плаката – «Враг у ворот; быть может, придется пасть под ним. И мы жили только этим. Никто не думал о своем завтрашнем дне, никто не заглядывал в будущее.

На КП шла бестолковая суета. Зуммерили телефоны, командир полка требовал, чтобы батальон форсировал какую-то речку. У нас не было никакой связи с ротами, вокруг рвались мины, впереди густо стреляли. Бубенчиков помалкивал. Слева летали большие желтокрылые самолеты с черными крестами. Ярко светило солнце, а мне было страшно и стыдно, я не знал, что же мне делать?!

Дети в приюте ложились спать очень рано, надеясь во сне забыться от вечного голода, болезней. Вшей, блох было столько, что и сейчас вспоминая те ужасы, волосы встают дыбом. Я каждый вечер раздевал сестренку и снимал горстями этих тварей, но их было во всех швах и стежках одежды очень много. Себя я тоже чистил, как обезьянка, от всякой нечисти постоянно. Спать я старался как можно меньше, очень боялся уснуть и не проснуться.

В ноябре 1942 года стало совсем холодно. Температура воздуха по­нижалась до 25 градусов мороза, а голод донимал ещё больше. Благода­ря изобилию детских одеял и матрасов, которые мы успели набрать за­ранее с собой, мы как-то ещё согревались, прижавшись друг к другу. И всё же люди стали умирать. Сперва умирали дети самые слабые и боль­ные, а затем и взрослые.

Моему поколению досталось слишком много впечатлений, чтобы они не внушили отвращения к новизне у нас самих и не представили интереса для наших детей. Я видел Николая II, первомайскую демонстрацию 1917 г. Махно, Шкуро, гражданскую войну, стоял в очереди к колонному залу в январе 1924 г., слышал Троцкого, был оппозиционером, воевал, видел послевоенную Германию и Польшу, стал членом партии, переживал как горе смерть Сталина, и изучал решения ЦК о культе личности. Вступил в комсомол в 1923 г., а в 1956 не знаю – зачем я в партии.

Эвакуация в СССР в годы Великой Отечественной войны имела уникальный масштаб за всю историю страны. Инициатива создать комиссию по эвакуации граждан, стратегических предприятий, организаций и учреждений из Москвы была предпринята еще до объявления войны, 3 июня 1941 г.. Разработанный план и проект Постановления Совнаркома СССР «О частичной эвакуации населения г. Москвы в военное время» не был утвержден И.В. Сталиным, а сама комиссия распущена.

Юго-западная часть Украины, захваченная войсками Третьего рейха и его союзников в период Великой Отечественной войны, была передана под управление Румынии. Этот регион был разделен на две части. Территория Измаильской обл. вошла в состав губернаторства Бессарабия, непосредственно включенного в состав Румынии, а Одесская обл., запад Николаевской обл. и юг Винницкой обл. были включены в особую административно-территориальную единицу – Транснистрию («Заднестровье»).

Одна из причин неправильного понимания военно-полевой психологии – это неправильное использование модели «бей или беги» применительно к стрессовой обстановке на поле боя. Такая модель подразумевает, что живое существо перед лицом опасности с помощью ряда физиологических и психологических процессов готовится либо к нападению, либо к спасению бегством. Дихотомия «бей или беги» представляет собой набор вариантов действий.

В канун новогодних и рождественских праздников мы хотим поздравить и пожелать Вам здоровья, благополучия, оптимизма и единомыслия. Пусть Новый 2017 год будет мирным, добрым и стабильным! Некоммерческий Интернет-проект «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru в уходящем 2016 году отметил свое 11-летие. В команде редакционного коллектива все эти годы работают энтузиасты, люди увлеченные отечественной историей и культурой. Надеемся, что в наступающем 2017 году портал «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru сможет продолжить свою работу в новом формате!

И я вдруг понял значение этих маленьких елочных свечек, наполнявших комнату своим ясным, живым трепетом, я понял значение этого воздушного, пестрого, праздничного платья, от которого веяло женским запахом духов «Красная Москва», я понял блеск этих прекрасных глаз, в которых как бы отражались какие-то другие, радостные, сияющие огни прошлого и будущего… И мою душу впервые за столько лет охватило такой нежностью, таким теплом.

Несмотря ни на что, пульс жизни крепнет. Продовольственная карточка уже не заслоняет весь мир. На днях ко мне зашёл Л. Пумпянский и от имени Института театра и музыки предложил работу по культуре XVIII века для большого художественного альбома. Издание вряд ли состоится, но самый факт разговора на подобную тему симптоматичен.

Однажды мы возвращались вместе из школы, и как раз шли напротив здания Министерства Иностранных Дел. Остановились. Помню, как я стал предлагать будущему отцу Александру Салтыкову (а мы тогда учились в 5 классе) свой план: произвести переворот и избавить страну от тирана. Когда Саша Салтыков пришёл домой и передал содержание нашего разговора, его отец, Александр Борисович, позвонил моему папе и сказал, что он хотел бы с ним встретиться и поговорить.

Многие представители маори вступили добровольцами во второй Новозеландский экспедиционный корпус в самом начале войны. В октябре 1939 года правительство дало разрешение на создание военного батальона, полностью состоящего из маори. Организованные по племенному принципу четыре роты, входящие в 28-й батальон (маори), отбыли за границу 2 мая 1940 года.

Спокойнее назначить на руководящую должность человека с солидными манерами, в годах, с хорошей анкетой. Так, командиром 6-й батареи был назначен участник войны с Финляндией, командир запаса, награжденный медалью, человек относительно в годах, лет под тридцать, вызывавший уважение даже своей внушительной внешностью, хотя он на финском фронте был всего лишь командиром орудия и по своим знаниям мог быть только командиром огневого взвода, да и то при грамотном заместителе командира батареи.

Мы вырвались из окружения, буквально наехав на немецкое кольцо в слабом его звене. Мы — это орудийный расчет и сестры — были в кузове грузовика, сзади которого болталась та самая 76-миллиметровая пушка. Многие в машине оказались мертвыми, иные ранены, с ними несколько человек, чудом уце­левших.

Мама!.. Я закрыл глаза, и вот она передо мной, с узкой грудью, с большим, надсаженным животом, вечно занятая, вечно озабоченная. Каково-то ей без нас? Я пятым ушел из дому, а девки давно замужем. На троих из пяти уже пришли похоронные, и лежат они у матери под подушкой, вместе с хлебными карточками. Может, и четвертая уже там: на войне каждый день убивают.

Кто знает энергичную натуру Игоря Васильевича, тот может понять, как нелегко было мне — врачу — сдерживать его. Как только приехали на дачу, он сразу захотел купаться. Но позволить купаться сразу было нельзя. Поездка поездом, потом машиной от Симферополя до Мисхора, перемена климата — все это было для него тяжело, и мы в первый раз «поссорились». Он спустился к морю, а там были такие громад­ные камни! Я запретила купаться. Мне пришлось до колен войти в воду и строго сказать: «Не будете купаться, я не разрешаю».

Наступила третья зима войны. В морозы печка довольно сла­бо нагревала комнату, где жили мама с Наташей. Они ложились спать в одежде, а по ночам в комнату приходили крысы и бега­ли хороводом друг за другом — голова в хвост. Мама с вечера заранее складывала у кровати поленья, несколько поленьев кла­ла и поверх одеяла. Время от времени бросала полено — не це­лясь в крыс, боясь задеть и разозлить их, а для шума. Крысы убегали, потом прибегали снова. Что их привлекало, было не­понятно: ведь запасов еды в комнате не было.

Оккупация началась с того, что собрали всех жителей на главной площади и объявили: вводится «Новый порядок» проживания в условиях войны. Нельзя в темное время суток зажигать огонь и любые приборы для освещения, собираться группами более двух человек, громко кричать, петь, выходить за пределы деревни (и многое другое).

Командир роты был трусоватым. Решил, раз мой пулемет ближе всех расположен к немцам, то я лучше всех могу вывести взвод штрафников на исходную позицию. Командный пункт командира роты располагался внизу ущелья. Он вызвал меня и приказал повести прибывший взвод штрафников к моему пулемету, расположить фронтом к немцам, а самому спуститься вниз, к нему. Всю эту подготовительную операцию командир роты должен был проделать сам.

Большая часть гавани и прилегающих территорий Перл-Харбор заняты центральной базой тихоокеанского флота военно-морских сил США. 7 декабря 1941 года Япония совершила нападение на Перл-Харбор, что послужило поводом вступления США во Вторую мировую войну. Целью нападения на Перл-Харбор являлась нейтрализация тихоокеанского флота США для того, чтобы обеспечить свободу действий японской армии и флота в юго-восточной Азии.

В беседе с т. Серовым командир 1-го батальона 282-го полка младший лейтенант Буцин сказал, что ру­ководство стрелковым батальоном для него является непосильным и обеспечить боевую деятельность бата­льона, расположенного на передовых позициях, в 200 м от немцев, он не в состоянии.

Есть в этом что-то такое, что заставляет меня оглянуться и внимательно посмотреть на мальчика: что-то гораздо более серьезное и значительное, чем простой мальчишеский задор и беспричинная школьническая удаль. Это «что-то» — всамделишное, искреннее, гордое, воинское, спартанское презрение — и к Гитлеру, и к его бомбам и самолетам, и — что самое важное — к тем очень тяжелым, очень ощутительным лишениям, которые принес ему, восьмилетнему советскому гражданину, этот самый «паразит Гитлер».

Осенью 1941 года я по­шла в 10 класс Зуевской сред­ней школы № 1. Окончила ее и поехала поступать в Перм­ский мединститут. Приняли нас без экзаменов, но вместо заня­тий мы попали на сельхозработы. Картошку копали, жали, косили, сплавляли бревна по Каме. 17-18-летние де­вочки без теплых ве­щей, кто в туфельках, кто в та­почках. Правда, к холодам студенток отправили на учебу. Учиться предстояло 6 лет, и все это время девушки считались мобилизованными.

Мы с мамой таскали бревна с Невки. Самим топиться надо, а потом у нас это тоже стало доходом! Мама и я брали багры и вытаскивали из воды бревна. Мы все пилили, сушили и продавали. Вот я до сих пор боготворю свою мать, потому что, если бы не она и не ее такое великое желание нас защитить, мы бы не выжили. Нам много раз предлагали эвакуироваться. Но мама не хотела, мол «раз я их привезла в блокаду, то они будут со мной, как бы ни было тяжело».

К нему столько жалоб шло, слыша, что он такой сердобольный. Но он всегда проверял. И вот эту семью он все время держал под контролем. Уедет куда-нибудь, потом приедет и спрашивает, как дела. Я уже как шеф от имени Игоря Васильевича проверяла. «Ну, ты там посмотри, что купить, что обновить». Потом этот отец семейства уехал в дерев­ню к родственникам. А Игорь Васильевич три года помогал этой семье. И еще одной семье помогал — там не так было плохо, как в первой. Много у Игоря Васильевича было доброго.

Первые месяц-два — самые тяжелые у новобранца. От нестерпимой тоски по дому, по родным местам и товарищам кое-кто плачет, оставшись один, часто в постели, после отбоя; особенно это относиться к тем, кто все время жил при матери, в своем родном селе или городе. Выручает только большая физическая нагрузка. Она притупляет чувства. Кроме того, смертельно уставшему не остается времени предаваться тоске — быстро засыпает.

В августе пришла бумага о смерти отца Вали, и Аграфена Ивановна увезла свою дочку в Берендеево. Кого прельстит рыженький блеклый домик в три окошка, обращенный в туманы Берендеева болота! Никому со стороны не мило, а себе-то как дорого! Все ведь тут сделано руками своих близких людей; тут они рождались, жили, помирали, и обо всем память оставили.

Председатель Трибунала предложил представителю советского обвинения Смирнову продолжать начатый им на утреннем заседании перекрёстный допрос свидетеля Бюллера. Тов. Смирнов обращает внимание Трибунала на то обстоятельство, что при допросе свидетеля Бюллера защитником подсудимого Франка адвокатом Зайдлем свидетель назвал фальшивкой документ, являющийся официальным приложением к докладу правительства Польской республики. Этот документ содержит сведения о потерях, понесенных Польской республикой в области культурных ценностей во время немецкой оккупации.

Иногда мне поручали отвозить и получать материалы, требовавшие охраны. В та­ких случаях в сопровождающие давали кого-нибудь из команды выз­доравливающих, вооружая его трофейным немецким карабином. Чаще всего со мной ехал Петр Чумаченко, с охотой участвовавший в подоб­ных поездках. Мне это сопровождение доставляло немало хлопот. В мои неполные шестнадцать лет я выглядел подростком, которого вой­на одела в шинель, забыв нацепить погоны, и редкая машина проска­кивала мимо моей поднятой руки.

С цветущей веткой дикой яблони и с пучком ландышей по разным лесным тропинкам идут люди, потерявшие друг друга во время войны. Сколько воды пронес лесной ручей с тех пор, как они потеряли друг друга! Раненые свои души они уже начали лечить прекрасными цветами весны и слушают радостно-утешительное пение птиц.

Вторая особенность отечественного атомного проекта состояла в том, что во главе проекта, не только в качестве разработчиков, но и как организаторы и руководители работ, были, как правило, ученые. Это имело важное значение, так как именно ученые, по самой сути своей профессии, лучше других понима­ют и умеют рационально организовать процесс (практически любой: научный, технологический, производственный, специальный), спрогнозировать его ход и последствия. Только благодаря этому удалось, притом в крайне сжатые сро­ки, провести огромную работу.

Опять на вокзалах почему-то масса людей. Видел женщину с тремя детьми, которые цеплялись за ее юбку. На спине у нее два мешка. Я оглянулся, когда она прошла, и тут только заметил у нее под мышкой 2-х-недельного младенца, который висел головой вниз. Головка посинела. Окликнул ее и указал на ребенка. Остановилась, свалила мешки, ребенка взяла на руки. Остальным сунула в руки по куску хлеба. Сама заплакала.

По событиям в Нанкине остается добавить, что, несмотря на состоявшийся международный трибунал, в современной Японии до сих пор пытаются переписать историю. Начиная с 70-х годов пошлого века, там одно за другим выходят «научные исследования», авторы которых дописались уже до того, что нанкинской резни вообще не было, что те события сфальсифицированы врагами. А в современных школьных учебниках в Стране восходящего солнца Нанкину посвящено всего несколько строчек, в которых говорится, что «погибли много людей».

Долгое время наша семья не могла найти место захоронения младшего папиного брата Гамида: в послевоенные годы изменились границы областей и районов, многие населенные пункты вообще исчезли с лица земли. Он погиб в июле 1943 года, когда началось контрнаступление советских войск под Курском. 11–ая гвардейская армия (Брянский фронт) под руководством генерал-лейтенанта И.Х. Баграмяна наносила удары с севера, в направлении Ульянова, Афанасова, Мелихова, Крапивны и других населенных пунктов.

В шуме бушевавшего пламени, треске пулеметов трудно было понять, что происходит, кто и кому отдает распоряжения. Опасаясь взрыва, люди старались подальше отбежать от эшелона. Люди бегали, кричали, разыскивали кого-нибудь из локомотивных бригад, кто умел бы управлять паровозом и мог бы отвести горящий состав со станции. Но таких не находилось.

Изучение такого явления, как военный коллаборационизм представляет несомненный интерес для исторической науки. С точки же зрения событий, происходивших в оккупированном Крыму, оно актуально по следующим причинам. Во-первых, использование коллаборационистских формирований на территории нашего полуострова помогает понять причины их создания и мотивацию лиц, которые в них вступали. Во-вторых, история этих формирований помогает понять механизмы и приоритеты национальной политики нацистов.

В разработке нацистами политики по отношению к «нерусским» народам СССР проявились две разные позиции. Главным приверженцем первой из них был Розенберг, который считал, что Германия в борьбе с Россией должна призвать себе в союзники «нерусские» народы СССР – в особенности, «германизированную» Прибалтику и Украину, которая «стоит на острейших оборонительных позициях против великороссов».

То, что я предлагаю вниманию читателя, никоим образом не претендует на роль полотна, памятника или чего-нибудь подобного. Записи мои делались наскоро, на ходу, в темноте, на морозе, на улице, на подоконнике, на госпитальной койке. Иногда это буднично, чересчур интимно, иногда, наоборот, на сегодняшний взгляд излишне приподнято, выспренне и патетично. Если бы я писал повесть о Ленинграде, я, вероятно, написал бы иначе.

Я уж думал, что не дождусь от тебя письма. Ты меня больше так не волнуй. Твое сегодняшнее письмо, прямо сказать, настоящий подарок к нашему большому празднику. Ты у меня умница и молодец. Главное сейчас — не растеряться, не сникнуть головой перед трудностями, а они у нас еще будут, но, поверь мне, мы их преодолеем. Спасут нас героизм нашей Красной армии, мужество ее командиров и солдат. Враг напрасно надеется на победу, ему нас не сломить.

После падения ДЗОТа артиллерия немцев не прекращала обстреливать блиндаж, в котором мы находились, но бывшая нейтральная полоса теперь наблюдалась немцами плохо и не обстреливалась из стрелкового оружия. Чтобы нести в тыл, Кадочникова уложили на принесенные из санвзвода батальона носилки. Я стал прощаться. Он смотрел на меня помутневшими от боли глазами. Кто-то в это время положил в носилки его пистолет и ремень, свернутые вместе.

На углу женщина повернулась от ветра и, увлекая за собой мальчика, почти побежала по переулку, словно ее преследовал этот слишком громкий и слишком нежный голос. Скоро голос смолк. Молитва окончилась. Ветер дул с моря по ледяным коридорам улиц. Впереди, окруженный багровым туманом, горел костер, возле которого грелся немецкий патруль. Женщина повернулась и пошла в другую сторону. Мальчик бежал рядом с ней, топая маленькими бежевыми валенками.

Вчера окончательно устроилась на зиму, выбрав для своего зимнего житья спальню. Она самая малая комната, имеет только одну дверь и три капитальных стены. Я рассчитываю, что она будет сохранять тепло лучше, чем другие. Свой большой стол я перетащила в спальню, и потому смогу работать, к чему я стремлюсь. Жаль, что эта комната темнее других. Одно из двух окон совсем заколочено фанерой, а другое наполовину.

Возникает вопрос: знал ли Игорь Васильевич в 1949 г. из агентурных данных о готовящейся американцами еще одной сенсации — водородной бомбе? По-моему, знал. И очень торопил нас, может быть, под нажимом Берии. Когда получились наши расчеты о переводе аппарата «А» на двухпроцентный металл, он сказал: «Да, лучше использовать тяжеловодный. Очевидно, Алиханов прав». До взрыва водородной бомбы прошло еще четыре года. Накопление «газа» стало основной из проблем. Но Игорь Васильевич думал об управляемом синтезе лег­ких ядер. Однажды он сказал: «Вот мечта человечества».

В Павлодарской области на Иртыше началось строительство мощного завода ферросплавов и не менее мощной Ермаковской ГРЭС. При них создавались медсанчасти, где требовались врачи. И моему мужу, выпускнику Ленинградской военно-медицинской академии, после хрущевской демобилизации из армии предложили поехать на работу в Казахстан, более того – в город Ермак Павлодарской области. А это его родина! Там жили его родители, братья, друзья детства. Так мы стали на несколько лет целинниками.

После прорыва фронта на западном направлении было подписано постановление о немедленной эвакуации Москвы: все что можно, следовало вывезти, а оставшееся оборудование, здания фабрик и заводов, электростанции, телефонные узлы и т.д. — надлежало срочно подготовить к уничтожению. Отсутствие своевременной информации и разумного руководства привели к тому, что в городе началась паника.

Я на первом реакторе «А» не работал, а был главным энергетиком на радио-химическом заводе «Б». Начал работу на реакторах с монтажа реактора «АВ-Г», но и до этого встречался с Игорем Васильевичем на строительных оперативках, проводимых, как правило, Ванниковым или Музруковым. Познакомился же я с Игорем Васильевичем Курчатовым раньше, в 1947 г.

К семидесятилетию Сталина в Доме Лётчика (по нашему у Яра) открылась выставка подарков тов. Сталину. Она занимала два самых больших зала (зрительный и тот, где сейчас ресторан «Советский») и несколько залов поменьше. Подарки были как от советских граждан и организаций, так и от зарубежных государств и отдельных лиц. Вход был бесплатный, и я с одноклассницей Инной Захаровой сразу туда направилась. В первые дни перед входом стояла большая очередь, но через какое-то время очереди не стало, однако людей в залах толкалось много.

Из военного билета можно прочитать, что в июле 1942-го года он начинал служить командиром роты. Все люди с высшим образованием должны были быть командирами. Существовали курсы ускоренного выпуска офицеров, которые назывались «Выстрел». Отец был призван на Ленинградский фронт и обучался на этих курсах. Командиром роты он стал после месяца учебы. В окружение он не попал, так как курсы «Выстрел» находились вне зоны боевых действий. Со слов отца политика начальства курсов была вредительской. Курсантов загоняли в болото и держали в течение ночи по пояс в воде.

Из всех воспоминаний о войне извлекаю лишь то, что имеет отношение к добру, к человеческой дружбе! Основа дружбы – это способность сопереживания и сострадания! Без этих подарков Бога людям не существует дружбы! Если человек говорит о том, что дружба – надуманное свойство людей, это означает, что он обделен, что он грешен, что он в лапах сатаны! В страшной войне Добро было сильнейшим оружием!

Орга­нам суда и прокуратуры было пред­ложено прекратить рассмотрение дел по условно-досрочному осво­бождению из лагерей, а Наркомвну­делу прекратить практику зачетов одного рабочего дня за два дня срока отбытия наказания. Основным сти­мулом для повышения производи­тельности труда в лагерях устано­вить: улучшенное снабжение и пи­тание хороших производственников, дающих высокие показатели произ­водительности труда, денежное пре­мирование этой категории заклю­ченных и облегченный лагерный ре­жим с общим улучшением их быто­вого положения.

Сколько любви она нам подарила, доброты такой простой, крестьянской. Она учила нас быть честными, добросовестными, не брать чужого, как бы худо ни жилось, и всегда за все благодарить Господа. Помню, бывало, собирает она нас в школу, посыплет кусок хлеба сахаром, сверху другим куском пришлепнет — вот тебе и завтрак. Я иной раз начинаю капризничать: «Ой, мама, опять с песком. Надоело». — «Ну, что же, — соглашается мама, — сейчас с солькой сделаю».

Как курсант я должен был всех приветствовать словами: «Здравия желаю, товарищ…» – и далее произносить звание того, кого приветствовал. Я с трудом привыкал к жизни по уставу, к муштре, к военной службе: все-таки недоучившийся артист, да еще руководитель самодеятельности! Вместо уставного приветствия часто говорил: «Здорово!» Вместо того чтобы произносить звание, просто добавлял имя: «Здорово, Петя или Ваня». За это, как правило, – награждение двумя-тремя нарядами вне очереди.

Я заявил старшине, что этот дом по распоряжению начальника гарнизона капитана Чикунова должны занять мы. Старшина, любовник хозяйки, чуть повернул в мою сторону лоснящееся от сытости лицо, не переставая ковырять в зубах спичкой — он только что пообедал — ответил: — У нас свои капитаны и даже майоры есть. Из дома никуда не пойдем.

Идею побега Володя вынашивал уже несколько недель. Вот и с Аркадием сблизился не случайно: одному с самолетом не справиться. Свой план летчику сержант рассказал не сразу: все приглядывался, проверял – донесет, не донесет. Такое ж в плену нередко бывало: едят, пьют из одной чашки, краюхой делятся, а случай представится – сдают фрицам.

Мне выпало счастье учиться у Игоря Васильевича сначала в качестве сту­дентки физико-математического отделения Ленинградского педагогического ин­ститута им. Покровского, где он заведовал кафедрой и читал курс лекций по физике ядра, затем в аспирантуре. Лекции Игоря Васильевича не были похожи на привычные профессорские лекции. Он говорил быстро, живо, увлеченно и как-то взволнованно.

Уверенность в том, что победить религию возможно в кратчайшие сроки, не покидала безбожников. Антирелигиозная пропаганда утверждала, что наступил «распад [Православной] церкви», «умирает ислам», «развален ламаизм», отживают свой век другие религии. К середине 1930-х гг. «окончательный упадок религии» в СССР стал аксиомой. Считалось, что с «религией уже все покончено», она «не играет уже никакой роли», ее «социально-экономические корни… уничтожены», за нее «держатся только старики и старухи», при этом «многие молятся Богу лишь ради страховки, на всякий случай»

В начале сентября в Библиотеке им. Ф.М. Достоевского состоялся просмотр военной драмы «Академия смерти», созданной Деннисом Ганзелем в 2004 году. Выбор редакции www.world-war.ru пал на этот фильм не случайно. Накануне был проведен опрос в социальной группе портала Facebook о военных фильмах, которые участники группы могли бы посоветовать для просмотра и обсуждения. Эта картина была названа среди прочих известных, в том числе, советских кинолент.

На «Скорой» некому работать. Остался еще на сутки. У всех угнетенное настроение в связи с отступлением. Но все же все твердо уверены, что окончательная победа будет за нами. Вокзалы запружены уезжающими. На привокзальных площадях очереди с вывесками организации на шесте. Толпы людей сидят на своем скарбе. Только БТ разгоняет эти толпы на время. Наживаются носильщики, люди с тачками и воришки.

Стала появляться информация о том, что творилось в стране при Сталине. Возвращались узники ГУЛАГа. И к нам в МГУ пришли доучиваться те, кого «уводили» прямо из студенческих аудиторий. Один из них – Василий Иванович Сокологорский, его мы так и величали по имени – отчеству, он был старшим в группе и нашим старостой. О себе не любил рассказывать (выпускники «сталинских курортов» давали расписку о «неразглашении»), но мы знали: сидел он по делу «врага народа Постышева», к делу была привлечена и его жена, ни с того, ни с сего оказавшейся «финской шпионкой».

Перед моим взором проходят мои друзья, близкие и родные мне люди. Их больше нет со мной. Осталась яркая память их непрерывного героического подвига, который они сами творили ежеминутно изо дня в день спокойно, без суеты, но личной отвагой, мужеством и благородством, твердостью и упорством всенародного сопротивления, неистребимой верой в победу приближали день 27 января 1944 года.

Сегодня было очень страшно. Тревога началась вечером. И как раз над нами, в зените, произошел воз­душный бой между нашими и вражескими самолетами. Во дворе у нас собрался народ. Все смотрели на небо и оживленно обменивались мнениями. Вдруг внезапно с большой быстротой поднялось над строениями огром­ное белое кучистое облако дыма и пара, которое посте­пенно окрашивалось в красный цвет. Оно росло не­обыкновенно быстро, все вверх, вверх, чрезвычайно красиво освещенное заходящим солнцем.

Около Спас-Клепиков проходит узкоколейная железная дорога. Я проезжал по ней в самом начале весны. Поезд пришел в Спас-Клепики ночью. Тотчас в темный вагон набились смешливые девушки с ватной фабрики. Потом вошел боец с вещевым мешком, сел против меня и попросил прикурить. Бойца провожали молодая женщина и старуха. Они молчали.

Помню, на одном из совещаний выступает теоретик Н. и предлагает де­шевый и быстрый способ разделения изотопов. Он все уже рассчитал… Оши­бочность предложения профессора Н. была очевидной. Лев Андреевич Арцимович и я уже приготовились к «разоблачению» предложенных Н. довольно наивных расчетов. Но не успели. Слово взял И.В. Курчатов: «То, что мы сейчас слышали, — это именно то, что нужно для решения всей проблемы».

Не помню, то ли немногим ранее, то ли сразу после объявления войны, к нам пришли какие-то чиновники, которые хотели осмотреть верхнюю комнату нашего дома. Наш дом был на краю естественной террасы – трехэтажный дом с цоколем, на склоне холма, ведущего к деревне. Поскольку c чердака открывался отличный вид на долину, нам сказали, что его, возможно, придется использовать в качестве наблюдательного пункта или огневой точки.

Открывали других, открывали и себя — с лучшей стороны. Блокадная жизнь, конечно, обнажила и самые затаенные, скрытые пороки человеческие, которые в обычной мирной жизни часто мас­кировались красивыми речами, заверениями, умением понравиться, быть душою общества и тому подобными способностями. Но про­исходило и обратное.

В лесу повсюду валялись проржавленные железки — части от военной техники, не разберешь — русской, немецкой. В соседней деревне Каменка была могила неизвестного солдата, его похоронили здесь наши бойцы, выходившие из окружения. Многие годы местные старушки ухаживали за могилкой, на холмике всегда росли цветы. А умерли бабки — и всё. Прошлой осенью пьяный тракторист сравнял холмик с землей и теперь здесь проезжая дорога.

Летом 1942-го года произошло событие в те военные годы, несомненно, исторического значения. В наш порт стали прибывать конвои наших союзников – англичан и американцев. Они везли нам помощь: медикаменты, продовольствие и, главное, оружие для нашей Красной Армии. Для иностранных моряков в городе открыли интернациональный клуб, чтобы наши гости могли отдохнуть и развлечься после тяжелого, опасного пути.

На пулеметной площадке против блиндажа, справа от стрелковой ячейки, из которой я вел наблюдение, стоял станковый пулемет. От него что-то пьяно кричал Максимов. Мне было очень неприятно и стыдно за него: вчера он для меня виделся умным и храбрым, сейчас это был кривляющийся идиот, которому нельзя было доверять не только батальон, но и его собственную жизнь.

После триумфальной Победы в Великой Отечествен­ной войне в Лаборатории Курчатова шло сражение за Победу. Сражение с тай­нами природы атомного ядра, которыми надо было овладеть и поставить на службу обороны нашей Родины, которую шантажировали атомной бомбой Трумэн и его воинствующее окружение. Фронтом командовал Игорь Васильевич! Какая же это будет встреча солдата Отечественной войны, только что прибывшего на фронт научный?

Из Казани меня направили в воинскую часть, стояв­шую в глубинке Марийской АССР, оттуда позднее перевели в Йошкар-Олу на обслуживание гаража. Осенью сорок второго года по счастливой случайности я в составе воинской команды попал в Горький. Как негодный к строевой службе, но годный к физиче­скому труду (такова была формулировка моей статьи в перечне болезней), я подлежал отправке на одно из горьковских пред­приятий, но по ходатайству дяди меня направили на работу в эвакогоспиталь в качестве санитара.

Трудно отделить главное от мелочей, существенное от случайного. Записи днев­ника мешают создать общую картину. Они отражают слишком много бытовых мело­чей. Кроме того, они вызывают не улегшееся чувство негодования, возмущения и боли. А главное, я должна предупредить читателя, что мои воспоминания будут воспоминаниями старого человека, кото­рый по своему возрасту и малым силам не мог участвовать в энергичной защите сво­его родного города.

К сожалению, записи в дневнике очень лаконичны, а интереснейшие подробности ушли навсегда, он редко рассказывал о войне. Названия некоторых населенных пунктов в дневнике, наверное, за эти годы изменились, но мы решили оставить их такими, какими они были записаны в дневнике, думаем, что так будет лучше для истории.

Мой срок окончился почти два месяца назад, но это каза­лось несущественным. На лагпункте были десятки, сотни лю­дей, у которых срок закончился много раньше — ведь с начала войны не только никого из пятьдесят восьмой не освобождали, но и уже освобожденных возвращали в лагерь. Моих близких друзей, Лебедева и Латова, освобожденных перед началом вой­ны, вернули прямо с дороги. Как актированные инвалиды, они снова попали на Адак. Считалось, что хоть в этом им повезло.

У нас не было никакой еды, и мы просто отдыхали, сложив на коленях руки и стараясь не смотреть на работниц-немок, разворачивающих свои завтраки. Но они всегда делились с нами, хотя сами жили небогато и продукты получали по карточкам. Навер­ное, если бы не помощь этих женщин, мы бы не выдержали и погибли от недо­едания. Кормили нас только раз в день, после работы. Обычно давали пор­цию шпината и 200 граммов хлеба-эрзаца.

В конце 1942 г. Игорь Васильевич приехал в Казань. Мы стали называть его Бородой. Я думаю, что борода, сильно старившая его прекрасное молодое лицо, облегчила ему контакты с людьми старшего возраста. Бороде было всего 39 лет, он был очень моложав, пока не отрастил бороду. С бородой «мальчиш­кой» его никто не назвал бы. Он смеялся, что дал обет не бриться, пока не решит задачу.

Наша школа находилась на Беговой улице, в ней учились дети средней советской интеллигенции, хотя в домах по-соседству жили птицы и более высокого полёта —сотрудники газеты «Правда», а в кружевном доме —  работники райисполкома. Их дети тоже учились в нашей школе, так что в нашем классе не было девочек из «простых» семей, но и процветающими мы не выглядели.

За городом война еще не ощуща­ется. Дачи, правда, пустуют. 2 часа дня. В аптеке пожи­лая супружеская чета. У мужа приступ бронхиальной ас­тмы. Старушка все твердит ему: «Бросай курить, Петя! Это все у тебя от курева, правда, доктор?» Старик отма­хивается от нее. Везу обоих домой в уютную, светлую комнату. Укладываем старика в постель. Ему стало лег­че. Старушка садится рядом и продолжает: «И все это у тебя от курева…»

В исследовательской деятельности устная история предоставляет возможность получить новый материал о историко-культурной среде и тех местах, о которых говорят участники биографического рассказа, свидетелями и очевидцами исторических процессов и явлений недавнего прошлого, которых они являлись. Запи­си устных жизненных версий и субъективных описаний жизни, фиксация индивидуальных и семейных историй, отражаю­щих прошлое во всем его многообразии и противоречивости, интерпретация таких источников позволяет взглянуть на историю неформальным взглядом.

Основную тяжесть войны несла пехота. Мина, которая танку рвет гусеницу, пехотинцу отрывает ноги. Марш-бросок на лафете — одно, а на своих двоих, да еще по колено, а то и по уши в грязи — другое. Пули бессильны перед броней, но вся броня пехотинца — гимнастерка. Сами понятия фронта и тыла относительны. Если пули противника доставали нас на излете и вязли в шинели, не задевая тела, — мы, пехота, уже считали себя в тылу.

Да, она любила. Любила прекрасной и чистой любовью, на которую способна юность. Любила того коренас­того, смуглого лейтенанта, который прибыл в дивизию вместе с ней и был назначен командиром кавалерийского взвода 37-го полка. Нам да­же не запомнилась его фамилия — такой он был скромный и незамет­ный внешне. Но Дуся хотела воевать рядом с любимым человеком и добилась своего.

Был конец июля, воинских частей и беженцев не стало. Со дня на день ждали прихода немцев. Был тихий солнечный день, народ вышел из землянок погреться. Примерно часов в 12 дня кто-то на опушке леса увидел мотоциклы с немцами. Они появились неожиданно с другой стороны, в обход Краснополья. Их было десять человек на мотоциклах. Они направились сразу к землянкам. Приказали всем выйти из землянок и стали забирать все, что было у людей. Люди стояли будто в оцепенении, боясь сдвинуться с места.

В отечественной исторической науке после Октябрьской революции 1917 г. под влиянием «историка-марксиста» М.Н. Покровского была разработана концепция, основанная на отрицании положительных сторон истории дореволюционной России, которая получила клеймо «тюрьмы народов», а русский народ – статус «колонизатора» и «поработителя». В системе народного образования расцвел «исторический нигилизм» – в том числе, было фактически ликвидировано историческое образование в ВУЗах.

Страшно тяжело на душе. Это состояние не покидает меня ни на минуту. А что будет дальше? Националисты ведут себя скверно, по-хамски. Стоял в очереди за хлебом. «Милиция» (мне стыдно называть ее милицией — этих бандитов, у которых из-под куртки выглядывают ножи), не стесняясь, дает волю рукам. Когда смотришь на все это, подымается такая злоба, что вешал бы их всех своими руками.

Помню, вбегает солдат и сообщает, что от прямого попадания убит весь пулеметный расчет, который толь­ко что вышел на пост, сменив товарищей. Прекратив отдых, выбегаем на пост, заменив убитых, устанавлива­ем свои пулеметы. За последнее время передовую укре­пили дополнительно огнеметами, которые установили сплошь по всей траншее. В секрет выходили группой в 7 человек на двое суток. Это траншея, которая находи­лась от немцев в 12 шагах.

Как работник, выглядел я, безусловно, комично. Мне было неполных 12 лет, росточком был маленький, шапка на голове больше, чем сама голова. Измученный дорогой, худющий, жалобно смотрящий из-под нависшей на глаза шапки, я, сколько было «металла» в голосе, заявил, что пришел заменить умершего отца (я верил в это и говорил вполне сознательно).

В обороне километрах в 20-ти левее города Кирова Калужской области дивизия наша стояла с июля 1942 года. Мы много учились, но еще больше строили различные укрытия, блиндажи, рыли траншеи, орудийные окопы — готовились «стоять насмерть» в случае немецкого наступления на нашем участке. Мечтали о времени, когда начнем наступать мы. Моральный дух в батарее был исключительно высокий.

Сытный аппетитный завтрак на лоне при­роды — и короткий сон наступает незаметно. Вечером 21 июня 1941 года, собираясь после работы на озеро Антипино, мы решили провести на озере две ночи. Но сейчас что-то вдруг захотелось домой, в деревню. Этого раньше с нами никогда не бывало. Степан Васильевич беспрерывно курил одну трубку за другой, сидя на бревнышке, о чем-то думал, его беспокойство переда­лось и мне.

Сильный артиллерийский обстрел из тяжелых орудий по нашему району, снаряды рвались где-то недалеко, кажется, на Гороховой, я безучастно отнеслась к этому, фрицы чуть не каждый день вызывают воздушные тревоги. Это неприятно, так как надо являться в штаб по сигналу тревоги, а во время артиллерийского обстрела, если у нас стекла не сыплются, можно придумывать из чего, на чем и как сварить обед.

Германская пропаганда, направленная на народы оккупированной территории СССР, базировалась на сопряжении трех основных аспектов – разжигании ксенофобии по отношению к другим народам (в особенности, к русским и евреям), антисоветизме и прогерманизме. С целью заигрывания с «нерусскими» народами, в июле 1941 г. оккупанты издали приказ об освобождении советских военнопленных из числа украинцев, белорусов, прибалтов и немцев Поволжья.

С первых дней войны мой дед Тимофей Андреевич Гордеев ходил в райвоенкомат: просился на фронт. В Первую Мировую войну он получил Георгиевский крест. Куда награда девалась — неизвестно, но у старшей дочери тети Тани (а теперь у ее сына Толи) хранилось фото деда в солдатской форме с Георгиевским крестом на груди – усы вверх, взгляд орлиный. Дед и в правду был орел! Горячий, взрывной, матершинник (Господи, прости)! В бездорожной смоленской деревенской глуши ему было скучно, тесно!

В день, когда стало известно о войне, 3 сентября 1939 года, мама и свёкр были у нас в гостях. Поскольку Найджел, мой муж, был в резерве Шервурдского егерского полка и в любой момент мог быть призван, а я была на третьем месяце беременности, мы решили, что мне стоит переехать обратно в Тивертон, мой родительский дом. Решение о переезде было правильным – Найджела призвали в Ноттингем уже 6 сентября.

Отныне нам разрешается общение с австрийцами, посещение кинотеатров и даже увеселительных учреждений. Солдаты получили право на увольнительные в город. Было разрешено проживание семей в Австрии при наличии жилплощади. Никто не поверил в подлинность приказа, хотя он пришел секретной почтой. Командир срочно стал звонить в штаб и докладывать о получении провокационного приказа. Оказалось, что приказ подлинный. Это было что-то подобное революции.

Вторично я должен был погибнуть уже при полете из Куйбыше­ва в Москву, когда работал на заводе №18. Я сидел в самолете и шеф-пилот Наркома А.И. Шахурина Балакирев готовился рулить на старт. В это время дежурный по аэродрому попросил командира экипажа за­держаться и высадить Бугайского: на завод номер №18 прибыли ди­ректора смежных заводов, поэтому директор завода №18 А.А. Белянский предложил мне остаться.

Это была идеальная жизнь: мы плавали через Темзу в Валлингфорде, ходили на веслах, отправлялись в долгие прогулки, играли в теннис и бадминтон в спортзале, танцевали и ездили на грузовике в Новый Оксфордский театр. В рабочее время можно было посещать и уроки изобразительного искусства: многие женщины были бывшими студентками художественной школы в Слейде, уровень обучения был очень высоким. Я тоже очень интересовалась искусством. Были также и уроки французского, и класс музыкальной литературы.

Сообщение о начале войны повергло съемочную груп­пу в шок. Мы немедленно помчались назад, в аэропорт. По дороге заблудились в каком-то лесу, наткнулись на кладбище. Спросив у кого-то дорогу, наконец, добра­лись. В аэропорту нам объявили, что самолеты летать не будут. Пришлось сдавать билеты и ехать на вокзал. А там уже творилось что-то несусветное. Тогда я впервые понял, как рождается паника и как это страшно.

Я пришел в себя от толчка: меня кто-то переворачивал. Незнакомая зеленая форма, резкая чужая речь и черепа с костями в петлицах «заставили» понять, что я оказался на немецкой территории. От дикой боли не мог подняться, из обеих ног хлестала кровь. На мне разрезали сапоги, забинтовали ноги и отвезли в какое-то село, к большому дому, видимо, штабу.

Причиной повышения заболеваемости и смертности населения города является недостаточное и неполноценное питание. Выдача продуктов по карточкам производится не полностью и несвоевременно. В марте и за 20 дней мая никаких выдач продуктов, кроме хлеба, населению не было. Выдача хлеба производится регулярно, но выдаваемый хлеб очень низкого качества/

17 июня 1941 года мне исполнилось 10 лет, а через 5 дней началась война. Утром 22 июня я играл в соседнем дворе со своими друзьями, как вдруг прибежал какой-то мальчик с криком «Война! Началась война!». На него зацыкали: «Ты что, с ума сошёл? Разве можно такое говорить?». Однако, это оказалось правдой. И, буквально на следующий день, над Быховом появились немецкие самолёты. Город они вначале не бомбили, и было очень интересно наблюдать за ними. Узнавали их на большой высоте по характерному ноющему звуку. Нашей авиации вообще не было видно, неслышно было и зенитных орудий.

Для устранения опасности поломок все важнейшие электродвигатели дублированы и используются поочередно — через неделю. Электроаппаратура для установления диагноза и лечения крайне разнообразна. В рентгеновском отделении имеется шесть кабинетов для просвечивания и два для рентгенотерапии. Для глубокой рентгенотерапии используется аппарат с силой тока в 15 миллиампер при напряжении в 200 киловольт; для поверхностной терапии — установка мощностью в 3 миллиампера при напряжении в 80 киловольт.

Дочка известного генерала Вера Наливайко слы­ла большой умницей: в Ленинграде до войны изучала французский и испанский; эвакуировавшись в родной Архангельск, быстро освоила английский язык. Веру часто приглашали в качестве переводчицы на официальные переговоры и дружеские встречи с иностранцами.

Шагая со старшиной на огневую под все продолжавшимся дождем, про себя удивлялся, как это я, уже начавший заводиться для очередного пререкания, сумел осадить себя, хотя голос мой дрожал, звенел зло, с обидой. Наверное, главное все-таки — спокойствие и официальный тон командира, но и я становился военным: приобретал умение владеть собой, своими чувствами.

Вчера мылась впервые после ноября месяца, подивилась торчащим костям и с удивлением обнаружила явно выраженную цингу, начиная от пояса и ниже, все тело покрыто цинготными язвочками с гнойничками. Всеволод очень обеспокоен моим состоянием, я отнеслась равнодушно, ибо это и следовало ожидать. Теперь понятно, откуда это оцепенение и бессилие ног.

Поворот к критическому прочтению документов советской эпохи и внимание к личности их автора, разделение общественного и субъективного, выбор стратегии написания и ответственность за этот выбор и его идеологические последствия – подобные практики, появляются в 1990-е годы. Для описания «советского» отечественные исследователи начинают уделять большое внимание жанру интервью, чтобы дать возможность читателю соприкоснуться с действием времени.

Из глаза вынули бронзовый осколок — большой, около сантиметра. Его пришили к истории болезни. Глаз мой вытек сразу при попадании этого осколка. Потом мне чем-то облили глаза, забинтовали, привезли в палату, и я уснул. Проспал долго. После меня снова повезли в операционную, боль к тому времени прошла. Разбинтовали голову. Врач сказала: «Медленно открывайте правый глаз». Медленно приоткрыл оставшийся глаз и увидел свет. Успокоился.

Хочу рассказать «военную» историю моих дедушки и бабушки, проживших всю свою жизнь в Белоруссии. К сожалению, к пониманию некоторых вещей приходишь поздно — пока папа был жив, я почему-то не расспрашивал его подробно, хотя он мог бы рассказать многое — то, что помнил сам лично или знал из рассказов родителей. Вернуть бы время назад…

Настали послевоенные будни. Бывшие десятиклассники пошли учиться (у фронтовиков при поступлении в ВУЗ или техникум были льготы). Старались войти в новую послевоенную жизнь. Но как-то быстро отношение к героям-фронтовикам изменилось. Лучше устраивались в жизни как раз те, кто избежал участия в войне. В войну таких ловкачей презирали.

В 1941 году выдавали паспорта с 16-ти лет. Для того, чтобы поступить на работу на завод был нужен паспорт. Пришлось приписать год. Для этого в луховицкой милиции прошел комиссию, и мне выдали свидетельство о рождении с 1925 года, вместо 1926. Началась война. Мать с сестрой Анной переехали в Коломну, в общежитие завода имени Ворошилова, позже Завод Тяжелых Станков.

Перед войной в деревнях с хлебом было трудно. С самого утра к магазину тянулись старики и ребятишки (молодые работали в колхозе). В Пельгоре на­ходился сливной молочный пункт. Парнишка Алеша Артемьев отвозил на ло­шади молоко в Любань. По возвращении его посылали с фанерным фургоном за хлебом в Замостье. Хлеба обычно на всех не хватало. Такая вот перед войной была жизнь.

В своей пропаганде германские власти обыгрывали привычную для граждан СССР патриотическую риторику, придавая ей обратный смысл. Жителей оккупированной территории уверяли, что война на стороне Германии на самом деле является «Отечественной Освободительной войной», которая «несет русскому народу и его Родине национальное возрождение и освобождение от сталинского ига».

Утка была некрупная, молодая. Поворачивая голову по сторонам, она смотрела на нас изумленными бусинками глаз. Нет, она не была напугана, для этого она была еще слишком молода. Она не вырывалась, не крякала, не вытягивала натужно шею, чтобы выскользнуть из державших ее рук. Нет, она грациозно и с любопытством озиралась. Красавица уточка! А мы — грубые, пропыленные, нечисто выбритые, голодные.

Я ждал письма от тебя особенно настороженно, так как снился сон эту ночь. Якобы приехал на Карасук. Прихожу к Мише, а он говорит, что Валя уехала к маме в гости. Я с ним пошел на почту, дал телеграмму, чтобы ты приехала. Вот жду тебя на перроне. Пришел поезд. Стал, смотрю — ты идешь, несешь на руках сына, он руками машет, языком лепечет. Я не вытерпел, кричу: «Валя!»

Была еще одна особенность этого моего нового поста. Мне еще предстояло сотрудничать с комендантом связи советской оккупационной зоны и отделом связи Советской Части Межсоюзного совета, преобразованного вскоре в аппарат Верховного Комиссара СССР в Австрии. Я постепенно начинал понимать, какая ноша свалилась на меня. Прежде всего, нужно было освоить кросс, а это значило и всю систему связи Австрии.

Помню, как-то я лежал на животе под обстрелом, в траве, и сначала жался крепко к земле, потому что как-то неуютно было, а потом надоело жаться, и я стал смотреть: трава была зеленая, небо голубое, и два муравья ползли и тащили соломинку, и так было ясно, что вот я лежу и боюсь обстрела, а жизнь течет, трава зеленеет, муравьи ползают, судьба целого мира длится, продолжается.

Среди представителей военно-морской династии Киткиных есть человек, который дважды, от разных властей, получал чин адмирала. Это Пётр Павлович Киткин. Таких случаев в истории, наверное, не много. Поскольку оба раза адмиральское звание было получено им не за выслугу лет, а в лихолетье — первый раз в годы Первой мировой, второй раз в годы Великой Отечественной войны — этот случай говорит о преданности этого человека Родине и своему делу.

Уходит поколение отцов,
А те, кто жив, беспомощны как дети.
Те, кто дороже нам всего на свете,
Уходят вдаль под звон колоколов.
Уходят навсегда, не возвращаясь,
Покинув нас в сиротстве и тоске,
Уходят без заветов, не прощаясь,
Следов не оставляя на песке.

Создаётся мнение, что, во-первых, историей может заниматься вообще любой человек; и во-вторых, что история – это какая-то такая ерунда, которую, как ни поверни, так оно и правильно.

Леонид Михайлович Рошаль — российский педиатр и хирург, доктор медицинских наук, профессор, общественный деятель. Директор НИИ неотложной детской хирургии и травматологии поделился рассказом о детстве, проведенном в эвакуации во время Великой Отечественной войны.

А война… Она была давно и отодвигалась всё дальше. Для меня, но не для близких, которые нет-нет да и вспомнят что-то такое, что преисполнит их грусти, скорбного выражения лиц. Во время войны погиб папин старший брат Пётр Макарович, попав на железной дороге под бомбёжку (он был инженером-путейцем), умерли дедушка Макар Митрофанович и папина сестра Мария, не выдержавшая семейных бед. Жили, конечно, впроголодь.

Преклоняясь пред изумительными подвигами русских воинов, полагающих за наше счастье жизнь свою, и радуясь грядущей победе над исконным врагом русского народа, — усугубим эту радость благодарным воспоминанием победы Христа над адом и смертью и дарования нам этой победой вечной радости в невечернем дни Царствия Своего.

Силы катастрофически убывают, хотя мы изворачиваемся и выходим из положения довольно удачно. Сего­дня Всеволод мечтательно заявил, что, если ему предложили бы учитель­ствовать где-нибудь в глухой деревне, он бы уехал. Я с ним согласилась: взять книги, в том числе поваренную, детей, скарб, забраться в глушь и вздохнуть среди лопухов и крапивы от пережитого ужаса. Это ли плохо!

В разные годы в ТАСС работали выдающиеся мастера фотографии. Среди них Николай Петров — знаковая фигура русской дореволюционной и предреволюционной фотографии, а также Соломон Тулес, работавший в Пресс-клише ТАСС и многие другие. Работы отечественных фотокорреспондентов вошли в золотой фонд российской фотожурналистики. Предлагаем подборку фотографий созданных с 1909-ого и в советское время.

Семья сестры стала помогать моей бабушке. У них были лошади, коровы, овцы, сад был. Дядя Фёдор, муж бабушки Дарьи, и его старшие сыновья помогали в хозяйстве: за лошадями ухаживали, пахать помогали. Когда пришла советская власть, решили, что моя бабушка эксплуатировала чужой труд и её надо раскулачить, и у неё всё отобрали. Бабушку даже собирались угонять куда-то в Котлас.

Автор исследования К.М. Александров много лет изучает тему власовского движения. В докторской диссертации оценивает деятельность самого А.А. Власова и его последователей, не как предательство и вынужденный в условиях окружения переход на сторону врага, но как социальный протест против политики Сталина. С неофициальными отзывами и оценками диссертации выступили присутствовавшие на защите ученые и исследователи.

Над теми, кто говорил открыто, что не знает, не понимает — не смеялись. Все очень многого не знали и прекрасно понимали, что не все могли учиться в свое время, а мы, молодежь, не могли знать даже минимально необходимого из-за кратковременности учебы в училищах. А хотелось знать больше, лучше, поэтому, например, книги по артиллерии на фронте у артиллеристов ценились дороже всего. И не только на фронте.

Защита диссертации вызвала небывалый резонанс среди научного сообщества и общественности в связи с идеологической составляющей докторской работы, выдвинутой на защиту. Автор исследования К.М. Александров хорошо известен, как защитник политики генерала А.А. Власова и его последователей, которые, оказавшись в окружении, для спасения своей жизни, были вынуждены перейти на сторону противника и содействовать в работе руководства Третьего рейха.

Затрагивали мы вопросы и связанные с историей «катюши». Зашел как–то разговор у нас и о странном умолчании имени Костикова, который считался создателем «катюши». Фамилии и фото творцов боевого оружия и техники после войны стали публиковать, а Костикова среди них нет. Вообще для нас, воевавших на «катюшах», здесь было много неясного, противоречивого.

Был в годы Второй мировой войны в со­ставе 15-й дивизии СС латышский легион. Кстати, Карлис Детлавс успел побывать и в нем. Шли в этот легион предатели латыш­ского народа, вершившие кровавые распра­вы над своими соотечественниками. Когда осенью 1944 года Красная Армия освобож­дала Латвию, легионеры, собрав награблен­ное добро, бежали на Запад. Сегодня они называют себя латышскими эмигрантами, волею судеб, оказавшимися вдали от роди­ны.

Полк связи 27 армии, в которую входила и наша 202 стрелковая дивизия, расположившаяся в военном городке, на окраине Винницы. Видевший немало на своем боевом пути полк теперь, в мирное время, решал новые задачи. Начался переход к мирной жизни, в основе которой лежала учеба и вечная задача армии — подготовка к возможной новой войне. Для офицеров-фронтовиков эти новые задачи часто оказывались нелегкими.

В яслях меня застала война. Женщины разбежались по домам, ос­тавив меня с пятнадцатью ребятишками. Домой вернулась поздним вечером, когда родители разобрали детей. Застала плачущую мать и младшего брата: отца мобилизовали в армию, а сестру — на оборонные работы.

Дивизион, следовавший за танкистами, обходил населенные пункты, большаки, чтобы не ввязываться в бои с вражескими гарнизонами. Нередко на пути встречались группы противника, пытавшиеся вырваться из окружения по проселочным и окружным дорогам. Чтобы не задерживаться и не снижать темпы продвижения, на них нередко не обращалось внимания. Но не всегда это удавалось.

Редакция сайта от всей души поздравляет Вас с Днем Защитника Отечества! Сегодня мы чествуем тех, кто стоит на страже нашего государства, укрепляет его боевую мощь. Сегодня мы отдаем дань памяти многим поколениям защитников России и чтим тех, кто посвятил свою жизнь этому нелегкому ратному труду.

Представленный ниже документ, изданный командованием 2-й танковой армии вермахта в апреле 1943 г., показывает, как после перелома в войне нацистские власти пытались исправить ошибки своей предыдущей политики, поставив «усмирение» советского населения и борьбу с «бандами» (т.е. советскими партизанами) на новую основу, путем «задабривания», уменьшения размаха карательных и репрессивных акций, а также пропагандистских и иных манипуляций.

В это время уже были настоящие морозы. Количество вещей, которые можно было везти с собой в эвакуацию было ограничено, много взять мы не могли. По прибытии нам выдавали какую-то теплую одежду. Дети, прибывшие в Тюкалинск из Ленинграда без родителей, были определены в интернат. Каждая эвакуированная школа становилась интернатом. Их размещали в зданиях местных школ.

В Москву офицеры выезжали в разное время, и со многими, с которыми вместе служил и дружил в Сормово, к сожалению, связи после расформирования бригады утратились. Тем более, что судьба разбросала нас по разным частям. Правда, с некоторыми со временем удалось наладить переписку. Прислал мне несколько писем Николай Антонов. Как писал Николай, 17 октября он прибыл по назначению в воинскую часть в г. Котовске Одесской области.

Самое удивительное, что, чем далее развивается эта чудовищная, бре­довая жизнь, тем более хочется жить и выжить, и выжить не одной, отнюдь нет, выжить всей семейной ячейкой. Кажется, после такой жизни узнала все, научилась ценить ничтожную радость, и жить будешь не так, как пре­жде, особенно, задыхаясь, захлебываясь от радости жить.

Лагерь был создан в мае 1940 года как Шталаг 311 для военнопленных из Бельгии и Франции. Первоначальное число заключённых — 600 человек. В июле 1941 года сюда поступили около 20 тысяч военнопленных из СССР, к весне 1942 18 тысяч из них скончались от голода, холода и болезней (выжило лишь 2097 человек).

Уставали. Весь день были на ногах, а ночью тоже не всегда высыпались. Через ночь нам устраивали подъем по тревоге. Вскочим и бежим вокруг большого здания типографии: ложка за голенищем сапога, ко­телок гремит у пояса. После трудового дня спали креп­ко. Утром должны были быть бодрыми, с хорошим настроением.

Здесь же нужен был особый подход. Одной требовательности было недостаточно, чтобы всю эту разноликую массу сплотить в единый, дисциплинированный коллектив, способный выполнять напряженные производственные задания при очень трудных условиях работы, соблюдать порядок. Тем более, как потом выяснилось, подразделение, которое я принял, являлось далеко не благополучным, и практически все мне надо было начинать с «нуля».

Одна женщина в очереди рассказывала о зверствах фашистов в деревнях около Волоколамска и закончила свой рассказ следующими словами: «А мы все советской властью были недовольны. Да какая же она у нас хорошая!» Другая женщина заявила: «Мы не хотели на себя работать в колхозах, а немец под штыком заста­вил работать на него 24 часа. Вот когда нам будет доро­га наша советская власть!»

Ленинград оказался изолирован от внешнего мира. Центральное отопление отсутствовало, водопровод и канализация не работали. Город постепенно засыпало снегом. На улицах замерли трамваи и автомобили. Лишь ходили измученные люди, волоча за собой санки с дровами, с телами умерших родных. Мимо окон двухэтажного бревенчатого дома, в котором жили Марковы, на кладбище ежедневно возили тела погибших или умерших ленинградцев.

Прошло пять лет,— и залечила раны,
Жестокой нанесенные войной,
Страна моя,
и русские поляны
Опять полны студеной тишиной.

Наше хирургическое отделение для раненых в грудную клетку и живот было оборудовано в вырытом в лесу котловане длиной в пятьдесят, шириной в двадцать метров и глубиной в два человеческого роста, с накатом из бревен на рельсовых перекрытиях. За палатами для приема раненных в самом центре землянки – в правом и левом отсеках – находились операционная и перевязочная, а в конце ее размещались палаты для лечения и эвакуации раненых.

Электричество в Москве не отключали, но лимитировали, поэтому в коридорах (они не имели окон) было хоть глаз выколи. Папа светил фонариком, скоро мы были перед нашей квартирой. Мама достала ключ, мы вошли в комнаты. Всё было так, как два года назад, когда мы с печалью в сердце и страшась будущего отсюда уходили. Кажется, даже пыли на мебели не прибавилось, и наши куклы всё также лежали на наших кроватях.

Канцелярия и научная часть расположились в боковых притворах алтаря. Там же была сооружена маленькая – «буржуйка». На ней грели воду и подсушивали блокадную норму хлеба. Спали на досках, укрываясь одеждой. В подвалах Исаакия занят был каждый закут, каждая ниша. Определять круг своих обязанностей и неотложные работы, которые предстояло выполнить в ближайшее время, нам пришлось самим. Перед нами стояли две самые главные задачи – учет и хранение музейных редкостей.

Дело в том, что этот вопрос для тех людей, которые занимаются Карельским перешейком или живут на Карельском перешейке. Ну, во-первых, финские войска не остановились на старой государственной границе. Они её пересекли и продолжали наступление в сторону Ленинграда.

В один из дней кустарник перед землянкой обстреляли. Выбравшись из нее после обстрела, увидели множество листовок в зарослях кустарника. На них с одной стороны были фотографии Власова и его генералов, наших военнослужащих, сдавшихся в плен, на обратной – призывы вступить во власовскую армию. Листовки мы сожгли, сообщив об этом в штаб дивизиона. Больше обстрелом фрицы нас не беспокоили.

Нас, молодых курсантов, «влили» в 273-ю стрелковую дивизию, обеспечив ее тем са­мым младшим командным со­ставом. Наконец-таки, нача­лась пусть непростая, но служба на Брянском фронте. Спасибо разумным командирам, кото­рые не жалели нас на учебе, чем помогли сохранить нам жизнь в бою. Во втором эшелоне на Курско-Орловской дуге сдер­живали немцев, шли в наступление.

Особенно трудно было с дворцовой скульптурой. Тяжелая и хрупкая, ценная, как все античные уникумы, она стояла в опустевших залах и была так хороша, что страшно было к ней прикоснуться. Отправить её в далекое путешествие не решились, но и в залах оставлять её тоже нельзя. Вовремя вспомнили о прочных сводчатых подвалах. В узком отсеке бережно принесенную скульптуру расставили как можно теснее.

В момент этого взрыва на палубе оставались несколько моряков, все они получили тяжёлые ранения. А самого Игоря осколком полоснуло по рукаву бушлата. Юнга, потрясённый и растерянный, укрылся между орудийной башней и боевой рубкой. Толстая броня защищала его от любых пуль с того берега.

Участвуя в боях на Ржевском плацдарме, я, конечно, имел некоторое представление о событиях, которые там происходили. Но о том, что эта операция окончилась таким крупным поражением наших войск, не знал. Я и в своей открытке писал матери: «Колотили из своего оружия фрицев». Работая над воспоминаниями, я собирал материалы о действиях 29-й армии, которую поддерживал наш дивизион. В опубликованных источниках сведения оказались очень скудными.

Мороз -32°. С утра целый день горит Гостиный двор. Еле-еле достала хлеба (очень белый). Сейчас пятый час. Пошла в магазин — пусто, в булочной — ни кусочка хлеба. Заболела мама, но ее ничем не удержать дома, работает с повышенной температурой. Завтра в школу. У меня ни одних уроков не сделано, и делать неохота. В школе холодно, замерзаешь, пока обед получаешь. Не то что 6 уроков отсидеть, а и час просидеть жутко.

Меня интересует маленький человек. Маленький большой человек, так я бы сказала, потому что страдания его увеличивают. Он сам в моих книгах рассказывает свою маленькую историю, а вместе со своей историей и большую. Что произошло и происходит с нами еще не осмысленно, надо выговорить. Для начала хотя бы выговорить. Мы этого боимся, пока не в состоянии справиться со своим прошлым.

Снова пробую писать одним махом за несколь­ко дней. Встречу Нового года провели без шума, не считая банку шоколада. Ночью в 11 [часов] стреляли русские, в 12 [часов] — мы. Какая-то бессмыслица. В Новый год вступили абсолютно без алкоголя. Памят­ное событие!
Мы стали получать хорошую пищу.

Усиленно охранялось расположение части. По заявкам общевойсковых командиров дивизион время от времени выезжал на боевые задания. Где-то через неделю после моего прибытия в дивизион в нем ночью была объявлена тревога. У меня еще в памяти была не одна учебная тревога в Тюмени и Омске, когда нужно было вмиг по команде дневального, прервав сон, который цепко держал тебя, успеть одеться, обуться, взять из пирамиды винтовку, противогаз и, выбежав из казармы на плац, не опоздав, встать в строй.

Голова есть — сделай лучше, чем приказывают. Считаешь, что заставляют делать глупость, если можешь — не делай, дешевле обойдется: мало ли можно найти причин для оправдания. Простят. А пререкание не прощают. Сам такой. Не думай, что ты всегда прав. А попробуй с тобой поспорить — отбреешь лучше любого!

В трудные месяцы героической блокады Ленинграда митрополит Алексий не разлучался со своей паствой. В то время в городе на Неве оставалось пять действующих православных храмов: Никольский Морской, Князь-Владимирский и Преображенский соборы и две кладбищенские церкви. Все они были даже в будние дни переполнены молящимися и причастниками, подавались горы записок о здравии и об упокоении.

Напрасно я искал взглядом руины домов, какие-нибудь признаки жизни. Я почувствовал потрясение от увиденного. Но нужно было идти на ту сторону, выхода не было, нужно было форсировать реку. Я выломал шест и, чудом не провалившись под лед, добрался до другого берега и вышел за мостом на насыпь трамвайной линии. Ни шпал, ни рельсов не осталось на насыпи. Вокруг не было не только деревьев, но даже кустов.

В Оредежи нас втиснули в товарные вагоны, привезли в Латвию. В моей мет­рике появился штамп: «Военнопленный из оккупированных областей СССР. Огра, 23 ноября 1943 года». Здесь нас раздали богатым латышам в качестве ра­ботников. Мы попали на хутор Мисдалат, где уже было несколько работников. Хозяйка оказалась доброй, подарила маме красивое платье с передником и по­ручила готовить.

Бои носили чрезвычайно острый характер. По мере продвижения частей дивизии дивизионы наносили удары по вражеским полевым укреплениям на ее пути. В результате ожесточенного боя 7-я гвардейская стрелковая дивизия при поддержке эресовских дивизионов выбила 8 декабря из Льялово 2 батальона гитлеровцев, начавших отход в направлении Жилино, Никольское. 9 декабря 7-я гвардейская стрелковая дивизия была выведена в армейский резерв.

Мне скажут – Армия…
Я вспомню день – зимой,
Январский день сорок второго года.
Моя подруга шла с детьми домой –
Они несли с реки в бутылках воду.
Их путь был страшен, хоть и недалек.
И подошел к ним человек в шинели,
Взглянул – и вынул хлебный свой паек,
Трехсотграммовый, весь обледенелый

Мы откладывали к празднику хлеб, выделяя понемногу из ежедневной нормы. Кроме того, мне посчастливилось получить топленое масло в Елисеевском. Помню, я шла по заснеженному Невскому проспекту, прижимая к себе масло. И тут начался артобстрел. И тогда я подумала: как будет обидно, что меня вот сейчас убьют, а я так и не попробую это масло.

В условиях, когда обстановка на подступах к столице, приобретала все более угрожающий характер, Ставка Верховного Главнокомандования потребовала ускорения формирования частей реактивной артиллерии и скорейшего ввода их в бой. По ее требованию дивизионы нередко направлялись на фронт еще до окончательного формирования полков, в которые они входили. Это коснулось и 13-го гвардейского минометного полка подполковника С.В. Васильева, где должен был формироваться дивизион Бондарева.

Я стала совершенно безразлична к воздушным тревогам, они были редкими, а обстрелы улиц производились чаще. Один раз во время такого обстрела я вышла за хлебом, потому что в это вре­мя меньше были очереди, и попала под сильный обстрел. Я хотела добежать до ворот одного дома, но как раз шла около длинного забора. Снаряды летели и разрывались совсем близко. Мне кто-то крикнул с другой стороны: «Дура! Ложись скорей, ложись!» Я упала и прижалась к стене.

Я вплоть до конца войны считала, что не люблю сыр. И только когда жизнь вернулась в привычное русло, я оценила его вкус. Одежду тоже выдавали по карточкам, и ради нового платья для специальных случаев приходилось закупаться впрок и идти на разные жертвы. Мне повезло иметь старшую сестру, чьи вещи потом переходили мне. А ей в свою очередь повезло потому, что некоторые из предназначавшихся для меня карточек доставались ей.

В начале 1942-го года к нам в школу пришла делегация: один мужчина, три женщины. Они говорят: «Дети, надо помочь взрослым!». Мальчишек направили на Первую Образцовую типографию. Меня привели на Фабрику полевого снаряжения на Большой Татарской. Поступив работать, я даже не умела иголку-то держать по-настоящему. Научили держать иголку, наперсток не сбрасывать.

Боевые же стрельбы за все время учебы нам ни проводить, ни наблюдать не приходилось. И только перед самым выпуском в училище была организована показательная стрельба боевыми ракетами. За ней мы наблюдали из траншей, отрытых на склонах возвышенности, с которой просматривались вдали опушка рощи с расставленными макетами орудий и танков, деревянными щитами.

Самое тяжкое воспоминание этого времени: прошел слух, что разрешают передачи, но нужно для этого сходить в НКВД. Я пошла, выучив наизусть, что нужно сказать, т.к. мама тяжело болела. Стояла очередь, но меня пустили первую, хотя я стояла в конце. Я до сих пор помню холодные стальные глаза этого гада – он смотрел на меня, девочку, как на врага. Я успела дойти до двери и разрыдалась, женщины из очереди окружили меня, спрашивали, что он мне сделал, утешали.

Училась я отлично. Однажды маму вызвал директор школы и объявил ей, что мне, как отличнице и дочери погибшего Великой Отечественной войне летчика назначена Сталинская стипендия. Если я точно помню, то это было 100 рублей в месяц. Для бюджета семьи – существенная прибавка. Через два месяца маму снова вызвал директор школы и с грустью объяснил, что стипендия мне назначена ошибочно, так как я «была у немцев».

Мои детские воспоминания в большей степени состоят из эпизодов, когда я пыталась заснуть, а по стенам не переставая двигались лучи от прожекторов, и были слышны взрывы и выстрелы. Помню, как днём в небо поднимались аэростаты заграждения, которые мне ребёнку казались милыми и даже домашними, и как гудели сирены воздушной тревоги, от которых становилось очень страшно.

Время быстротечно. Сверстникам моего поколения, которым в сорок первом было семнадцать-восемнадцать лет, уже за девяносто. Так уже получилось, что только спустя много лет после окончания Великой Отечественной войны я взялся за написание воспоминаний о периоде фронтовой службы в 28 отдельном гвардейском минометном дивизионе, куда получил назначение по окончании военного училища в октябре 1942 года.

Новость, сегодня по радио объявили норму: крупу, крупы выдали мало, но это хороший признак. Теперь каждый день выдают какие-нибудь продукты, то масло, то сахар. Но нормы маленькие. Сегодня вымыли Мишеньку и вымоемся мы с мамочкой. Мы наверно не мылись месяц, очень приятно помыться.

Экспозиция под названием «Имре Кински. Фрагменты» открывает зрителям Будапешт 20-30-х годов прошлого столетия. На выставке представлено более 40 чёрно-белых снимков, большинство из которых выставляются в России впервые. Глядя на них, можно почувствовать себя частью той реальности. Новаторский подход Кински просматривается в городских и жанровых фотографиях, в пейзажах и макроснимках.

С первых дней войны вглубь страны началась эвакуация жителей из прифронтовых территорий. Уже осенью 41-го Чернушинский район принял более 8 тыс. жителей из Ленинграда и Москвы, Украины и Белоруссии, Карелии, Смоленской и Калининской областей. В спешном порядке было создано 22 дома-интерната, где обрели приют более 2 тыс. эвакуированных детей.

Мама со мной, своими сестрами, их детьми, нашим дедом и бабушкой — мамой моего отца, сложив на нанятую телегу нехитрый, разрешенный взять с собой в гетто домашний скарб, отправились в предписанное немецкой комендатурой место. Это было вошедшее в историю Второй мировой войны минское гетто, куда собрали всех жителей города еврейской национальности, а потом и согнанных из ближайших местечек и еще привезенных из Германии.

До эвакуации у меня было все, что испытало в блокаду большинство детей осажденного города: умерла мама, пропал без вести на фронте отец, умерли обе бабушки и все многочисленные родственники. Холодное безжизненное тело матери завернули в простыню, и соседи похоронили ее прямо на дороге. После этого были блокадный ленинградский детский дом, Ладога, товарный состав и бомбежки.

Не только отца лишились мы с кончиной святейшего патриарха, мы лишились в нём доброго пастыря и мудрого кормчего корабля церковного. Церковь православная скорбит об его утрате. Он весь принадлежит Церкви Божией… На короткое время судил ему Господь восприять высокое звание патриарха Московского и всея Руси, главы Церкви Российской, как бы для того только, чтобы дать ему полноту славы церковной в воздаяние его великих заслуг церковных.

История власовского движения на территории Крыма принадлежит к числу наименее известных страниц Великой Отечественной войны. Это можно объяснить тем, что проблема коллаборационизма советских граждан долгое время не была предметом серьезного научного исследования.

Закончился первый месяц нашей жизни в эвакуации. Мы пообвыкли, притерпелись к новой жизни, которая так отличалась от той, которая у нас была недавно, научились обходиться без привычных удобств. Не было воды, электрического освещения, канализации. В доме было холодно, боялись, что дров до весны не хватит. Однако была, слава Богу, крыша над головой, это было главное.

Часто при обнаружении незнания семейной истории мы сетуем на то, что в своё время не успели расспросить ушедших бабушек и дедушек. В случае с моей поездкой в Ташкент, несколько раз откладывавшейся, как раз можно сказать об обратном: «Успел!» Ровно через год после этого Бронислава Брониславовича не стало.

Мой путь в детский дом не отличался от судьбоносной дороги многих ленинградских детей — это гибель родных и беспризорность. Отец умер в 1942 году, но мама была жива. Работала она провод­ницей в железнодорожных эшелонах, перевозивших эвакуирован­ных людей, и была военнообязанной, что не позволяло ей задер­живаться дома и приглядывать за мной.

Марш окончен. Большая, изнурительная дорога позади. Бойцы из пополнения шли трактами, проселочными дорогами, лесными тропинками, дружно карабкались на попутные машины, и все равно это называлось, как в старину, маршем. Солдаты успели перепачкать новое обмундирование, пропотеть насквозь и начисто съесть харчишки, выданные на дорогу.

Нюрнбергский процесс — судебный процесс над группой главных нацистских военных преступников. Нередко его называют «Судом истории». Проходил в Нюрнберге (Германия) с 20 ноября 1945 года по 1 октября 1946 года в Международном военном трибунале.

Удивительно, что мой совершенно случайный выбор дюжины пластинок оказался действительно удачным. Я возвращался на корабль, прижимая к груди свои двенадцать дисков – у меня не было ни сумки, ни чего-то другого, в чём бы можно было их донести, дорога была очень скользкой, и мне пришлось идти очень аккуратно, чтобы не упасть и не разбить пластинки.

Шинель моя и плащ-палатка, лежавшие в окопе, в открытой части, превратились в одежду для пугала. Конечно, во время обстрела я, наверняка, сидел бы в перекрытой части щели, так как огня мы не вели, не было необходимости, но мог и не сидеть, если это был один из первых снарядов. Шинель старшина заменил мне только на следующий день, когда съездил в тыл полка. Ночью я поеживался и вздрагивал от холода.

Это был первый город, в котором продолжалась жизнь. Чистенькие улицы, толпы людей, приветствующих нас, работающие магазины представляли сказочное зрелище. Этот город показался нам оазисом в пустыне, обещая, наконец, долгий и приятный отдых после долгого, изнурительного пути. Навстречу по шоссе двигались какие-то солдаты в шляпах. Это были канадцы.

В тот же день был избран и Священный синод при патриархе, состоявший их трёх постоянных и трёх временных членов. Постоянными членами стали митрополиты Алексий (Симанский) и Николай (Ярушевич), архиепископ Горьковский Сергий (Гришин). Временных членов предполагалось выбирать в порядке старшинства на полугодовые сессии от каждой из трёх групп епархий: северо-восточной, центральной и южной.

«Будем достойны памяти павших» — пафосная, казалось бы, фраза, которую мы слышали с детства, и которая вряд ли воздействовала на нас сколько-нибудь заметным образом. И вот, вернувшись в город с места трагедии, я прихожу к той же мысли: мы должны быть именно достойны их подвига, наша жизнь должна быть этого достойна. Что-то в ней должно существенно измениться.

В 1946 году уже 15 молодых русских женщин, связав­ших свою судьбу с англичанами, надеялись получить выездную визу. В целях безопасности (НКВД развер­нул активную охоту за «советскими женами») все они жили на территории Британского посольства. Там и работали. Люся, как и другие добровольные затворницы, не теряла надежды на воссоединение с мужем.

Вот такая история. Человек верующий скажет: «Чудо… Господь спас». Человек неверующий объяснит случайностью, редким и счастливым стечением обстоятельств, а если он еще и силен в математике, то даже вычислит степень вероятности с точностью до каких-нибудь тысячных или миллионных. Тот и другой будут правы.

Но мы очень ощущаем блокаду не только из-за пищи, из-за таких трудностей и еще и по-другому. Вот сегодня, как и часто, когда строились к обеду, началась тревога. Наш дом потряс сильный взрыв. Когда на улице у ворот столовой ждали своей очереди, то над головами рвались зенитные снаряды, вдалеке падали бомбы. Или на информации в 6 часов. Все было тихо, и, вдруг, раздался невдалеке сильный взрыв.

Никто из нас не пропал, не умер от голода или тяжёлой болезни. Конечно, трудностей хватало, как и у всех. У нас вскоре отключили электричество, а ни свечей, ни керосиновых ламп в продаже не было. Мама купила 2 «коптилки» —  так называлось сооружение из пустой консервной банки с запаянным верхом, в котором была пробита дырка.

Властям необходимо было определить, в отношении какой из религиозных организаций будет сделан первый шаг в установлении официальных публичных связей. Собственно, речь могла идти только о русском православии, но либо о «сергиевской» («тихоновской») церкви, либо об обновленческой церкви. Сталин подошел к выбору с прагматической позиции.

Бесспорно, что письма остарбайтеров – важнейший «живой» источник, могущий дать разностороннюю информацию и об устройстве быта советских людей в состоянии неволи и их чувствах, переживаниях, стратегиях выживания и сохранения этнической и социальной самоидентификации. Поэтому в настоящее время остро стоит вопрос поиска, введения в научный оборот данных источников.

Все, что за века было порождено фантазией преступников, не сравнится с ужасом происходившего в германских концлагерях. Все, что до сего дня было написано об этом, не является преувеличением. Даже и то, что умирающие заключенные ели мертвых, и то, что людей убивали, чтобы использовать их кожу для переплетов книг или для производства оригинальных кожаных изделий.

В Кёнингштайме находились в заключении очень многие генералы из разных стран: было сорок французов, среди которых Конде и Буре, пять голландцев во главе с их маршалом Винкерманом. Со всеми ними за время нашего там пребывания нас связали узы дружбы. Общение и беседы с ними были весьма интересны.

Я поднял голову: от самолета с фашистскими знаками отделилась, как большая капля, бомба. За моей спиной — топот бегущих. Велико было искушение бежать со всеми, но голова сработала иначе: «Куда? Сейчас будет взрыв!» И я бросился на землю лицом вниз, головой к камню. Тут же взрыв встряхнул землю, по ноге меня что-то больно ударило.

Крымский полуостров по ряду причин как политического, так и военного характера занимал существенное место в планах руководства Третьего рейха. Поэтому для захвата и удержания этой, по сути, небольшой территории нацисты затратили значительное количество людских и материальных ресурсов. Фактически борьба за Крым продолжалась на протяжении почти трёхлетнего периода.

Здесь действуют свои правила, не подчиняющиеся законам морали. А наибольшей ценностью здесь является такое ненаучное понятие, как везение. Я благодарил судьбу, что сноп осколков прошел у меня между ног. Если бы он прошел чуть выше, я бы остался на том злосчастном поле вместе с теми, кому не повезло.

В стремлении взять под контроль деятельность религиозных организаций оккупационные власти создавали при городских управах отделы по руководству церковными делами. Их деятельность включала в себя подбор церковных кадров, организацию работы церквей, составление расписания церковных служб и т. п. Стоит отметить, что в рейхскомиссариатствах по-разному относились к Русской православной церкви.

Но я видел своими глазами, как в ту же самую распутицу и грязь тысячи и тысячи москвичей, главным образом женщин, не приспособленных, вообще-то говоря, к тя­желым саперным работам, копали проти­вотанковые рвы, траншеи, устанавливали надолбы, сооружали заграждения, таскали мешки с песком. Грязь прилипала к их ногам, к колесам тачек, на которых они возили землю, неимоверно утяжеляя и без того несподручную для женских рук лопату.

Вот такой запомнилась мне Первопрестольная в ее роковые дни середины октября 1941 года: суетливой, напряженной и даже обеспокоенной. Совсем не похожей на ту, какой она была обычно, — степенную и уверенную в своей нерушимости. И было от чего не только беспокоиться, но в какой-то степени и растеряться, ведь враг стоял буквально на ее пороге, откуда можно было рассматривать в бинокль и Красную площадь, и другие места нашей столицы.

Мне уже исполнилось семнадцать лет, когда в Польшу вторглись немецкие войска. Какое-то время немцы относились к нам хорошо. Мама знала немецкий язык, и это помогало общению. Но потом они начали забирать детей, зачастую совсем маленьких, не старше трёх – пяти лет, светловолосых и голубоглазых, как настоящие арийские дети или «дети Гитлера», как ещё их называли.

Еще одно важное событие произошло в 2011 году, когда Синод Сербской Церкви принял решение посмертно наградить орденом святой царицы Милицы Диану Будисавлевич за невероятный подвиг милосердия и героизм. Диана спасла из усташеских концлагерей 15 336 детей (более 12 тысяч из спасенных пережили войну).

Выгружались быстро, без лишних разговоров и суеты. Вещевые мешки, попросту «сидоры», собраны еще в пути, а шинели скручены в тугие скатки, перехваченные по концам брезентовыми ремешками-тренчиками. Хотя теперь до фронта было уже доволь­но далеко, Москва все еще соблюдала режим светомаскировки, и, разговаривая, мы невольно понижали голос.

Частенько так же, как и вы, вспоминаю о своём друге Коле. И тоже никак мне не верится, чтобы он для нас исчез бесследно. В этом отношении нет и сомнения. Что-нибудь да мы услышим о нем, и если он только жив, то радость победы для меня, как его друга, и для вас, как его родителей, будет вдвойне радостнее.

Первые несколько дней по приезде Сергий и сопровождавшие его жили в вагоне, в котором прибыли из Москвы. Затем нашли небольшую квартиру в городе, куда Сергий и переселился. Городские власти предложили для нужд патриархии отдельный особняк, но от него пришлось отказаться из-за дальности расположения от центра и плохого с ним сообщения.

В целом, командование Вермахта осталось довольно результатами боевого применения Хорватского пехотного легиона. За весь период истории этой части в ней не было ни одного случая дезертирства. Это – первая причина, по которой германское командование решило продолжить создание хорватских добровольческих формирований для Восточного фронта, но уже в более значительном масштабе.

Мы выехали из Москвы вовремя. Все наши знакомые и соседи, которые припозднились, ехали в эвакуацию в теплушках, без возможности умыться, без уборных, ехали месяц, а то и дольше. В середине октября, когда Москва была на осадном положении, люди шли из Москвы пешком, не хватало ни теплушек, ни даже вагонов метрополитена (их тоже приходилось использовать).

Когда патриарха и владыку привезли в лагерь их поместили отдельно от других заключенных, с другой стороны от колючей проволоки, где находился крематорий, в котором убивали и жгли, и здание для СС-цев, в нем было предусмотрено несколько помещений для заключенных, там держали патриарха, владыку и заключенных из стран северной Европы, все они были там.

Батя рассказывал, как они тренировали храбрость и волю… Вот идешь по улице — навстречу тебе идет какой-то гражданский. Вставься глазами в его глаза и иди не сворачивая. Я это уже несколько раз пробовал — получается, обязательно сворачивает, уступает дорогу…

Передо мной письмо одной сотрудницы, она пережила очень много тяжелого: война отняла у нее семью, близких ей. Письмо грустное, тяже­лое; кончает она так: «коллектив Библиотеки делал для меня все — он по­мог мне перенести тяжелые утраты». Еще одна из наших ушла на фронт, оставив мать-старушку, и вот как-то получила письмо от нее. Она пишет, что коллектив библиотеки ее мать не оставляет.

Наступление назначалось на утро. Утром началась мощная артподготовка. Сразу из батальонов комбаты стали докладывать, что кто-то бьет по своим. Начальник штаба безрезультатно пытался найти того, кто стреляет, но когда стреляют целыми дивизионами, да еще с ними нет связи, найти виновника быстро нельзя.

Надо сказать, что мой рассказ – рассказ человека, который неосмысленно жил в военное время. Он подправлен, с одной стороны, ложностью памяти, а с другой стороны, теми обсуждениями, которые были в семье и которые напоминали о прошлом после войны.

Представляя при сем список духовенства г. Москвы, проявив­шего особую патриотическую деятельность в месяцы обороны столицы, прошу Вашего ходатайства о награждении указанных представителей духовенства медалью «За оборону Москвы».

Отец больше не взбадривал нас вестями о назревающем резком переломе военной обстановки в нашу, советскую, пользу. Родители ложились спать, закрывая плотно окна ставнями и за­пасаясь на ночь заряженным трофейным немецким карабином и крупнокалиберными пистолетами. Даже мне, мальчишке, клали под подушку заряженный браунинг, которым я, по правде говоря, ещё не умел пользоваться.

В неравном бою звено из восьми пикирующих бомбардировщиков Пе-2 было уничтожено превосходившими по численности и вооружению «Фокке-Вульфами». Надо сказать, экипаж Фролова был на тот момент уже достаточно опытным — 55 боевых вылетов, 4 сбитых немецких истребителя, множество уничтоженных наземных целей. Тогда уцелели 5 человек, катапультировавшись на территорию, занятую немцем. И попали в плен.

Мы многое не умели ценить, мы коверкали свою личную жизнь и во многом ее обезобразили. Теперь, когда у ребят покалечено детство, и они мечтают о дворцах не из шоколада, а из хлеба, вот теперь я увидела, как мало радости я им давала в нормальное довоенное время, как мало смеха и радости было в семье, как сурово и угрюмо мы жили.

А я только теперь «русская свинья» за номером 25795. На груди у меня OST, на фуражке рабочий номер, а собственный номер в кармане, хотя заставляют носить на шее. Весь изнумерован. Что такое OST говорят, это «осел советской территории», а свежее будет «остерегайтесь советской твари».

Советский Союз после окончания Второй мировой войны можно рассматривать не только как общество победителей, но и как травмированное общество. Это становится особенно очевидно, если взглянуть на чудовищное количество людских потерь. И речь идет не только о 27 млн. человеческих жизней, но и об огромном количестве сирот, вдов и, конечно, инвалидов.

Брат, например, сбил наибольшее количество среди наших стрелков. Он очень хладнокровно себя вёл, опыт большой — а опыт, это основа выполнения задачи. А когда боец не опытный, он, видя противника, на любой дистанции, сразу открывает огонь, даже если до него 2000 метров. Это инстинкт самозащиты. Но, это же и проигрыш.

Слышу через окно папин голос и не могу поверить: неужели это папа? Не верилось, что я могу увидеть папу, мы привыкли его ждать. Для нас давно папа был тем, кого надо ждать и только ждать. В школе в тот день сорвались занятия — все пришли посмотреть на нашего папу. Это был первый папа, который приехал с войны. Еще два дня мы с сестрой не занимались, к нам без конца подходили.

5 сентября в 13:00 Библиотека истории русской философии и культуры «Дом А.Ф.Лосева» приглашает на открытие новой экспозиции «Русь уходящая: православная Москва в 1920-1930 годах». Экспозиция посвящена уничтоженным храмам Арбата и людям веры – мученикам и исповедникам, осужденным по делу «Истинно Православной Церкви». Адрес библиотеки: Москва, ул. Арбат, д.33. Тел. для справок: (499) 252-82-72.

Примите привет с фронта. По-прежнему здоров, бодр и полон сил. Получил ваше письмо от 28 мая, из которого хотя бы немножко узнал о вашей жизни. Немножко посмеялся я над советом мамы, «покупай, что тебе хочется, не жалей денег и не посылай нам последние». Да, смешно, что я могу здесь купить? Быть может, вы думаете, что в траншеях есть магазины вроде Мосторга или же бакалея?

В тот день я постарел лет на десять, когда узнал, что на штурм объ­екта наша дивизия может вы­делить только 4 экипажа! На­ши бомбардировщики не были пригодны для войны, часто горели. В начале войны советская авиация была очень слабой. Со­ветские истребители не могли противостоять немецким само­летам.

Правда – сила самоочистительная, ложь – разрушительная. Вот и выбирайте, ради чего надо жить. Сотворить беду — ума не надо, предотвратить — нужны потуги. Без потуг и родов не бывает. Героизм, мужество — это тоже правда. Как их надо понимать? Думается, они содержат два начала: материальное и идеальное. Материальное – героический подвиг, мужественный поступок; идеальное — духовные механизмы, подвигнувшие человека на героизм.

Вскоре Никитин принёс к орудию ведро вкусно пахнущей картошки заправленной жареным салом, и большую буханку хлеба. Орудие к этому времени мы уже поставили в окоп. Работу сразу бросили и принялись за еду. Забылось, что долго ждали, ели почти молча, изредка похваливая Никитина и добрую хозяйку, не пожалевшую нам картошку, сало и буханку хлеба.

Собирание распыленных чуть ли не по всей Европе перемещенных лиц было связано, в том числе, с их централизованным продуктовым обеспечением. Предварительная изоляция была необходима и с медицинской точки зрения, так как среди репатриантов были широко распространены инфекционные заболевания, много было зараженных гонореей и сифилисом.

Вряд ли кто-то в Америке ставит перед собой цель замалчивать роль России в победе над фашизмом. Проблема в другом. Культуры всегда национальны, интернациональных культур нет. Голливуд не может рассказать правду о войне на восточном фронте, да и мы не способны снять правдивый фильм об Америке. То же самое и с Германией.

Пролетел немецкий самолет, начали падать листовки. Один солдат поднял листовку. Я увидел, что на ней написано “Пропуск в плен”. Тут же комбат закричал на солдата и выхватил листовку. Мне показалось, что он не выбросил ее, а незаметно положил в карман. Теперь я уже смотрел на него с подозрением. Он говорил, что нужно остановиться и собирать батальон, выкопать блиндаж. А я не понимал, где тут можно собирать батальон.

Митрополит был взволнован: «Не знаю, что со мной будет теперь». Оказывается, перед собранием духовенства в Риге, он был вызван к министру Розенбергу и комиссару Прибалтики Лозе. Здесь ему было предложено в категорической форме сделать постановление на съезде против патриарха Сергия как «лжепатриарха и сталинского агента и провести официальное отречение от Московской патриархии».

Смотрю, по балке машина легковая идёт, как позже выяснилось — американский Willys MB. А я их с роду не видывал. У немцев были похожие машины. Я встал. Смотрю, сидит с золотыми погонами генерал, на нём румынская папаха. Машина ко мне направляется, кричу: «Стой!» Откуда я знаю, кто это?

Общую тревогу объявили ещё в семь часов утра, за четыре часа до того, как в небе появились Б-29, но рабочие, да и вообще большинство населения, ее проигнорировали. Полиция утверждает, что за две минуты до падения бомбы была вторая сирена воздушной тревоги, но большинство жителей говорят, что они ничего не слышали.

Дети были очень ослаблены. После малейшей царапины у них образовывались незаживающие язвы, особенно на ногах. Я попросила у лагерного врача бумажные бинты, вату, лиг­нин, перекись водорода, марганцовку, рыбий жир и ихтиоло­вую мазь. В первое время приходилось делать до сорока перевязок в день, постепенно их количество уменьшилось.

Вопрос об увековечении реликвий Хиросимы имеет острую подоплеку. «Атомный дом» давно уже мозолит глаза обосновавшемуся в городе американскому культурному центру. Оттуда — особенно после начала войны во Вьетнаме, усиленно ведут проповедь «всепрощения», призывая снести развалины под тем предлогом, что они «возбуждают чувство неприязни к Соединенным Штатам».

Я выбралась из города, идя по множеству мёртвых тел. Там были люди с сильными ожогами и люди, которые хватали меня за ноги, умоляя о воде, и я выбралась, бросив этих людей только потому, что хотела жить. Моя жизнь была несчастной с тех пор. Я болела и, как ни старалась, не могла ни в чём добиться успеха.

Один из вопросов звучит так: «Что общего и в чем заключались различия между тоталитарными режимами в Европе и сталинским режимом в СССР?» Таким образом, школьникам прямо подсказывается мысль о том, что сначала нужно отметить общность режимов Сталина и Гитлера, а уже потом их различия. В этом учебнике воспроизводится точка зрения большинства историков западных стран.

Между тем в Роттердаме люди умирали тысячами. Не было гробов, не было лошадей, чтобы везти катафалки, не было сил, чтобы копать могилы и перевозить тела на кладбища за городом. На окраинах людей хоронили в неглубоких могилах везде, где только можно было её раскопать. Церкви были переполнены трупами. Не было ни бумаги, ни ткани, чтобы прикрыть тела.

На первых допросах Елена виновной себя не призна­ла: «В шпионской связи с английскими разведчиками я не состояла и никакой работы в их пользу не про­водила». Добрый следователь не бил, а только истязал ночными пяти-, шестичасовыми допросами. Девушка не сдавалась, даже пришлось продлить срок следствия. Наконец Елена не выдержала, «раскололась».

При анализе советских учебных пособий по истории Великой Отечественной войны обращает на себя внимание однотипность стиля изложения, неизменность перечня описываемых военных событий и битв, а также единая периодизация — они одни и те же для всех советских учебников.

С просёлка вышли на большую дорогу — ещё более грязную, чем просёлочная. Я несколько раз слезал с коня — верхом сильнее мерзнешь. Делал я это и по моральной причине: хотя командиру орудия был положен конь, но я себя чувствовал правым подтягивать отстающих только тогда, когда месил грязь вместе со всеми.

В силу разных причин (неорганизованность, халатное отношение к исполнению должностных обязанностей, военные и послевоенные трудности в стране и т.п.) в отдельных лагерях для военнопленных имели место факты низкой организации бытового обслуживания, случаи недостатка питания. Горячая пища выдавалась два раза в сутки, раздача еды была плохо организована.

Красивая женщина, соленые анекдоты накалили стариков, и когда пришло время всем уснуть, самый смелый из них пополз к капитану. Послышался удар и прозвучал голос капитана: “Следующий получит пулю в бок!” Раздался общий смех так, как все не спали. Этот эпизод больше никогда не повторялся и не упоминался, а наше уважение к капитану возросло.

Публикация посвящена оценке роли и значения опыта наиболее развитых в промышленном и научном плане стран Западной Европы и США в деле создания и совершенствования оборонной промышленности СССР в конце 1920-х и в 1930-х годах ХХ века. Затрагиваются роль контактов с различными странами и фирмами, влияние политических и экономических связей на становление Военпрома.

Нужна организация, са­мая строгая дисциплина. А у нас этого мало! Не умели мы еще организованно и слаженно работать. Учимся только в военных условиях. Я где только могу, стараюсь ввести это настроение бодрости, настойчивости. Но ведь я песчинка в необъятном люд­ском море.

Я никогда не брала шмотки, у меня было предчувствие: если возьму — убьют. Ребята многое предлагали, я отказывалась. Взяла только трижды. У меня всегда были предчувствия: посмотрю на кого-нибудь из ребят и знаю — погибнет. Так и было. Колька Иванов, в годах (не было еще пятидесяти), дает мне перстенек с красным камешком, одевает на руку… Смотрю на него и уже знаю, что погибнет

Одним из наименее изученных вопросов региональной истории является эпизод о деятельности специальных или проверочно-фильтрационных лагерей. Актуальность изучения данного вопроса вызвана необходимостью сохранения исторической памяти о соотечественниках, трудившихся в системе (Г)УПВИ/ГУЛАГа НКВД СССР на территории Тульской области.

Мне больно видеть, как молодое по­коление порой пренебрежительно, а то и с иронией относится к военной те­ме. В начале 90-х, в День Победы я был свидетелем такого случая: идет ста­рик с палкой, в медалях, орденах, по­четных знаках. Подходит к нему полу­пьяный молодой человек: «Вот если бы вы немцев-то не победили, мы бы тут сейчас жили в шоколаде, баварское пивко пили бы!»

Завтра два года войны. 25. 06. 1943 — два года, как я расстался с тобой и любимыми детьми, уходил на эту великую справедливую войну, на защиту самого дорогого в моей жизни, на защиту своей любимой отчизны. Я как сегодня помню этот день отъезда, ты стояла у магазина с Владиком на руках, когда я садился в кабину ведущей машины.

Ефрейтор Аллан Робинсон из 6-го новозеландского полевого санитарного отряда начал службу в Греции в марте 1941 г. до того, как был эвакуирован на Крит в мае того же года. Здесь представлен текст, описывающий атаку немцев на Главный перевязочный пункт 6-го полевого санитарного отряда. Пациенты и сотрудники госпиталя были захвачены в плен и служили живым щитом между немцами и союзными войсками.

Никитин хотел, чтоб мое мнение о нем было хорошее. Между нами не было близкой дружбы, но жили мы, как в одной семье, все наши достоинства и недостатки были на виду. Я сразу же обратил внимание, что у Никитина пробивная бесцеремонность: с любыми вопросами, которые у нас возникали, он мог обратиться к любому должностному лицу.

Возвратившись в лагерь, мы увидели огромнейший костер. Казалось, горела сама тайга. Оказалось, что нашлись из числа курсантов умельцы, которые начали борьбу за выживание. Они валили деревья, складывали стволы рядом и друг на друга. Деревья были очень толстые, и костер получился, как хороший пожар. Вокруг него уже стояли, сидели все, кто возвратился с занятий.

Что есть память? Каждый человек по-своему ответит на этот вопрос. Я могу дать на него даже несколько ответов. Одним из ответов будет … фотография. Фотографии хранят память о людях, событиях и эмоциях. Они переносят человека в определенный отрезок времени и помогают почувствовать, что события минувших дней происходят снова, даже если этот человек никогда и не был их участником.

С 1922 года в Сибирской прессе печатал свои стихи, а по приезде в Москву начал печататься и в Московских изданиях. В 1925 году вышла первая книга «Повесть о рыжем Мотэле…» — поэма о переменах, внесённых революцией в жизнь еврейского местечка. С началом Отечественной войны уходит на фронт, воюет под Брянском. В сентябре 1941 года, в бою под Ельней, Уткин был ранен осколком мины — ему оторвало четыре пальца правой руки.

Экспонируются около 100 подлинных рисунков и плакатов, наиболее яркие и характерные работы художников военного времени: оригиналы плакатов «Окна ТАСС», карикатуры, эскизы, зарисовки, сделанные на Нюрнбергском процессе, живописные этюды. Большинство представленных вещей не встречаются в изданиях, посвященных творчеству Кукрыниксов, и опубликованы только в каталогах галереи Мамонтовых.

Предлагаем Вашему вниманию серию фотографий о Москве в 1941 году. Посмотрим, как жила столица в это непростое время. Это и эвакуация, и бомбардировки, и фашисты, подошедшие вплотную к городу. С началом войны всё гражданское население было обязано сдать велосипеды, радиоприемники, а также фотоаппараты. Поэтому найти любительские фотографии военной Москвы крайне затруднительно.

К началу Великой Отечественной войны мне исполнилось пять лет. В первые дни ушел на фронт и мой отец. Остались мы с мамой, сестрой и стареньким дедом в недостроенном доме, жили в котором до 50-х годов прошлого века. Матерям некогда было заниматься нашим воспитанием: им приходилось работать и за себя, и за мужей.

Всего два месяца назад меня и Митю Загороднего провожали в военное училище. Уже третьи сутки полыхала война. На вокзал пришли девочки из нашего класса и Надежда Дмитриевна Лыщинская, наша учительница по литературе, наш классный руководитель в Буденновском педучилище. Настроение у меня было приподнятое, хотя было беспокойно, как перед трудным экзаменом.

«Сегодня в 4 часа утра без объявления войны германские войска напали на нашу страну…» [Прослушать MP3 1.49MB ]

Я думал, что мне 17 лет, и я первым покидаю родной дом, в котором прошло мое детство, и с которым было связано так много хорошего, незабываемого. Я думал, что отцу уже за 40, но и его могут призвать, Если это случится, мать и сестра останутся одни. Как они будут жить? Ведь Люде еще только 14, а мать не имеет никакой профессии.

Приезжаю в Новосибирск – номер вагона в телеграмме указан. Выхожу, никто не встречает. Налил стопку, вылил на землю – родная земля! Вторую налил – выпил, и пошел. Куда пошел? На Томской улице – Генка Домрачев, друг, школьный товарищ детства. Решил – зайду, попроведую. Захожу – слезы, мать выскочила, Галька – сестра. Когда я уходил, ей лет одиннадцать было, теперь уже девушка – плачет, целует.

Начиная с 1939 года, картины Дрезденской галереи были размещены для надежности в нескольких хранилищах. В феврале 1945 года после бомбардировки Дрездена английскими и американскими ВВС картины были перемещены в каменоломни и шахты в различных частях Саксонии. Сырость была губительна для полотен, существовала опасность их расхищения.

Фотографии из альбома Андре Зукка (André Zucca) корреспондента немецкого журнала «Сигнал» в Париже 1940-44 годов, «Парижане под оккупацией» («Les Parisiens sous l’Occupation»). Эти цветные фотографии, сделаны в Париже в военное время. Цветная пленка, солнечные дни, улыбки французов, приветствующих оккупантов.

В мае немцы стали частенько нарушать воздушные границы, наше правительство писало ноты протеста. Политработники говорили, что мы готовимся к войне. В июне почти каждый день ночью стали поднимать по тревоге, часа в 2 поднимут, постоят, потом отбой. А 19 июня подняли по тревоге, выдали медальоны…

Для любого сражения одним из важнейших условий является связь с артиллерией. К каждому полку полевой артиллерии должно быть проведено несколько линий. Это даст возможность сохранить связь в случае повреждения одной из линий. После того как битва началась, связь через провода переключается главным образом на радио.

На вопросы участников круглого стола и читателей портала отвечают протоиерей Александр Ильяшенко, профессор Алексей Константинович Светозарский, иерей Фома Диц.
«Можно ли говорить, что причина начала Великой Отечественной войны – духовное падение, отступление русского народа от Православия?»

Я принимал непосредственное участие в сражении на Курской дуге рядовым. Знания, полученные в училище, пригодились. Мы зря под огонь не лезли. Когда бой идёт, бывает паника, а мы посиживали в окопах, поджидали. В лоб танк патроном 4,5 мм в диаметре, конечно, стрелять бесполезно, даже если средний танк. Стреляли в бок или под гусеницы. Под гусеницами и у наших, и у немецких танков броня тоньше.

Орудие было замаскировано на холме в густой ржи; позиция позволяла хорошо просматривать шоссе и мост. Когда на рассвете показалась колонна немецкой бронетехники, Николай первым выстрелом подбил вышедший на мост головной танк, а вторым — замыкающий колонну бронетранспортёр, тем самым создав пробку на дороге.

В понедельник 25 мая в библиотеке-читальне И.С. Тургенева Интернет-портал «Непридуманные рассказы о войне» провел круглый стол на тему: «Роль Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны». В работе круглого стола приняли участие: протоиерей Александр Ильяшенко, профессор Алексей Константинович Светозарский, иерей Фома Диц и Татьяна Алешина.

Цена сражения за Крит была высока для обеих сторон. Общие потери среди сил Содружества составили 15 743 человека, из которых 1 751 были убиты или умерли от ран. Из 7 700 новозеландцев, участвующих в сражении, 671 человек был убит (около 9% смертности), а 2 180 солдат попали в плен. В морских операциях в районе Крита Королевский флот потерял три крейсера, шесть эсминцев и жизни более 2 000 моряков.

Друзья мои, Николай Нилович хирург большой руки. Это врач, который не меньше знает топографиче­скую анатомию и патофизиологию, чем хирургию. Это блестящий теоретик и великолепный практик. Он работа­ет не только головой и золотыми руками, но и своим серд­цем. Немудрено, что, на его взгляд, самоуспокоенность, за­знайство не совместимы с хирургией.

С наступлением сумерек наша группа двинулась в путь. Скоро мы нашли в небе привычные для летчиков семь ярких маяков — ковш Большой Медведицы. Она помогла найти По­лярную звезду. Выходит, надо подаваться направо, на восток. Вскоре лес стал редеть. Открылась опушка и перед нею — дорога. Только мы решили ее пересечь, как из-за кустов выскочили двое. Раздался возглас на немецком языке.

На рассвете немцы обнаружили, что новозеландцы отступили с аэродрома и жизненно важных позиций на высоте 107. Не теряя времени, они воспользовались случаем. При продолжающемся артиллерийском обстреле аэродрома уже днем в небе появились первые транспортные самолеты с необходимым подкреплением.

По прошествии столь долгих лет, тема Великой Отечественной войны актуальна и в наше время. Эта война стала не борьбой идеологий или социальных строев, а борьбой за веру и правду. В понедельник 25 мая с 18.00 до 20.00 в конференц-зале библиотеки-читальни И.С. Тургенева пройдет круглый стол на тему: «Роль Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны».

И если бы теперь в наше время в учебниках по истории в средних учебных заведениях, да и в высшей школе, внимательно относились бы к этим героическим событиям, связанным с победоносным шествием нашей армии в годы Великой Отечественной войны и достигнутыми победами, то это бы вселяло в нашу молодежь чувство гордости за нашу армию и давало бы возможность понять, как народу нашей страны удавалось достигнуть Победы.

Люди стоящие во главе советского государства вынуждены были признать, что правда – у народа. Народ как бы сохранял и нёс в душе своей эту правду Божию – правду, которая освобождает людей от греха, и от того, что связано с грехом: от порабощения, от этой страшной, беспощадной, бесчеловечной отлаженной машины, которая покорила всю Европу, объединила её в том восстании на Христа.

В одном из боевых вылетов, приближаясь к Ju-88, выстрелил в стрелка противника, затем мне нужно было отойти в сторону, но в этот момент по фонарю моей машины как даст что-то. Фонарь отлетел. Взялся за лицо – всё в крови. Я находился в сознании, понял, что зацепило череп.

Сражение на Крите было одним из драматичных в ходе Второй мировой войны. За 12 дней в мае 1941 года смешанные войска Новой Зеландии, Британии, Австралии и Греции отчаянно пытались отразить массированную воздушную атаку со стороны Германии. Несмотря на огромные потери, воздушно-десантным войскам противника удалось закрепиться на острове, а впоследствии и одержать победу.

Одно из важнейших мероприятий, которое поручали нашему предприятию — прокладка кабеля через Ладожское озеро, протяженностью 22-25 километров для передачи электроэнергии с Волховской ГЭС в Ленинград. Был установлен срок — кабельная линия должна быть проложена к 4 ноября. То есть мы должны были уложиться в 56 дней.

Итак, дорогая Трофимовна, сейчас передо мной лежат одиннадцать твоих писем, которые я ждал с нетерпением многое время и получил их сейчас сразу за этот долгий промежуток, за что, конечно, еще раз тебя благодарю и крепко-крепко целую за каждое письмо, а если разрешишь и несколько раз расцеловать за каждое письмо в отдельности.

Вклад Церкви не поддается количественной оценке и не может быть выражен в материальном эквиваленте. Удивительное самоотвержение, беспримерный подвиг, который явил наш народ в период Великой Отечественной войны, и есть вклад Русской Православной Церкви в Победу над богоборческой, чудовищной по своей жестокости силой германского фашизма.

День Победы не сразу стал праздничным днем. На советских календарях этот красный день появлялся дважды. Впервые это было объявлено указом Президиума Верховного Совета СССР в мае 1945 г. Однако спустя два года в декабре 1947 г. майский указ был отменен. Точных мотивов, почему высшее советское руководство решило прекратить праздновать День Победы не известны.

Великая Отечественная — это событие, в которое была вовлечена вся страна, каждый наш человек. Эта часть истории, она настолько пронзительна, что ее невозможно преподнести как-то иначе, кроме как с великим трепетом, с великой болью. И со своей стороны, я не понимаю людей, пытающихся что-то «переосмыслить», поумничать на эту тему.

Мы, поколение, не знавшее войны, учились по одинаковым учебникам, смотрели одни и те же фильмы. Но у каждого из нас война – она разная. Да, есть она одна для всех – Великая Отечественная – и победа тоже одна на всех, но цена победы, память о войне у каждой семьи разная. И есть она – эта личная память о войне – пока живы свидетели, живы те люди, которых не обманешь и которые не позволят забыть.

Он окончил войну в чине майора. На фронте его собирались представить к следующему званию, но сказали, чтобы он сам написал на себя характеристику. Ему это казалось совершенно недопустимым, и он ничего писать не стал. Был награжден наградами: медаля­ми «За отвагу», «За оборону Ленинграда», «За победу над Гер­манией», двумя боевыми орденами.

29 сентября 1941 г. в МГУ состоялась беспрецедентная защита диссертации – соискатель, мой отец, на защите не присутствовал и даже не знал о ней. Но была подготовленная диссертация, оппоненты и обсуждение диссертации, одной из первых о Г.В. Плеханове. И на передовой М.И. Кузнецов вдруг получил выписку о присвоении ему ученой степени кандидата философских наук.

Самые первые воспоминания о Дне Победы, очень расплывчатые, нечеткие, относятся к концу пятидесятых годов, когда я еще не ходил в школу. На девятое мая к нам в гости приезжал кто-нибудь из подруг матери или друзей отца. Всего человека два-три, больше наша двадцатиметровая комната в коммунальной квартире просто не могла вместить. Помню мамины слова: «Сколько лет уже прошло, а как будто это было вчера».

В истории нашего народа имеется несколько дат, которые определили на­циональную судьбу и свободу. Без них не было бы победы в войне 1941—1945 годов. Мне видится следующая связка времен: 1380 г., 1612 г., 1812 г. — и 1941—1945. В эти годы решался вопрос, быть или не быть нашему народу, нашей выпестованной в поколениях культуре.

О, какая страшная разруха, какой страшный голод ду­ховный, какое множество некрещеных и лишенных христианского погребения, какая беспросветная религиозная тьма. Поскорее, пос­корее надо нам, архипастырям, не покладая рук трудиться над вос­становлением лежащей в развалинах и пепле Церкви Российской, и покарает нас Господь, если не будем спешить.

Скрупулезная работа занимала много времени и требовала очень внимательного и бережного обращения с экспонатами. Каждое вскрытие сопровождалось составлением акта, в котором указывалось время контрольного осмотра, давалось подробное описание состояния просматриваемых вещей. Один из экземпляров акта укладывался в ящик перед его упаковкой.

Да, я очень много пережил за эти 5 лет, как мы расстались с вами, но это все уже прошло, и о нем и вспоминать нечего. Теперь нужно думать, как построить жизнь в будущем, ведь я уже не мальчик, мне уже пошел 24-й год, а у меня еще нет никакой специальности. Папа правду говорил: «Борис, учись у меня. Чему научишься, за плечами не носить», но я был молод и недопонимал, что все это нужно для человека.

Победоносное завершение войны не только не сняло, а значительно обострило вопросы государственной поддержки наиболее нуждающихся категорий населения. Речь в первую очередь шла об инвалидах войны и детях-сиротах. По неполным данным общая численность осиротевших детей после окончания войны составляла около 3 млн чел.

Сундук был почти доверху набит упакованными в пачки немецкими деньгами еще довоенных выпусков. Мы знали, что управлявшие послевоенной Германией власти сразу же после капитуляции гитлеровского вермахта объявили недействительными все виды прежних немецких денег, и теперь в Германии имели хождение только оккупационные марки.

Карты у нас были 1915-го года выпуска, купленные у немцев и размноженные. Конечно, за 30 лет большие изменения произошли. Я по карте еду, и вдруг слева встречается мне большой замок, огороженный кирпичным забором, колючей проволокой. Я усомнился, правильно ли еду, ведь на карте нет этого замка. Решил проверить. Остановил колонну машин батареи.

После вынужденной отставки последним делом престарелого маршала стала его работа над книгой воспоминаний. По косвенным данным впервые к этой работе он преступил в 1958 г. Летом 1966 г. к нему поступило предложение от Агентства печати «Новости» подготовить мемуары к публикации в СССР и одновременно в одном из французских изданий. Несомненно, что вопрос об издании мемуаров решался на самом верху.

Позволю себе напомнить: это «цивилизованное человечество» является сегодня цивилизованным ровно и исключительно в той степени, в какой его принудили остаться цивилизованным советский солдат и советский народ в 1945-м. Пора наконец-то сформулировать свое собственное представление о самих себе как наследниках великой, уникальной российской цивилизации.

Мы, как малые дети, попавшие в незнакомый дом, заглядывали везде — в шкафы и буфеты, в прикроватные тумбочки и выдвижные ящики в столах, осматривали кухню и туалеты, которых было в доме, к нашему удивлению, аж четыре, на каждом этаже по два! Всё рассматривали и ощупывали, хотелось узнать, как жили наши враги, поглубже проникнуть в их быт.

В одних письмах я вижу вчерашнего школьника, который любит сладости, интересуется судьбами одноклассников, в других – зрелого, обожженного войной человека. В письмах звучит непоколебимая вера в Победу, юмор и оптимизм. На вечерах, посвященных Дню Победы в колледже, где я преподавала, я зачитывала строки из этих писем.

Нацисты во время Второй Мировой войны довольно тщательно подходили к выявлению и изъятию культурных ценностей на оккупированных территориях. Ими были созданны специальные организации. Наибольшую известность из них получил оккупационный штаб рейхсляйтера Розенберга (Einsatzstab Reichsleiter Rosenberg).

Говоря словами армейского путеводителя, американский солдат оказался «прямо в сердце Южных морей». Обычно он приезжал сюда либо до, либо сразу после дозы ужасов войны, полученной на каком-нибудь острове в Тихом океане, и в буквальном смысле попадал на землю молока и мёда, заботливых матерей и прекрасных девушек.

В ноябре 1948-го года меня вызвали в военкомат, предложили ехать учиться в училище связи. Оказывается, за мной уже ходили документы, что я из раскулаченной семьи. А вместо училища погрузили в эшелон и привезли в город Львов. Выдали форму службы госбезопасности. Тренировали нас так, что не все выдерживали: по-пластунски, рукопашный бой, марш-броски и т.д.

Исторический абсурд и выражение злой воли антироссийских кругов – снесение или – в лучшем случае – отправление в музеи под открытым небом памятников Красной Армии. После 1989 года более половины из них были ликвидированы. В результате антироссийской фобии в Кракове был снесен памятник маршалу Ивану Коневу, который спас от уничтожения давнюю столицу Польши с ее памятниками эпохи ренессанса.

Интернет-портал «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru принял участие в международном научно-общественном форуме «Великая Отечественная война: история и историческая память в России и мире», прошедшем в Туле с 31 марта по 2 апреля.

Я все ждала маму и не шла к чужим. Но в конце концов и меня, как сироту, отдали пожилым без­детным людям — Федору Павловичу и Евдокии Федоровне Богдановым. Они приняли меня как дочку и относились очень ласково. Только время было такое тяжелое, такое голодное. Питались одной мерзлой картошкой и всякими ко­решками.

Что заставило меня записать эти воспоминания? Ощущаемая с некоторого времени потребность письменно зафиксировать некоторые события (пока ещё не забылись) из жизни уже ушедших близких людей, да и вообще какие-то эпизоды, которые нашим потомкам могли бы дать дополнительную, не книжную, не газетно-телевизионную информацию о некоторых сторонах жизни их предков, да и страны в целом.

История взаимоотношений Советской России (а позже СССР) и Финляндии почти четко делится на два больших, но диаметрально противоположных периода. Первый период характеризуется с одной стороны тем, что большевики, придя к власти, признали независимость Финляндии. С другой, большевики же достаточно скоро попытались вернуть ее в поле своей деятельности.

Первым нарядом, куда нас послали, была полковая кухня. Нам, четверым бойцам-первогодкам, приказали к утру перечистить большое количество картошки, половина из которой была гнилой. В мороз, на холодном ветру нас посылали протирать и смазывать грузовые машины, стоявшие под открытым небом в парке консервации.

До этого выхода из Москвы с первого дня войны возник и лично мой нравственный вопрос: где должен быть в это время я? Собственно, вопрос этот не мучил меня долго, он возник и немедленно был решен: я должен идти на фронт. Это не было желанием блистательно проявить себя на военном поприще. Мне просто было бы стыдно оставаться в тылу в то время, когда мои сверстники были уже там.

Вдруг начинается минометный обстрел. Мина то здесь рванет, то там. Только разрывы слышны и крики ребят, которых осколками накрывает. Это как лотерея, как в карты с судьбой. Только от тебя ничего не зависит.

В 1942 году зимой нам дали задание – подать напряжение на местную подстанцию около Смольного, чтобы пустить трамваи. 4-я ГЭС работала на угле – котло-турбинщики переводили ее на торф, а мы автоматику, релейную защиту настраивали, чтобы станция работала на торфе. И 14 апреля 1942 года были пущены трамваи по Ленинграду. Это наша была заслуга.

В основном молодые люди приходили интелли­гентные, с Евангелием в руках, что тоже вызывало улыб­ки переводчиц и официанток. Молоденькую Анюту — Энн союзники привечали, но старый многоопытный начальник Грицберг быстренько ее научил, как вежли­во отказываться от назначаемых свиданий.

Слухи явно пошатнули авторитет неумолимого проводника генеральной линии партии в литературе. В декабре Фадеев обратился с личным письмом в ЦК партии. Он просил отправить его на фронт военным корреспондентом для того, чтобы развеять любые сплетни о его якобы бегстве из Москвы. Он отправляет телеграмму-молнию члену Политбюро ЦК А.А. Андрееву с просьбой выехать на Западный фронт.

Считается, что самое главное героическое событие – это война. То есть, за семьдесят лет существования общества ничего более значительного не произошло. С одной стороны, вроде невозможно с этим спорить, потому что это колоссальные жертвы и великое дело. С другой стороны, как странно, за семьдесят лет – ничего, не считаем более великого, сопоставимого с этой Победой.

В разделе «Письма с фронта» Интернет-портала www.world-war.ru размещаем несколько писем, которые написал Трофимов Николай Ильич (мой дед) своей дочери Трофимовой Нине Николаевне (моей матери), когда она ушла на фронт. В апреле 1942 года добровольно вступила в ряды Красной Армии. Воевала в составе Зенитно-артиллерийского полка 1744. Ответных писем в семье, к сожалению, не сохранилось.

После возвращения из этого плавания я потерял Франка из виду. Война разразилась очень скоро и как мы и предполагали. Я вступил в армию. Время от времени до меня доходили вести о прежних товарищах — один утонул в боях за Крит, другой погиб при взрыве корабля в Атлантике, двое братьев пошли ко дну вместе с бесследно исчезнувшим кораблем.

Я пошла в школу в 1944 году, а в декабре предыдущего года был утвержден Государственный гимн Советского Союза вместо «Интернационала». Из-за него мы приходили в школу за полчаса до начала уроков, выстраивались в зале колоннами — попарно и поклассно, потом вместе с учителями громко пели новый гимн. Каждый день!

Сталинградская битва еще раз догнала меня, когда я уже училась в институте. Однажды увидела во сне со свистом летящую на меня бомбу. Казалось, что за секунду до взрыва я проснулась. Больше нормально спать не могла. Каждую ночь – или на меня летела бомба или в меня стреляли из автомата. Это продолжалось 15 лет.

Как потом выяснилось, пока Сергеев и бойцы его батальона толпились около автомашины, немецкие автоматчики, маскируясь в густом кустарнике, подобрались к ним и открыли огонь. Комбат и несколько красноармейцев были сразу убиты, остальные же бросились врассыпную в поисках укрытия. А немецкие автоматчики уже бежали по дамбе, скосили охрану и захватили первый мост.

В пятницу 20 февраля Интернет-портал «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru отметил свой юбилей – 10 лет! Мероприятие, на которое собрались непосредственные участники и авторы проекта www.world-war.ru, а также читатели и гости, проходило в дубовой гостиной Библиотеки-читальни им. И. С. Тургенева. Предлагаем видеосюжет юбилея.

Бабушка писала, что она старенькая и за ней нужен уход, что если умирать, так только там, где родился. Видно мама писала, что нам плохо живется. Еще бабушка писала, что в доме есть сумка с мукой, на первое время как-нибудь проживем. В 1942 году после бабушкиного письма мы с мамой решили ехать обратно в Москву.

Против нас, троих мужчин, ехавших вместе в одном вагоне до Минска, самым неожиданным образом обернулась, как тяжелая «улика», невинная детская игра, которой мы занимались в поезде после впервые испытанной нами бомбежки.

Сегодня на сцену послевоенной жизни, еще совсем недавно сиявшую в ярком свете союзнической победы, легла черная тень. Никто не может сказать, чего можно ожидать в ближайшем будущем от Советской России и руководимого ею международного коммунистического сообщества и каковы пределы, если они вообще существуют, их экспансионистских устремлений и настойчивых стараний обратить весь мир в свою веру.

Хочется начать с того, что идею этого проекта высказал приснопамятный протоиерей Глеб Каледа, который творчески относился ко всем сферам, с которыми ему приходилось сталкиваться. Это человек, который прошел всю войну. Он говорил, что воспоминания маршалов и генералов – определенный уровень, но далекий от того, что происходило на передовой.

Старослужащие о нас, молодых, необстрелянных, заботились по-отечески. Порой подкармливали, делились с нами, пацанами, своим скромным солдатским пайком, или выменивали у нас махорку и «наркомовские» сто граммов на сахар и хлеб. Я уже потом закурил и стал выпивать, а поначалу, когда попал в семнадцать лет на фронт, еще не знал ни запаха табака, ни вкуса водки.

В 1944 году отец попал в плен, сначала был в лагере под Харьковом, потом еще в нескольких лагерях в районе Днепропетровска, где он какое-то время проработал на шахте как военнопленный. Затем до самого освобождения был санитаром. Кстати, отец всегда с большим уважением вспоминал начальницу лагерной больницы, которая, между прочим, была еврейкой.

После окончания курсов, я приехал в качинское училище, проработал инструктором целое лето. В это время приехали туда представители из части и начали предлагать переехать к ним в часть летать на новых реактивных машинах. Мне это было интересно, и я согласился. Как оказалось впоследствии, для чего они нас приехали агитировать – нужны были летчики для спецзадания.

Периодическое некоммерческое интернет-издание «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru работает в Интернет пространстве — 10 лет! В пятницу 20 февраля, в 18.00 состоится презентация проекта «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru, с выступлением авторов и гостей. Ведущие мероприятия: главный редактор, канд. техн. наук — Татьяна Алёшина, руководитель проекта – протоиерей Александр Ильяшенко.

Чем дальше по времени отдаляются события Второй мировой войны, тем больше они стираются в памяти. Но мы не имеем морального права забывать свидетельства очевидцев тех страшных событий, в особенности масштабных преступлений против человечества, которые проводились нацистами в концентрационных лагерях. Отдельных фондов по Освенциму или другим нацистским концлагерям нет.

По расска­зу мужа, все признаки свидетельствовали о наличии за­ворота, но, когда я приехал, эти явления исчезли, и я дол­жен был решительно отказаться от предполагаемого диагноза. Назначил соответствующее профилактическое ле­чение и уехал. На следующее утро при повторном посеще­нии я застал больную без пульса. Осталось четверо ма­леньких сирот — двое детей ее и двое умершей ранее се­стры.

Украинец был и остается для нас чужаком. Каждое простое, доверчивое проявление интереса к украинцам и их культурному существованию наносит вред и ослабляет те существенные черты, которым Германия обязана своим могуществом и величием.

Пропагандисты, призывая народ к самоубийству, оправдывали свои призывы тем, что русские солдаты — варвары не простят зверств, допущенных по отношению к русским рабочим, пленным солдатам, детям. Анна знала, как поступали немецкие солдаты с русскими девушками, знала, какое отношение было к русским на заводе, где она работала. Она не хотела такой судьбы своим девочкам.

Предложение провести конференцию «в одном из приморских городов юга европейской части СССР» прозвучало от американской стороны. Сталин его горячо поддержал. Позднее Рузвельт заявил, что предпочел бы приехать в египетскую Александрию или Иерусалим, на которые якобы обратил его внимание Черчилль. В итоге местом встречи «большой тройки» стала Ялта.

Мама стала кричать: «Деточки, вот она, наша бомба! Наконец-то наша бомба!» Она не хотела больше жить и не могла больше видеть наших страданий. Но мы остались живы и на этот раз благодаря решительным действиям старшей сестры Марии. Резким движением она толкнула маму и нас в канаву, мы упали, бомба разорвалась совсем близко, но нас даже не ранило.

Каждое воздушное нападение — это столкновение разума с огромными высокоорганизованными и технически оснащёнными силами противника. Такое нападение планируется непременно сообразно специфическим условиям времени суток — условиям, которые, вероятнее всего, впредь никогда больше не повторятся.

Узнал, что на авиационно-ремонтном заводе в Серпухове открывался новый цех по ремонту электроизмерительной и радиоизмерительной аппаратуры. Решил, пойду туда. Поработал некоторое время там, пока не предложили создать заводскую лабораторию. Надо было создавать лабораторию по государственной поверке измерительных приборов.

В течение 50 лет никто не знал нашу историю. Говорить было слишком опасно, могли забрать в другой лагерь, — поделилась Ольхова. — Я прожила со своим мужем 15 лет, и мой супруг не узнал, кем я являлась на самом деле — ни то, что я полька, ни о том, что мне пришлось пережить.

Пришла плачущая навзрыд моя тётя Хася и сообщила, что у её сына в магазине, пока он стоял в очереди, украли все продуктовые карточки. Это верная смерть. И тут я получил урок, который запомнил на всю жизнь. Мой отец приподнялся, насколько мог, на постели и обратился к маме: «Поделись с сестрой». Больше он, практически, говорить не мог. И мама честно разделила продукты между нашими семьями.

Он серьезно смотрел вверх. Почему, думаю, голос стал чистым? Он попробовал развязать мешок, но мы помогли ему. Покопавшись в нем, он достал тельник, бескозырку и воротник морской. Поднес к глазам и широко развел руки. Чистым, свежим голосом он запел: “Раскинулось море широко”. Он смотрел все в небо, и глаза его заблестели водичкой, и у меня тоже, и у всех. Тут же он умер.

Дед при советской власти недолго оставался французским подданным. Его вызвали в ГПУ и сказали, что в советской Украине не может быть никаких французов: или становитесь украинцем или убирайтесь во Францию. А бабушка была русская. Деду пришлось свой французский паспорт поменять на советский. Так в паспортах дедушки, бабушки и всей семьи в графе «национальность» появилось: украинцы.

Труднее всего доставалось матери. Она должна была находиться в школе хоть как-то прилично одетой, что трудно было осуще­ствить в наших условиях. Здоровье матери ухудшилось. Она перестала посещать школу. Едва наступила весна мы с братом отправились в колхоз на по­левой стан, чтобы как-то прокормиться, да и хлебные карточки оставляли матери, чтобы она могла немного лучше питаться.

На фабрике «Скороход» «зажигалок» никто не тушил. Огромные языки пламени вырывались уже из окон не третьего, а первого и второго этажей. Цех выгорал стремительно. Из пожарного депо № 7, которое, кстати, и сейчас располагается в сотне метров от бывшего «Скорохода», прибыли пожарные автомобили. Они стояли у закрытых ворот фабрики, а сторожиха отказывалась их открывать.

Лучшей концепцией признана работа студентки 4 курса СПб ГАСУ Анастасии Ивановой «900 дней к свету». Она предложила построить для музея здание округлой формы, напоминающее бетонное оборонительное сооружение. Каждый из его залов за счет особой формы и освещения будет создавать у зрителя настроение, соответствующее описанным в экспозиции событиям.

Наш дом служил местом связи потерявшихся знакомых и родных. Многие находили друг друга через нас. Товарищ мужа инженер Владимир Владими­рович Конокотин, раненый на Синявинских болотах сапер, попал в госпиталь на Поклонной Горе. После выздоровления, пришел к нам, оставил свои координаты, по­скольку их дом разбомбило.

Я почувствовал, что меня приподняли и ударили о землю. Ощутил сильную боль в голове. Подполз красноармеец, что-то говорил, но я не слышал. Попробовал подняться – голова пошла кругом, перед глазами все замельтешило. Некоторое время лежал не шевелясь. Потом немного отдышался и с помощью красноармейца поплелся к деревне. Ноги не слушались, слабость, как после тяжелой болезни.

Все грузы по ленд-лизу принимались в соответствии с официальными формулярами: проверялись спис­ки экипажа, документы, сертификаты и описи грузов, вплоть до патента на поднятие флага данного судна. В перечень контрабандных товаров входили питьевая сода, черный перец, кремни для зажигалок, швейные иглы — попробуй, уследи!

Казалось бы, человек о том лишь думает, что он съел, сколько чего дали в магазине, что наливают в тарелку в столовой. Цифры, тарелки, «граммики» да еще какие-то рукавицы, которые никак ему не пошьют… Но нет, не одно это его интересует и держит, не хлебом единым спасается и этот человек.

Начиная с 1944 и вплоть до середины 1950-х годов территория Западной Украины стала ареной жесткого противоборства между советской властью, ее силовыми структурами и вооруженными формированиями наиболее радикального националистического движения — Организации украинских националистов (ОУН) и Украинской повстанческой армией (УПА).

Когда фронт приблизился к Пушкинским Горам, захватчики на постройку укреплений линии «Пантера» стали вырубать вековые ганнибаловские ели. Теперь на их месте уже выросли деревья, посаженные после войны. Большой фашистский бункер был устроен под вековым «Дубом уединенным» в Тригорском. Музейные экспонаты подготовили к отправке в Германию. Они были вывезены.

От имени всем нам родной матери — Русской Церкви посылаю рождественский привет и вам, возлюбленные о Христе братие и сестры, до сих пор «седящие во тьме и сени смертней» фашистского нашествия. Тяжек фашистский плен, но «с нами Бог!» Потерпите еще немного, уже меньше того, что вы терпели, «и снова свет воссияет на вы» (Ис. 9, 2). Улетит злая саранча, объедающая вашу землю.

Вчера тетя Саша поделилась с нами своим изобретением. Может быть, мы ей за это обязаны будем жизнью. А дело вот в чем. Вчера мама за чем-то пошла к ней и возвратилась веселая и радостная. Оказывается, тетя Саша дала ей попробовать студня, сделанного из высшего сорта столярного клея, и дала ей одну плитку этого клея, чтобы мы тоже попробовали.

Так мы и встретили 1950-е годы: впяте­ром в однокомнатной квартире с проходной кухней — кухней, где ночью на сундуке спала няня, днем топилась дровяная пли­та, вечером мыли в корыте меня маленькую, в этом же корыте стирали белье, под столом жила кошка с котятами, — а книг в доме становилось все больше и больше.

Мы бы хотели поблагодарить наших друзей и читателей, принявших участие в проекте в уходящем году — кто генерировал идеи и воплощал их в жизнь, предлагал материалы, прислал уникальные семейные воспоминания и военные фотографии. Надеемся, что наступающий 2015 год будет не менее интересным и плодотворным, тем более что нашему порталу исполнится 10 лет!

Однако, несмотря на страх и печальные события вокруг, мы встретили еще одно Рождество. Мы встречали его в добром здравии и в полном составе: моему отцу удалось попасть домой в увольнение из ВМФ. Это было счастье. Все возлагали надежды на Новый год, который, как мы мечтали, принесет мир и свободу.

На столе лежало несколько кусочков только что полученного хлеба напополам с какой-то трухой, студень, сваренный из клея, два кусочка сахара. На двух почти разломанных стульях — женщина и десятилетняя девочка. Они ждали, когда часы пробьют 12, чтобы приступить к нехитрой новогодней трапезе. Вдруг Девочка, что-то вспомнив, подбежала к своему шкафчику и извлекла из него пять кульков.

Самое трудное военное время мы пережили у родственников в селе, находившемся в 18 километрах от нашего дома. Свое жилье в городе нам пришлось оставить из-за доноса соседки, что мы якобы встречаемся по ночам с отцом-партизаном. Это была выдумка чистейшей воды, и, слава Богу, что ей не поверили, однако все-таки нам посоветовали куда-нибудь уехать.

В ряде исторических исследований отмечено, что именно армяне в послевоенное время стали одной из национальных групп, в отношении которых был развернут довольно жесткий сталинский террор. Из частных причин — это выбор самих фигурантов, лиц находившихся в немецких концлагерях и довольно продолжительное время на территории иностранного государства.

К Новому году на черном рынке килограмм хлеба стоил 600 руб­лей, черного хлеба конечно. Имелось в городе полдюжины рынков, где коробку папирос, ку­сочек блокадного эрзац-хлеба или грязный кусочек ржаного, а также банку кислой капусты можно было купить или выменять на одежду, часы, бриллианты и произведения искусства. Но хлеб стоил так до­рого, что немногие ленинградцы могли мечтать о нем.

То, как нация рассматривает своё прошлое – вовсе не нечто ничтожное или просто задание из учебника. Наша точка зрения на историю формирует наши действия в настоящем, зачастую с серьёзными последствиями для будущего. Делая выводы из нашего понимания прошлого, мы создаём или поддерживаем политику, в значительной степени влияющую на множество жизней.

На войне я вообще все стала чувство­вать и видеть по-другому. Там не скроешь ни подлости, ни трусости. Уверена: все, кто через фронт прошел, кто честно вое­вал, достойны звания Героя. И, как чело­век, который к наградам самое прямое от­ношение имел, точно знаю: подвигов было совершено в сотни раз больше, чем вру­чено орденов и медалей.

Бывший военнопленный Паршин Николай Иванович обратился с письмом к председателю Советского комитета ветеранов войны т. Тимошенко С.К., в котором он обвиняет ряд активистов одной из секций СКВВ в том, что они во время нахождения в немецко-фашистских лагерях были пособниками фашистов, а некоторые даже палачами советских узников.

Путешествуя по Калининградской области, видишь десятки и десятки разрушенных памятников, возраст которых отсчитывается с XIII в., с эпохи Тевтонского ордена. За почти 70 послевоенных лет они в большинстве своём разрушились больше, чем в период боевых действий. А ведь в части Восточной Пруссии, отошедшей после войны Польше, памятники такого уровня являются объектами научных исследований, почти все восстановлены.

Для госпиталей, больниц, детских учреждений мы рекомендовали еще одно противоцинготное средство — суп из проросшего гороха. Было известно, что проросшие семена растений содержат витамин С, поэтому, прежде чем варить суп, горох надо было замачивать и проращивать. В одной тарелке такого супа содержалось около двух доз аскорбиновой кислоты.

Всем известно, какие огромные средства затрачивает государство на охрану памятников прошлого. Разумеется, не всегда возможно эти расходы производить за счет государства. Но если вспомнить историю, то надо сказать, что большинство памятников строились на общественные средства, на средства добровольных пожертвований.

Живу я по-старому, надеждой, что мы скоро прогоним врага и супостата в его Vaterland. Довольно он у нас набедокурил, пора и честь знать. Здоровье мое то так, то эдак. В бомбоубежище не ходим, мне носить туда свои восемьдесят лет трудно. Много читаю, сейчас занят чтением некоего Исаака Масса, голландца, описывающего XVI век до конца царствования Грозного, Федора Иоанновича, Бориса и Самозванца.

Немцы потом заявили, что только члены семьи Бенедетто и близкие друзья могут присутствовать на его похоронах, но в итоге на них собралась вся деревня, включая нас, мальчишек, и множество людей пришло из соседних деревень. Когда гроб, за которым шли родственники, несли через Мусадино к деревне Домо, где находились церковь и кладбище, все больше людей безмолвно покидало свои дома и присоединялось к процессии.

10 декабря в 19:00 образовательный проект к спектаклю «Нюрнберг» продолжит лекция «Идеологическая борьба на советско-германском фронте в годы Великой Отечественной войны». Ее прочтет научный сотрудник Мемориального музея немецких антифашистов Виктор Гащенко. Приглашаются все желающие! Вход по предварительной регистрации.

Споры о наименовании начала Великой Отечественной войны в главном политическом органе СССР 1950-х годов — Президиуме ЦК КПСС — отражают важную трансформацию в государственной идеологии. Сложность трактовки и понимания почему Советский Союз понес такой урон в первые полгода почти всегда нивелировалась и, по-сути, не обсуждалось широко в послевоенное десятилетие.

Первый железнодорожный эшелон, состоявший из багажных вагонов с бесценным грузом, пассажирских вагонов для сотрудников музея, сопровождавших его в далекий путь, и платформы с зенитными орудиями, увозивший около полумиллиона экспонатов, отошел рано утром 30 июня.

Я подвергся нападению компании ребят после школы, которые стали бросать в меня камни, при этом группа продолжала разрастаться, и повсюду слышались крики на итальянском «Англичанин»! И если в Англии я почти задыхался от запаха нюхательных солей и криков «итальяшка», здесь я был побит камнями и назван «англичанином».

Эти материалы дают возможность увидеть разные этапы развития советского кинематографа: от начального, преимущественно носившего документально-повествовательный характер до патриотических и высокохудожественных фильмов, снятых на мировом уровне. Особенно примечательны последние три документа, охватившие 1945 год.

Почему во время войны очень многие люди чувствовали себя свободными? Потому что это была подлинная реальность! А идеология — выдуманная реальность, придуманная. Что такое «Человек человеку — друг, товарищ и брат»? Пустая фраза, она ничего не значит при том, что человек мог донести на человека, если ему нужна была лишняя комната в коммунальной квартире.

Почти все части, сражавшиеся во Франции в 1940 году, были регулярными. Большая часть их имела на вооружении 18-фунтовые орудия. 18-фунтовая пушка была основным орудием полевой артиллерии во время войны 1914 — 1918 годов. Впоследствии она была модернизирована и снабжена круглой платформой, на которой она может вращаться и вести огонь с большой скоростью.

И тогда впервые в жизни я услышала рассказ, как «в нашу гавань заходили корабли», английские и амери­канские. Кроме военной техники они доставляли не виданные советским глазом джинсовые костюмы — робы, тушенку из ондатры и прочие мелочи. И между местными жителями и союзниками начинался товарный об­мен.

Пред нами одна из первых объективных критик Сталина в годы Великой Отечественной. Что важно, критика эта основана не на художественном произведении, а на претендовавших на строгую научность, выпущенных в Академии наук в 1955 г. «Очерках истории Великой Отечественной войны». Автором критических замечаний был Л.И. Брежнев — на тот момент кандидат в члены Президиума ЦК КПСС.

Документальный фильм «Маленькая деталь Большого процесса» был создан силами энтузиастов. Как появилась идея создания фильма, о её раскрутке и непосредственной работе над фильмом рассказывают координатор и консультант проекта Роман Матасов, и режиссёр и сценарист Ярослава Кирюхина.

Все мои попытки найти выход из лабиринта оказались безуспешными, а кругом не было ни души. Чувствуя, что заблудилась, я ускорила шаг. Мысль о том, что автобус уедет без меня, и что я в чужом городе без денег и без точного адреса вряд ли доберусь к ночи до моего нового пристанища, а, может статься, и вообще не доберусь, повергла меня в уныние.

В бомбоубежище Михаил Васильевич шел с неохотою, почти по принуждению или в виде руководящего примера для семейных. У него не было никакой тревоги за себя. Не без мнительности относившийся ко многим своим старчес­ким недугам, иной раз преувеличивавший их опасность, в действительной опасности суровых будней он обнаруживал бодрящее спокойствие и твердую высоту духа.

Нa вторую зиму в Пыщуг приехaл первый секретaрь Горьковского обкомa пaртии Родионов. Когдa зa мной прибежaлa сaнитaркa, я моментaльно нaделa свой тяжелый пиджaк нa собaчьем меху, подшитые громaдные вaленки – дредноуты, которые нaшлa летом нa чердaке, и побежaлa, но кaкие-то двое в штaтском остaновили меня в дверях и не пропускaют, хотя я им покaзaлa круглую печaть и нaзвaлaсь глaвврaчом.

В первые дни войны, когда стали очевидны ее масштабы, по предложению членов ЦК К.Е. Ворошилова и В.М. Молотова было решено выдавать ежемесячное содержание семьям мобилизованных. Хотя выплаты даже по тем временам были сравнительно небольшие, они служили как своеобразным средством пропаганды идей социалистического государства, так и мобилизации бойцов Красной Армии.

Однажды произошло событие, которое дало мне надежду, что всё ещё может наладиться. Это было почти сразу после Пасхи, мы с тётушкой Мэри ехали из бабушкиного дома к нам. Тётушка решила, что мы не поедем весь путь на трамвае, а немного пройдём пешком, чтобы сэкономить на стоимости проезда.

В коммунальных кухнях шумели примуса и чадили керосинки. Большинство зданий отапливались печами. Но бытовые хлопоты не были главной заботой, им не отводилась львиная доля для свободного времени, которого в те годы было гораздо меньше. Не было этого всеобщего потребительства. Интересы у людей были иные.

Впервые вопрос о советских коллаборационистах и, в первую очередь, о членах бывшей Русской освободительной армии Власова, встал перед советским руководством после смерти Сталина. Тогда возникла настоятельная необходимость выстраивания новых международных отношений и налаживания отношений с российской эмиграцией.

Нам казалось, что мы живём нормально. Родители, интеллигентные люди, создавали нам с братом необходимые условия. Учились мы с братом очень хорошо. Брат всю жизнь круглый отличник. Когда мы уезжали летом куда-то отдыхать, бросали жребий, куда поедем, родители всегда придумывали какие-то интересные места: на Волгу, на Оку. В общем, это было всегда как-то увлекательно и интересно.

В 1944 году мой зять Рон был артиллеристом и механиком-водителем в армии. Было весьма вероятно, что его пошлют за границу – воевать на полях сражений в Европе, и потому он решил получить от своего полковника разрешение жениться. Полковник дал ему 48-часовой отпуск по этому случаю.

Мы приводим документ (под №3), в котором предлагался «гуманный» проект – строительства отдельного города на территории Дальнего Востока, население которого бы полностью состояло из инвалидов Великой Отечественной войны. Возможно, что для советских властей оптимальным вариантом стало именно не социальная забота об инвалидах, не попытка их трудоустроить, а выселение в отдаленные и глухие места.

5 ноября в 19:00 – очередная лекция в рамках образовательного проекта к спектаклю «Нюрнберг». Лекцию проводит кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и практики общественных связей Факультета истории, политологии и права РГГУ Мария Штейнман. Вход свободный. Регистрация: +7 (495) 692-22-60, zritel-ramt@yandex.ru.

«Колхозы начались, забрали у нас землю, всю скотину. Где-то в 1939-40 годах стали раскидывать хутора. Приезжали, ничего не говоря, разбирали дом — и что хочешь, то и делай. Только сараи оставляли. Землю дали в деревне. Кто мог, строил новый дом. А нам как хату сложить? Мужчин не было, я — самая старшая была и два брата».

В настоящее время в регулярной Лондонской Cлужбе скорой помощи (в отличие от вспомогательной) занято 400 человек. В 1938 году, который по числу несчастных случаев можно считать типичным, Служба скорой помощи получила 18 000 вызовов от полиции и более 29 000 непосредственно от граждан.

Мне тогда было семь лет. Помню постоянное чувство страха и неопределенности, которое испытывал, когда смотрел кинохронику и слушал радиорепортажи о воздушных налетах и сражениях гражданской войны в Испании, свой страх от звуковых и световых сигналов воздушной тревоги.

Со всеми репатриируемыми австрийскими гражданами был произведен полный денежный расчет за работу: в дополнение к имеющимся на их лицевых счетах денежным средствам было выда­но 79 тысяч рублей. Кроме того, были вручены по принадлежно­сти 350 посылок и 57 почтовых открыток, поступивших из-зaгра­ницы на имя австрийцев к моменту их отправки.

Действительно, как можно освобождать родину, опираясь на врага, считающего русских людьми второго сорта, а потому подлежащими по большей части ликвидации? Кстати говоря, и все предыдущие попытки в отечественной истории «помочь родине», опираясь на интервентов, заканчивались провалом. Последний тому пример — Белое движение.

20 октября 1944 года завершилась стратегическая военная операция вооружённых сил СССР, НОАЮ против войск Германии с целью уничтожения основных сил немецкой группы армий «F». В наши дни в сербской столице действует мемориал памяти освободителей Белграда. Здесь покоятся солдаты Народно-освободительной армии и советские воины, павшие в 1944 г. в боях за город.

Я заметил странный самолет, над которым трудился русский механик, пытавшийся починить протекающий кран подачи топлива над двигателем. Чинил поломку он с помощью паяльной лампы и паяльника, но паяльник остывал слишком быстро, так что справиться с задачей было очень нелегко. Я взял свою паяльную лампу и встал одной ногой на крыло, а другой — на колесо напротив механика.

22 октября в 18:00 состоится просмотр художественного фильма «Нюрнбергский процесс», режиссер Стэнли Крамер. В обсуждении фильма примут участие историк кино Евгений Марголит, режиссер спектакля «Нюрнберг», художественный руководитель РАМТа Алексей Бородин и артисты спектакля. Модератор Ури Гершович.

Пройдя войну военным корреспондентом, видевший ее изнанку, К.М. Симонов, пожалуй, как никто другой понимал насколько важно сохранить память о войне для последующих поколений. Однако в первые послевоенные годы об этом не могло и быть речи. Жестка, а подчас репрессивная партийная цензура не допускала никаких своевольных отклонений в толковании военных событий.

Студент вышел из аудитории. Вытер вспотевший лоб. Некоторое время стоял, глядя в пустой коридор. Зачетку держал в руке – боялся посмотреть в нее, боялся, что там стоит «хорошо» или, что еще тяжелее – «отлично». Ему было стыдно. «Хоть бы „удовлетворительно“, и то хватит», – думал он. Оглянулся на дверь аудитории, быстро раскрыл зачетку… некоторое время тупо смотрел в нее.

Российский академический Молодежный театр представляет образовательный проект, приуроченный к премьере Алексея Бородина «Нюрнберг». В рамках образовательного проекта, рассчитанного на весь театральный сезон 2014-2015 гг., пройдут лекции, дискуссии, кинопоказы и открытые семинары в вузах. Приходите!

До меня не доходило, что отец больше не встанет, и вот так в пыли, на дороге, я его должен бросить. На нем нигде не было крови, он просто молча лежал. Меня от него оттянули силой, но много дней я шел и оглядывался, ждал — отец меня догонит. Просыпался ночью. Просыпался от его голоса. Я не мог поверить, что отца больше у меня нет. Так остался я один и в одном суконном костюме.

С одной стороны, ее сломали офицеры английской разведки, завербовав в свои агенты мало что понимавшую в этом девушку. Они уходили из ее жизни, что называется, по-английски, не попрощавшись, видимо, понимая, что пользу она им принести не может. Хотя, наверное, агент по фамилии Трофимова фигурировал в их секретных списках и за ее «разработку» кое-кто из ухажеров получал повышения и награды.

Уникальность данного документа состоит в том, что значение Церкви признавалось на самом высоком партийно-государственном уровне. Однако вплоть до последнего времени архивное дело, в котором хранился искомый материал, находилось на совершенно секретном хранении. И лишь сравнительно недавнее рассекречивание позволяет теперь познакомить широкий круг читателей с докладом Совета.

Жестокие мучения и истязания выпали на долю и других участников подкопа. Досталось и тем, кто даже не подозревал о готовящемся побеге. Как я узнал впоследствии, в лагере был установлен еще более жестокий режим. Военнопленные мужественно переносили все невзгоды и бури. Теперь все знали, что при желании и упорстве можно найти путь к побегу.

Работаем с утра до позднего вечера. Ноги гудят. Снимаем картины со стен… Обычного чувства трепета перед шедеврами нет, хотя «Данаю» заворачиваем нарочито медленно. Скорее, скорее все это убрать! Внизу скульпторы что-то упаковывают в ящики. По залам всюду Орбели. С каждым днем бригада художников редеет. Пустой Эрмитаж похож на дом, из которого вынесли покойника.

На наших небольших перенаселенных островах очень мало обширных отрытых пространств, которые мы могли бы отвести для возведения новых городов. До сих пор нам приходилось главным образом расчищать площади, уже застроенные зданиями, которые либо пришли в ветхое состояние, либо разрушены германскими бомбардировщиками.

Обещая «угнетенным» советским народам свободу от любых форм «русификации» и даже государственную независимость, немцы в обмен создавали из местного населения (украинцев, русских, белорусов, литовцев и латышей) карательные отряды для борьбы с партизанами. Впрочем, эффективность их оказалась низкой.

Немцы проснулись и увидели, где мы лежим, потому что выстрел выдает стрелка. Они ответили на наш огонь, и оказалось, что у них на высотке четыре пулемётных гнезда… Немцы стали выбивать наших. Вот я слышу, слева от меня застонал один, где-то через три человека застонал другой, застонали там и там.

В первые дни блокады умерли самые сильные и здоровые. Именно им оказалось сложнее всего переносить муки голода. Всё, что ценилось раньше, перестало быть главным. Хлеб заслонил собой всё. Серебряный кубок с дарственной надписью «А. И. Куприн Катюше в день свадьбы» обменяли на две буханки хлеба. Котиковую шубу продали за 12 кг пшена и были счастливы.

Дело в том, что снайпер-тунгус был очень скромным человеком. О его первом подвиге на Валдайских высотах (об уничтожении восьми немцев), его расспрашивали с пристрастием, не особо веря показаниям маленького скуластого сапера. Это недоверие глубоко запало в его душу. В конце концов, он бил врага не ради отчетности.

Нас погнали в пересыльную камеру. Там уже были заключенные из других камер и этажей, из изоляторов и карантина. Те, что отсидели в Павяке год, думая, что о них уже совсем позабыли в гестапо, и те, что прибыли всего месяц назад, с еще не угасшим в душе чувством свободы. На них еще видны следы загара, следы солнца, которого в камерах Павяка нет и в помине.

Все знали, что надо идти воевать, что все воевать будем, и, скорей всего, эта война будет именно с Германией – все пакты, договоры – но воевать придется и именно с Германией. Поэтому готовились к этой войне по-настоящему. Четыре значка: «Готов к труду и обороне», «Готов к противовоздушной обороне», «Ворошиловский стрелок» и т.д.

В рамках празднования 70-летия разгрома немецко-фашистских войск в Заполярье и освобождения Северной Норвегии в коммуне Сёр-Варангер пройдет ряд совместных российско-норвежских мероприятий, рассказал генеральный консул России в Киркенесе Михаил Носков, кстати, принимавший самое активное участие в их подготовке и оказавший неоценимую помощь нашей акции.

Мы, бывшие заключенные Ясеновца, поняли еще в сороковые военные годы, что для наших врагов все мы «лагерники», лагерная нация. Наши военные «союзники» покажут нам и в 1944, и 1989-1999 годах, что для них мы народ, историю которого характеризирует лагерь, а не освободительные восстания и военные победы.

Было темно, но вдруг я увидела, что сижу в телеге, которую везёт лошадка. Я помню это, как будто это было вчера, да и самое непонятное и удивительное, что я всё понимала и лошадь была не в новинку, понимала, что мне надо жить теперь. Окружающих людей я, как будто и не видела. Но они были.

Это теперь, когда у меня выросли двое детей, выросли не без трудностей, но совершенно в несравнимых с тем временем условиях, мне ещё более стал понятен весь ужас нашего блокадного бытия, и тяжесть, которая легла тогда на плечи моей мамы. Нет света, нет воды, нет дров, не работает канализация, нет сил от голода и нет помощников – одна, всё сама.

Мой дедушка Николай Федорович Пупышев построил санаторий, который назвал «Надеждино». До наших дней остался дом для мужчин в виде замка и парк, а семейный дом сгорел. От прежних владельцев, как мама рассказывала, осталась часть чугунной ограды с первоначальным названием «Надеждино». Сразу после революции санаторий получил новое имя.

Весной 1975 годa моя мaть тяжело зaболелa, я положил ее в одну из московских клиник, a чтобы ей было чем зaнять себя в тягостной aтмосфере больничной жизни, попросил, чтобы онa нaписaлa нечто вроде воспоминaний о том, кaк мы жили до войны, во время эвaкуaции и в послевоенные годы.

Хотя британская армия не была обеспечена дорогостоящими видами тактического вооружения, которых требовали её выдающиеся военные теоретики, её подготовка строилась на здоровой основе, источником которой были фуллеровские принципы. Следовательно, коль скоро она получила надлежащее вооружение, её боевые действия полностью подтвердили правильность методов ее подготовки.

Свобода быть эгоистом и заботиться только о себе, свобода делать то, что хочешь, не считаясь с окружающими, свобода обижать и обижаться, свобода считать себя правым, а несогласных заносить в список врагов и не признавать их полноценными людьми.

Марш пленных немцев по Москве (также «Парад побеждённых», «Большой вальс») состоялся 17 июля 1944 года. Колоннами по Садовому кольцу и другим улицам столицы прошли около 57 000 немецких солдат и офицеров, в основном захваченных в плен в Белоруссии войсками 1-го, 2-го и 3-го Белорусского фронтов.

Откуда-то из гущи деревьев полетела в нашу сторону цветная ракета, указывая, где скопились бойцы. И тут же на них, стоявших в тесном построении, посыпались мины. Произошло непоправимое — командир полка не выставил боевого охранения! На глазах у противника собрал остатки полка, которые попали под точный минометный огонь. Хорошая речь и плохие действия командира.

Отец Лука был наиболее ярким и последовательным православным полемистом, выступавшим против коммунистической идеологии. Он посвятил этому вопросу ряд статей, диссертацию, проповеди и лекции. «В то время эти труды стали самой серьезной и аргументированной критикой материалистической философии».

Я лично убил немца! И что вы думаете? Как говорят «Вот, человека убил!» Да мы не считали их людьми! Мы уже считали их «зверьми», которые напали на нашу страну. Угрызения совести, что я убил человека – не было. Я не человека убил, я убил своего врага, который напал на нашу Родину. Не зачем было ему к нам ходить!

Куда идем? Вопрос открыт для всех.
Один зовет вперёд, глядя в глаза.
Причём заметно подавляя юмор, смех,
Другой – «я против», третий, вроде, «за».
Я думаю, мы не идём, а на ошибках учимся,
Поскольку подустали на пути.

Очевидно было, что для быстрейшего освобождения этих людей от потрясений, принесённых вражеским вторжением и эмиграцией, надо заинтересовать их новой обстановкой и помочь им ознакомиться со страной и народом, с которым они должны были отныне вместе жить и сражаться. Их надо было заинтересовать новыми вопросами, предоставить возможности для их кругозора.

Часто приходится слы­шать, что боевые эпизоды про­шедшей войны представляют интерес только для историков и военных специалистов. Но вдумчивый человек увидит в бо­евом эпизоде не только отдель­ное происшествие, но и самую жизнь его участников — солдат и офицеров; поймет их чувства и переживания.

Я должен был бы написать более спокойное письмо, но не могу этого сделать. Может быть, ты еще не утверждена, еще есть время отказаться. Не для того же ты кончала две аспирантуры, чтобы сооб­ражать, как купить гвозди. Это сделает лучше тебя любой из работни­ков школы, а вот учить ребят лучше тебя никто не сможет.

Немцы обшаривали лес метр за метром и всё же не могли найти Шаповалова. Он часто менял своё место: то был он кучкой валежника, то прошлогодней листвой, то обвалившимся скатом земли возле ручья. Запас продуктов у него давно кончился. Он ничего не ел. Силы его стали слабеть.

Моя любовь к Москве вылилась в 28 книг по истории столицы, в архив, который насчитывает 170 тыс. единиц хранения документов по истории столицы. Работаю до сих пор, выступаю с лекциями о памятных местах города, являюсь консультантом редакционной коллегии «Московской энциклопедии».

Нелегко было ежедневно проводить с подчиненными многочасовые занятия еще и потому, что сам я разбирался в военном деле не намного больше, чем они. Хорошо, что у меня в активе была трехмесячная служ­ба командиром стрелкового взвода в 1-й мотострелковой Московской дивизии, куда меня направляли по призыву в 1939 году.

В послесталинский период зверств военного или предвоенного времени уже нельзя было наблюдать. К заключенным, которых раньше одевали в лагерную одежду с нашитым на каждого номером, стали обращаться не по номеру, а по фамилии, с некоторой долей уважения. Но инерция все равно была очень большой. Свое существование ГУЛАГ окончательно прекратил только в 1960 году.

Небезынтересно отметить, что из военных материалов, поставленных британским вооруженным силам, 60 % произведено в самой Британии, не менее 25 % ввезено из Соединенных Штатов по Закону о передаче взаймы или в аренду, 10 % получено из Канады на самых великодушных условиях и 5 % из прочих частей Британского Содружества и Империи.

После чуть ли не смертельного удара током, он потерял способность бояться, он совершенно не волновался и совершенно ничего не страшился. Подходит бой, он остается совершенно спокойным, не теряет головы. Такой вот феномен, как будто специально для штрафной роты.

Он понимал, что грядущая война будет еще более страшной и беспощадной. Тяжелое душевное состояние ослабило его уже давно пошатнувшееся здоровье, и в начале 1941 года владыка оказался прикованным к постели; несмотря на кратковременные улучшения, он оставался в таком состояния до своей мученической кончины.

Читаешь эти письма и понимаешь вдруг: а ведь они не о войне — они о мире. Все рассказанное в них как бы спорит с известным изречением: «На войне как на войне». Люди как будто сговорились не делать скидок на обстоятельства, ни в чем не уступать лихолетью. Что бы там ни происходило, они знали: детей надо лечить, учить, верить в их будущее.

Война привела в движение огромные человеческие массы, на годы оторвала миллионы людей от дома. За одинаковыми гимнастерками и мундирами советских солдат и офицеров были скрыты живые люди – каждый со своим характером, наклонностями, уровнем воспитания и культуры. Поэтому отклонения в поведении не могли не быть.

Как только мы поняли, что будем форсировать Днепр, стало жутко, потому что предстояло не просто умирать, а тонуть, а это большая разница. Вся рота стали как покойники, и я перед ротой выступил с речью. Причем я не помню, что я говорил. Говорил какие-то обычные слова, но я не слова говорил, я себя уговаривал не бояться. А уговаривал я себя, помня свою собственную жизнь.

Вышли фильмы о битве под Сталинградом и под Москвой, так мы по пятнадцать-двадцать раз их смотрели. Фильмы показывали в школе, специального кинозала не было, показывали в коридоре, а мы сидели на полу. По два-три часа сидели. Я запоминала смерть. Мама меня за это ругала. Советовалась с врачами, почему я такая.

Письма с фронта были бодрыми, и не хотелось верить, что произошло самое худшее, когда их не стало. Отец погиб в октябре 1941 г. в печально знаменитом «вяземском котле». Так я впервые непосредственно ощутил войну.

Его звали Михаил Моисеевич Витебский. Он родился в 1913 году в Киеве в интеллигентной семье. Родственники Михаила Моисеевича обращаются с просьбой: если кто-то узнает на фотографии Михаила Моисеевича или его друзей, связаться с ними через редакцию сайта.

14 марта я получил от отца письмо, в котором он писал, что немцы забирают Остраву. Должен сказать, что семьи моих друзей и моя семья были отрицательно настроены по отношению к гитлеровской власти. В тот вечер мы с друзьями вышли на главную площадь, пели чешский гимн и выкрикивали лозунги против Германии.

Анастасия Портнова была привезена в лагерь из Белоруссии в возрасте 8 лет. С мамой они уже больше никогда не встретились. Настю привезли в Саласпилс в товарном поезде вместе со скотом. Люди – напуганные, голодные – падали, теряли рассудок, ведь у многих матерей детей буквально вырывали из рук.

Вскоре явились гестаповцы в своей чёрной форме с автоматами. Мама встретила их у двери, показала им свою комнату, а когда они вышли, она еще некоторое время в коридоре кокетничала с ними, шутила и нарочно громко болтала. Как только беглецы услышали, что немцы от нас вышли, они отодвинули шкаф, открыли дверь и протиснулись в нашу комнату.

Весь план в целом представляет собою интересный этап в общем развитии британской промышленности. Прежде всего, готовится стройная строительная программа на первые два года, т. е. организационный период, и на последующие десять лет, т. е. период интенсивного строительства с таким расчётом, чтобы строительство поглощало максимум доступной рабочей силы.

Еще недавно было лето, а теперь казалось, что оно ушло далеко-далеко. За месяц до начала войны я окончила фельдшерско-акушерский техникум и даже успела немного поработать в роддоме имени Снигирева. Помогала принимать роды, пока не наступило это страшное воскресенье.

В понедельник 23 июня в российском культурном центре Белграда «Русском Доме» прошла презентация Интернет-портала «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru. Руководитель Интернет-портала www.world-war.ru протоиерей Александр Ильяшенко и главный редактор Татьяна Алешина рассказали собравшимся о Второй Мировой войне глазами ее непосредственных участников.

Утром со станции Михайловская отправил домой открытку — первое и самое короткое свое послание с дороги длиной в два года: «Еду хоро­шо». В чем-то это было правдой. Но, как говорят, еще не всей правдой. Я просто не стал добавлять, что уже почувствовал дыхание войны. Осо­бенно в Бахмаче.

Настала очередь моему танку. Вдруг что-то чуть-чуть кольнуло в руку. Боли нет никакой. Потом посмотрел – беда! Особенно потом уже, когда из танка вылезал, двигался, и когда кость об кость тиранёт – это такая боль, что не дай Бог! Короче говоря, в госпитале потерял сознание – много крови потерял.

В один из морозных дней появился у нас дома Борис Алексеевич Медведев – знакомый сестры Тани и мамы. До войны известный кинорежиссер, франт и бонвиван. Свои когда-то холеные руки он прятал в рукавах пальто, но мама заметила, что они очень грязные и покрыты какой-то коростой. Мама предложила ему кружку теплой воды, чтобы помыть руки.

После бригады «брюшная полость» к нам прислали бригаду по «конечностям». Я не знаю, что лучше: физические переживания боли, или моральные, когда врач говорит, что для спасения жизни нужно отрезать ногу или руку. И это было ужасно, когда взрослые мужчины плакали перед операцией.

Война обязательно уносит человеческие жизни. Причём, жизни людей достойных, умных, благородных. Негодяи где-нибудь пристроятся, в щёлочку заберутся, а в основном-то уйдет, погибнет лучшая часть населения. Но это с позиции той войны. Теперь, конечно, трудно сказать. У меня старший сын в Одессе…

Рассказать о Великой Отечественной войне в короткой заметке не берусь, да и невозможно это сделать. Коснусь лишь тех дней и событий, в которых принимал участие. Речь пойдет о первом периоде войны — времени суровых испытаний, когда страна вела тяжелейшие оборонительные бои.

Медальон был из пластмассы и завинчивался, чтобы внутрь не проникла вода. Такую коробочку выдали и мне. В ней лежал свернутый в трубочку кусок пергамента с надписью: «Никулин Ю. В. Год рождения 1921. Место жительства: Москва, Токмаков переулок, д. 15, кв. 1, группа крови 2-я».

Нормандская операция, или операция «Оверлорд» — крупнейшая стратегическая десантная операция союзников по высадке войск в Нормандии (Франция), начавшаяся рано утром 6 июня 1944 года. Переломные сражения в борьбе с нацистской армией Германии проходили на территории Советского Союза.

В Москве 10 лет существует единственный в мире музей «Союзники и ленд-лиз». Во вторник 3 июня музей посетила делегация из посольства Соединенных Штатов Америки в Москве. Во главе делегации прибыла временный поверенный в делах США в РФ Шейла Гуолтни и атташе по вопросам обороны США — бригадный генерал Питер Б. Звак.

Мотоциклы строились в основном для нужд спорта, требующего, чтобы машина обладала исключительной прочностью и могла сравнительно легко и уверенно преодолевать пересеченную местность. Мотоциклетный спорт весьма популярен среди британской молодежи, вот почему британская армия имеет не только добротные мотоциклы, но также и прекрасных мотоциклистов.

Памятный мемориал «Красный Берег» был открыт 28 июня 2007 года, охраняется государством, имеет республиканское значение. Мечтаем получить международный статус. Потому что наш мемориал единственный в Европе и, видимо, единственный в мире, который посвящен детям, погибшим в Великой Отечественной войне.

Самым любимым блюдом по праздникам были жаренные на сковородке дрожжи. Вот лакомство готово, наверху – румяная корочка, и такие дурманящие запахи щекочут ноздри – до сих пор помню этот волшебный момент! Прошло несколько лет после окончания войны, я как-то решил порадовать себя: купил дрожжи на вес, поджарил их по привычному рецепту, полный предвкушения…

Сам Чередников действует действительно с умом. Раз, когда ему приказали взять «языка», он ушел на левый фланг обороны своей части, где разведчики никогда не ходили, так как местность была здесь ровная и голая, и немцы, как рассчитал Николай Ильич, должны быть тут менее осторожными.

Получилось, что письмо моего отца к Андрею Белому спасло меня. Если бы не оно, я бы не познакомился с сестрой поэта, не простоял бы так долго возле её дома в глубине двора, а ведь из-за этого я и оказался в конце прицепа, а если бы попал в середину – оттуда уже не выскочишь.

Мы приехали к бабушкиному брату. Нине – она была грамотная – сказали, что она будет носить почту. Причем почта находилась в Шипилово, где сельский совет – в противоположном направлении через лес. А здесь – ни радио, ни света, ни какого-то сообщения. Мама приехала к нам в конце августа и надеялась еще вернуться в Ленинград.

В самом деле, как можем мы, убогие человеческие существа, надеяться спастись от кораблекрушения в этой барке, кидаемой страстями из стороны в сторону, в которой нам суждено проводить свои дни, всё более тесно прижимаясь друг к другу с каждым поколением, — если не служением ближнему и самоотверженностью?

Мы сдали последний экзамен. Это был июнь, а май и июнь в сорок первом были холодные. Если у нас сирень цветет где-то в мае, то в тот год она цвела в середине июня. И вот начало войны у меня всегда связано с запахом сирени. С запахом черемухи. Эти деревья всегда пахнут мне войной.

Узнав от солдат, что впереди проволочное заграждение и минное поле, папа принял решение взять на себя командование и, резко поднявшись, в одно мгновение преодолел проволочное заграждение и побежал по минному полю крича: «Вперед! За Родину! Ура!».

Трех часов было достаточно, чтобы уничтожить все то, что люди в течение долгих лет создавали своим тру­дом, трех часов было достаточно, чтобы уничтожить больше сотни человеческих жизней, которых матери в болях рожали, а теперь вместе с ними сгорели.

Я не боюсь, что меня могут убить, у меня один страх — до войны я никогда не видела мертвых. Когда у меня умерла мама, мне было 7 лет, и моя дорогая бабуля сказала, что не надо травмировать девочку, — пусть мама останется в ее памяти живой. И вот я еду на фронт, где обязательно будут мертвые, а вдруг я упаду в обморок?

Споёмте, друзья,
Ведь завтра в поход
Уйдём в предрассветный туман.
Споём веселей,
Пусть нам подпоёт
Седой боевой капитан.

Как врачи смогли такое ей сказать, что мама от нее отказалась. И вот она вернулась в палату на этой своей маленькой колясочке на четырех колесиках, подъехала к своей кровати и так это весело сказала: «Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!». Я с ужасом смотрела на нее.

Очень часто американские историки в своих книгах с ужасом задаются вопросом, что бы было, если бы у Гитлера была атомная бомба. Они обвиняют фюрера в том, что тот, не раздумывая, её бы применил. Но как-то в стороне от этих рассуждений-страшилок остаётся тот факт, что вовсе не Гитлер, а сами США первыми применили атомную бомбу, как только она попала в их руки.

Отношение к синхронистам у устроителей Нюрнбергского процесса было неоднозначным. Некоторые известные последовательные переводчики изначально высказывались против использования синхронного перевода, сомневаясь в качестве его исполнения и подчас небезосновательно в надёжности нового, толком ещё не испытанного оборудования.

Ни на одной географической карте не найти сегодня этой белорусской деревни. Она была уничтожена фашистами весной 1943 года. Хатынь — бывшая деревня Логойского района Минской области Беларуси — стала символом трагедии белорусского народа, скорбной страницей истории времен Великой Отечественной войны. В память погибших 2 230 000 жителей Беларуси — каждом четвертом.

Вы знаете, такие вещи я первый раз произношу и, наверное, для всех людей это говорить не нужно. Потому что были замечательные люди: и голодные помогали друг другу, и выручали, и делились последней крошкой хлебной. И добра было очень много. Это просто я конкретный знаю случай такой, до чего может дойти вот это состояние.

«Въезд в город запрещен! Возможен взрыв фугасов!» — такие над­писи были сделаны 29 апреля 1945 года на специальных щитах и стенах домов перед всеми въездами и воротами Кенигсберга. Действительно, 29 и 30 апреля 1945 года прогре­мели взрывы в районе Южного вокзала, на товарной станции, улице Арндта (Вагоностроительная) и в других местах.

Подбор и воспитание людей в разведке, как ни в каком другом деле, имеет решающее значение. Разведка — это искусство, на которое способны да­леко не все люди, и в то же время это такое дело, которое может увлечь. Разведчиков са­мозабвенно влюбленных в свою профессию очень много, а при умелом воспитании их может быть еще больше.

Мы носили патроны в заплечном мешке по полведра. Что там этот небольшой патронташ. Это не та война. Но все берут и я взял… Раскрываю его, и там такими большими буквами штамп с датой выделки: «24 октября, 1914 год». А я родился тоже в 1914 году, тоже 24, но только в декабре.

Мама была верующей женщиной, вместе с ней я, тринадцатилетний подросток, присутствовал в Новороссийске на пасхальной службе в церкви Успения Пресвятой Богородицы 25 апреля 1943 года. Каюсь, не всю службу, а только до второго артналета. Моя мама находилась в церкви до самого конца и обмывала раненых, оказывала им первую помощь.

Музыка Римского-Корсакова служит нам проводником. Слушая её, растёт наш интерес к современной советской музыке. Особенно заметным стало это в последние несколько лет, когда мы познакомились с новейшими произведениями советских композиторов. Трудно достать ноты, но здесь, в Англии, советская музыка имеет внимательных и горячо заинтересованных слушателей.

Как снять часового, если командир выбыл? Вспоминаю устав строевой службы – можно снять со знаменем части. Спрашиваю писаря: «У нас знамя есть?» – «Лежит где-то на печке». Достали знамя, стряхнули паутину. Но к знамени полагаются ассистенты! Командую писарю: «Бери автомат, захвати у крыльца часового – и за мной».

Не могу сказать, что помню себя от рождения, как Л.Н. Толстой, но с начала войны детская память сохранила на удивление многое. Помню, например, как воет сирена и мы с мамой вместе с другими людьми спускаемся в подвальное бомбоубежище в нашем доме. Моя мама окончила медицинский институт, и не мобилизовали ее только из-за моего малолетства.

Впервые за всё время войны более тысячи четырёхмоторных британских бомбардировщиков действовало над Европой в течение одной ночи — с 15 на 16 марта. Они сбросили более 3 000 тонн бомб. Большая часть этого груза досталась Штутгарту, остальные бомбы были сброшены на Мюнхен и различные объекты в северо-западной Германии.

Мы утром брали хлеб на две карточки, днем еще на две, а вечером на остальные; утерпеть, чтобы сразу же не съесть полученный хлеб, было невозможно. Правда, была еще одна «отдушина» – в столовой в Сельхозинституте на студента полагалась тарелка «баланды»; а так как в институт мало кто ходил, то вечером можно было взять сколько угодно порций (кажется, по 10 копеек каждая).

Мало, кто знает, что на острове Валаам, Карелия, находился интернат для инвалидов Великой отечественной войны. Это было очень страшное место, в котором жили люди, от которых война оставила одни обрубки. В 1952, когда в старых монастырских постройках организовали дом-интернат для инвалидов войны, там не было никаких условий для жизни. Многие люди спились, многие умерли, многие жили в нечеловеческих страданиях.

Большую активность проявляют во время войны британские химики. Химические исследования позволили выработать новые типы сильных взрывчатых веществ, особенно «RDX», получившее свое название от Вулвичского исследовательского департамента. Последняя буква «X» говорит о том, что состав этого вещества засекречен.

Эта история, о втором дне рождении бабушки, передается как легенда в нашей семье. Когда я была маленькой, бабушка сама рассказывала мне ее. И даже будучи школьницей, я однажды записала ее рассказ. И вот, спустя пятнадцать лет, найдя эти старые записи, попробую все восстановить…

Нам дали комнату 17 метров, и мы в ней жили до 50-го года. Школа, в которой мама работала учительницей начальных классов, была тоже типа барака. И туалет был – 2 дырки. И чтобы детям не ходить в грязь, мама, засучив рукава, туалет сама мыла (нянечек не хватало).

История Виндзорского сельского хозяйства поистине отображает в миниатюре сельскохозяйственные усилия всей Британии во время войны. Это история клочков земли, вновь завоёванных для плуга, история о том, как удалось добиться обильного урожая земле, которая никогда раньше не обрабатывалась.

Одно-единственное слово, произнесённое кем-либо в суде, могло нередко оказать серьёзное влияние на ход процесса, а то и решить судьбу одного или нескольких обвиняемых. Это понимали все, от судей до подсудимых, но лучше других — синхронисты, поэтому старались «обеспечить предельную точность перевода».

Создала совет клуба, сказала всем, что никаких танцев не будет, пока после кино будет мусор валяться и пока мне все помогать не будут – и клуб заработал! Потом стала организовывать самодеятельность, чтобы на сцене выступать, чтобы люди приходили, смотрели.

Теддер в Северной Африке разработал и осуществил мысль о совершенно новом применении воздушных сил. Он придал авиации функции фронтовой наступательной артиллерии. Это начинание могло привести к увеличению потерь и требовало отличных пилотов. Но первые же боевые вылеты доказали правоту Теддера.

Захваченных в том котле советских военнопленных немцы поместили в созданный на территории карьера около города Умань пересылочный концлагерь — “Stalag-349”. Он представлял собой глиняный карьер шириной около 300 м и длиной около 1 км, с отвесными стенами высотой до 15 м. В “Уманскую яму“ фашисты согнали десятки тысяч пленных.

Все свободное время проводила на курсах медицинских сестер. Причем устраиваться на эти курсы ей пришлось чуть ли не с боем. Дело в том, что в свои тринадцать лет роста она была небольшого, и врач, который записывал девушек на эти курсы, увидев ее, решил, что к нему на прием пришла чуть ли не первоклашка.

Я должен, к сожалению, сообщить Палате, что информация, получаемая правительством Его Величества, абсолютно бесспорно свидетельствует, если говорить о подавляющем большинстве пленных, находящихся в японских руках, что действительное положение вещей совсем иное.

Блокада ломала все установившиеся человеческие нормы — и потом восстановить их в прежнем виде уже не удалось. Сороковые годы, как и тридцатые, нанесли морали общества, прежнему «благородному воспитанию» непоправимый ущерб… Тогда людям приходилось делать страшный выбор — выбирать, кого спасать, а кого бросать на умирание.

Сколько способов может найти охранник, чтобы помочь заключённым? Небольшая задержка с закрытием камеры, иногда и ложное замыкание, записка, доброе слово, предупреждение. Заключённый – и тюрьма! Что может быть более чуждым, более враждебным для заключённого, чем его тюрьма?

За четыре года войны достигнуты огромные успехи в использовании всех данных британской науки для борьбы с врагом. Наука превратилась из комплекса разрозненных проблем мирного характера, изучавшихся отдельными учёными, в единое, хорошо направленное оружие, увеличивающее мощь армии, авиации и флота.

В эти страшные дни, в квартирах с выбитыми стеклами, закопченных и пропахших нечистотами, люди превращались в чудовищ. И перед теми, кто до конца сохранил человеческий облик и среди этого ужаса остался духовно на прежней высоте – перед теми мое особое преклонение.

Но вскоре жизнь вокруг стала меняться. Прежде всего, конечно, начался призыв в армию всех мужчин от 18 до 40-45 лет. А на женские плечи сразу ложился мужской труд, особенно все полевые работы: сенозаготовки, уход за посевами и прочее. А вот уже женский труд, домашний, был перенесен на плечи детей, которые могли ухаживать за домашней скотиной.

В нашу комнату вошла соседка Надежда Сергеевна Куприянова. Она решила, что и мы уже мертвые, так как в квартире, где было много жильцов, живых уже не было… Увидев, что и мы уже «залегли», что мы уже безразличны к тому своему состоянию, Надежда Сергеевна со словами, что она не даст погибнуть семье такой замечательной женщины, ушла.

Многие люди поразили меня. И не только тёмные, озлобленные, безграмотные. Вот старик-педагог, пенсионер, ему 75 лет, он всегда спрашивал о тебе, просил передать привет, говорил о тебе: «Он наша гордость». А в эти дни проклятые, встретив меня, не поздоровался, отвернулся. А потом мне рассказывали, что он на собрании в комендатуре говорил: «Воздух очистился, не пахнет чесноком».

Женская добровольная служба бралась и за другие задания, такие, как, например, распределение 45 миллионов книжек талонов на нормированные товары; развозка на велосипедах по полям, где убирали урожай, пирожков со свининой; вязание носков для британской армии. К концу 1941 года WVS насчитывала миллион человек.

Много раз, читая о старинных и более близких событиях русской истории, я замечал, что Смоленск оказывался в самой их гуще. Но все эти яркие, кровавые и героические события не обретали в моей душе зримого образа реального города, его улиц, жителей, памятников, храмов… Он оставался для меня чужим – «литературным», «летописным» городом из книг, учебников и путеводителей.

Вдруг около меня ста­ли взрываться пули. Присмо­тревшись, увидел через овраг движущуюся длинную колон­ну фашистских войск. Нем­цы заметили меня и открыли огонь. Я падал на снег, полз по-пластунски, поднимался и сно­ва бежал. И все-таки одна пуля попала мне в ногу.

В декабре 1941 незамужние женщины в возрасте от 19 до 30 лет были в обязательном порядке мобилизованы на оборонную службу. К этому контингенту, в качестве добровольцев, присоединились и многие замужние женщины. Женщинам предоставлялся выбор — служить в промышленности или во вспомогательных оборонных службах.

Как-то на наш аэродром прилетал командующий воздушной армией генерал-полковник Науменко. И я обратился к нему за помощью – автобензина не хватало, надо было авиационным пользоваться, а это было запрещено – преступление. Я и обратился: «Как быть?»

На рассвете приехали в Малое Еглино, где жили родители мужа. Стучу в дверь. Вышла свекровь, страшно побледнела и воскликнула: «Ксана, зачем же ты приехала? Мы сами еще наде­емся уехать во Мгу…» Я поняла, что совершила ошибку, первую на своем пути скитаний по дорогам войны.

Беспощадная статистика времени: мои ровесники, десятиклассники выпуска 1941 года на фронте погибали чаще всех. Наши семнадцатилетние жизни война поглощала особенно охотно, так и не позволив узнать и почувствовать всё счастье возраста. Мне надо было выжить, и войну я вспоминаю, несмотря на весь её ад, самым прекрасным временем в своей судьбе.

Переговоры велись по кодовым таблицам, коды постоянно менялись, часто составлялись неудачно, и получалось, например, что 54 (пять точек, четыре точки и тире) означало «Иду на вынужденную посадку», а 55 (пять точек, пять точек) – «Отбомбился по цели». А стрелок-радист бомбардировщика из-за холода и тесноты вполне мог затянуть точку или наоборот, укоротить тире.

Много лет спустя, когда я с отцом и моим четырёхлетним сыном приехала в Верблюжку, снова увидела её, нашу свинарню! Узнав о том, многие приходили поздороваться, вспоминали военные годы, женщины пла­кали, когда говорили о том, какого горя мы хлебнули в этой свинарне. Особенно моя героическая мама.

Когда на улицах Ленинграда нельзя было найти ни одной кошки или собаки – за них давали большие деньги, — когда были вытрясены все мешки из-под крупы и в буфете тряпкой сметены все крошки вместе с пылью, вытряхнуты все коробки, — мы с Зиной мечтали поймать хоть мышь.

Наша группа закончила мыться, пришла другая группа девочек, незнакомых. Подача воды кончалась. Из крана сочилась тоненькая струйка. Все с удивлением смотрели на меня и молчали. В двух словах воспитательница объяснила, в чем дело, и попросила смыть грязь. Она подвела меня к девочке, мывшейся на крайней скамейке, и незнакомая девочка набрала из своего тазика воды в сложенные лодочкой ладошки и вылила ее на мое плечо.

Командуя госпитальным взводом, он неоднократно, порой в нарушение правил, бывал на передовой. В дни тяжёлых боёв исполнял обязанности не только терапевта, но и хирурга. И кто, как не врач Мартиросян, больше всех видел смерть, кровь, боль?! Но он никогда об этом не рассказывал.

Но первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто.

Я долго не решался написать о своей войне. Но всё-таки написал об этом книгу не так давно. Рассказал о том, как я воевал. Зачем я это сделал? Наверно, это было подспудное желание рассказать всем моим погибшим однополчанам, которые погибали, не зная, чем кончится эта война, не зная, будет ли освобождён Ленинград. Я хотел сообщить им, что мы победили. Что они не зря погибли.

За годы войны самолёт Сурена Михайловича трижды был подбит в воздухе вражеским огнём. Два раза, проявляя большое лётное мастерство и хладнокровие, он сумел посадить подбитые машины вне аэродрома с убранными шасси. Третий случай был особенным.

Машенька, связистка, умирала
На руках беспомощных моих.
А в окопе пахло снегом талым,
И налет артиллерийский стих.
Из санроты не было повозки,
Чью-то мать наш фельдшер величал…

Давит мороз, сковывает тело, расслабляет его. Фашистский пулеметчик задремал, не видел и не слышал того, что бойцы батальона и авто­матчики выкатывались из подкопа на снежный покров и готови­лись к атаке. Он очнулся лишь тогда, когда на него неслась лави­на наших бойцов, кричавших «ура!» и стрелявших из стрелкового оружия.

Я приказал замаскировать машины группы D под машины для жилья. Эти машины настолько приобрели из­вестность, что их не только официальные лица, но и граждан­ское население называли «душегубками», лишь только появи­лась одна из таких машин.

В исключительно тяжелом положении находилось водо­снабжение города к началу 1942 г. Топливные запасы иссякли уже в конце 1941 г., нача­лись перебои в подаче электро­энергии, отключения доходи­ли до 20 раз в сутки. 25 января 1942 г. была полностью пре­кращена подача электроэнер­гии всем водопроводным стан­циям, причем на Главной стан­ции перерыв длился 36 часов, а на Южной и Петроградской станциях — более четырех су­ток.

За то, что он в учебное время собирал оставшуюся в поле картошку, отправили на фронт — в самое пекло, на Курскую дугу. Вспоминая войну, Иннокентий Михайлович всегда подчеркивал: «Не верьте, что на войне не страшно, это страшно всегда. А храбрость состоит в том, что тебе страшно, а ты должен преодолеть животный ужас и идти вперед, и ты это делаешь».

Выйдя в открытое море, мы увидели огромный столб дыма и горящий фрегат. Носовая часть у него была оторвана. Огонь охватил не только смертельно раненый корабль, но и море вокруг него. Наш катер приблизился к фрегату. Несколько человек на кормовых надстройках размахивали в отчаянии руками, взывая о помощи. Но спасти их было нельзя.

Я думала уйти добровольно на фронт. Как-то мама с Инной уехали в соседнее село: приехал детский дом. А я ушла пешком 30 км до Мышкина в комиссариат. Комиссар выслушал и говорит: «Так. Без согласия матери не отправлю. Давай, приходи с мамой». Мы с мамой пришли. Мама расплакалась: «Не берите, муж погиб, и дочь погибнет… Пожалуйста, не берите!»

Реальность такова, что человеку порой хочется ущипнуть се­бя, проверить: я ли это, не сплю ли я, со мной ли это происходит? Но это ты, ты — и деваться некуда от правды. Твоя, а не чья-то жизнь оканчивается, почти окончилась в шестнадцать, в каких-то шестнадцать лет! Юра то уклоняется, прячется от этих мыслей, от очевидности, то вдруг бросается навстречу правде, всей правде — с горечью, с жалобой, с отчаяньем.

К оружию они относились как к фарфоровым сервизам — винтовки переносили только в ящиках, с патронами чуть ли не спали, чтоб не отсырел порох. Но самое главное — их «фирменный» стиль: занимали позицию вчетвером рядышком друг к дружке, дядька мерил, высчитывал и всем давал разные поправки – одному «щелчок» правее, другому левее, третьему, так держать, себе еще как-то.

Мы готовимся к встрече Нового года. У нас остался еще стакан черной дурандовой муки, немного студня из лошадиной головы и кусочек шоколада. Мама нашла еще в буфете косточки от компота. Они заменят нам традиционные новогодние орехи. Придет Беллочка. Папа до 12 часов ночи дежурит в домоуправлении.

В канун новогодних и рождественских праздников мы хотим поздравить и пожелать Вам здоровья, благополучия, оптимизма и единомыслия. Пусть Новый 2014 год принесет в Ваш дом тепло и стабильность. Пусть будут наполнены уютом ваши дома, мир и достаток сопутствуют Вам не только в новогоднюю ночь, но и всю жизнь.

Новогодняя ночь 1943 г. Валя уже вдова, ее дети — сироты. От Саши давно нет писем. Неужели и я вдова?.. Я сижу одна и плачу. Пересмотрела его фотографии, залила их слезами. В школе дела не ладятся. Ребята ненавидят друг друга, издеваются друг над другом, ненавидят учителей, школу, учебу, книги, знания. Когда кончатся муки и наступит ли вообще жизнь?

Спасая жизнь товарища, приходилось нам восьмером одного раненого выносить из глубокого ущелья. Кормов для лошадей не было, кормили ветками с деревьев, а зимой – опавшими листьями. Кони болели и дохли. Бойцам питания не хватало, доставка была затруднена. Мы приспособились варить умерших лошадей, не считаясь с заболеваниями, но держались стойко.

Подъем в 7 часов. Оправка кровати, умывание, причесывание и доение козы. Позавтракала: какао с бутербродом: хлебом с маслом, затем в школу. Ни разу не спросили по Конституции. Получили письма от тети Вари. Они там все хлопочут о вызове. Может, что и выйдет.

Моя реакция на пережитый страх была совершенно неожиданной: я уснул. Буквально, как только начался обыск, я прилёг на кровать и уснул. Вырубился, отключился, как отключаются предохранители в электросети, когда напряжение становится угрожающим и неизбежны замыкание, катастрофа.

При проверке оказалось, что больше половины бойцов растерялось в пути. Из 8 расчетов полных осталось только на два миномета. Оставшиеся бойцы, зная, что немец нам давит на пятки и рядом река Дон, решили быстрее переправиться на ту сторону.

Шел 1941 год. Я хоть и давала концерты для отправляющихся на фронт и для наших раненых, но не хотела сидеть в тылу. Очень тянуло меня на фронт — не воевать, а помогать тем, чем могу. И для того чтобы меня пустили на фронт, Иван Семенович Козловский дал телеграмму Сталину с просьбой отпустить меня и его. И он нас отпустил.

В.И. Балдин попутно выменивал и покупал у солдат рисунки из подвала замка Карнцов. У «продавцов» особой попу­лярностью пользовались обнаженные женские фигуры. Солдаты крепили к машинам изображения итальянских натурщиц, иллюстрации к Библии, рисунки на библейские темы. За голову Христа кисти Дюрера капитан отдал свои новые хромовые сапоги.

Снаряды и мины часто рвались у нашего дома. И вот один снаряд разорвался над крышей дома, крыша и труба рухнули, меня отбросило в сторону кроватей и стульев. Ударило меня осколком снаряда ниже левой лопатки сзади в спину. Я застонал и стал звать на помощь товарищей. Ко мне по лестнице влезают на чердак два товарища, стащили меня с чердака под сени, где мы расположились.

Мы должны были утром какого-то дня уже поехать на вокзал в этот эшелон. И тут моя бабушка, Екатерина Васильевна Самохина, встала в дверях – это я хорошо помню – вот так раскинула руки и сказала: «Не пущу, никуда одних детей не пущу!». В эшелон этот мы не попали, и по счастью, потому что под Лугой его разбомбила немецкая авиация…

Блокадной зимой пошли шесть человек в разведку. Среди них и Усов. Разведчики взяли «языка». Тот стал орать. К нему подоспела помощь. Все, что произошло дальше, Усов не помнил. Только, осталось в памяти, как его стукнули по голове чем-то тяжелым… Очнулся Усов и ничего не может понять…

Стали всех гонять под конвоем на работу: пилить лес, прокладывать «мостянки» (дороги из бревен), копать траншеи от Пухолова до Турышкина. Конвоиры попадались разные: и злые, и жалостливые, те говорили: «Поставили бы Гитлера со Сталиным между собой драться…» За работу давали пайку хлеба (250 г) и ковшик баланды.

В настоящее время нередко можно услышать ошибочные суждения о патриотах Великой Отечественной войны. Глумливое отношение к отечественной истории, к национальным героям пытаются возвести в норму. На наш взгляд, подобные оценки являются унижением памяти павших и оскорблением живых.

Дело дошло до штыкового боя. Я прыгнул в окоп, а сзади немецкий офицер подобрался, ударил прикладом по голове, и я потерял сознание. Меня потом один из наших солдат спас, на три дня в санчасть отправили. Он меня там навещал, спаситель мой, говорил, что мне повезло: он случайно офицера того заметил.

Папа долго ухаживал за дедушкой, старался сделать всё, что только можно, чтобы вытянуть его из этого состояния. Папа рассказал нам, что дедушка до самого конца сидел за своим столом, всё время занимался делами. Он писал свои воспоминания, клеил фамильный альбом.

Рядом, через три дома, жила младшая мамина сестра Матрена Васильевна. Моя крестная, вторая мамина сестра Ольга Васильевна жила через десять домов. Огороды пахали кто на быках, а кто вручную. Так вот мы копали вручную огород в 40 соток. У дедушки с бабушкой вскопаем, помогаем тете. Мама и все мои тетушки уходили работать в поле.

Во время первой беседы с Гиммлером об­суждались «официальные» вопросы, а в последующем и «душевные». От Гиммле­ра Власов получил разрешение на брак с высокопоставленной вдовой, что соответ­ствовало инструктивным требованиям, предъявляемым к «добровольцам».

Наступил конец ноября. В городе уже совсем воцарился голод. За квасом или газированной водой – огромные очереди. Мы с Мариной тоже иногда стояли, но получали не всегда. Мама уходила на службу, и возникли слухи, что её скоро мобилизуют.

Этому вопросу я лично придавал очень большое зна­чение, будучи на войне и до последних дней своей лет­ной практики. Этому способствовали два печальных случая, которые произошли со мной в воздухе из-за плохой осмотрительности, которые чуть-чуть не стоили мне жизни; и, кроме того, многочисленные трагические случаи с моими боевыми товарищами в период Великой Отечественной войны, опять же из-за плохой осмотри­тельности в воздухе.

Я работала синхронным переводчиком в зале суда. Переводила с английского языка на русский. Самое трудное было — не отстать от оратора, не упустить нить его мысли, а если это все-таки случалось, весь процесс мгновенно останавливался! Зажигалась сигнальная лампа, и председатель суда — мудрый и тактичный лорд Лоуренс, очень похожий на мистера Пиквика, делал спокойное замечание оратору:…

Каждый из подсудимых заявлял, что невиновен, многие из них заявляли, что они только следовали приказам, либо ставили под сомнение полномочия суда. Приговоры были оглашены 1 октября 1946 года. Восемнадцать подсудимых были признаны виновными, трое были оправданы.

Следует иметь в виду, что человеческая жизнь в соответствующих странах в большинстве случаев ничего не стоит и что устрашающего действия можно добиться лишь с помощью исключительно жестких мер.

В начале войны официальная стратегия обороны отвергла идею использования лондонского метрополитена в качестве бомбоубежища. Свою роль в этом сыграли опасения в отношении возможного развития «менталитета жителей подземелья».

Если даже предположить, что «прозрев­ший» в плену Власов и поднялся до вер­шин государственных и общенародных устремлений, то надежды его на помощь гитлеровцев, не только не помышлявших о создании «самостоятельных демократи­ческих государств», но и объявивших о недопустимости их существования совме­стно с мировым господством германской империи, и несостоятельны, и абсурдны, Власов понимал это.

25 июня я получил Советский паспорт. Поскольку паспорт выдавали на основании метрики, никто не мог её, написанную на немецком языке, перевести или официально заверить. Сроки получения паспорта поджимали; в ЗАГСе у меня забрали оригинал метрики, а меня направили на медко­миссию, чтобы она подтвердила по антропометрическим показаниям не только, что я существую, но и что мне уже 16 лет..

После ноябрьских праздников началось заметное ухудшение в питании. Хлеб убавили еще. В бомбоубежище стали приходить побледневшие и похудевшие люди. Уже и наши запасы сухарей и чечевицы подходили к концу, уже больше говорили о еде. Но еще были силы, настроение было бодрое.

Раздалась команда «Запевай!». В ответ — гробовое молчание. Команда повторилась. Опять молчание. У ком­бата Першина заходили скулы, он побледнел. Но только он открыл рот, чтобы снова по­вторить команду, ничего не успел сказать… Вдруг раздалось… «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» Вспыхнули щеки у на­шего командира.

Он вел глобальные подсчеты. Перед ним была задача, эксперимент, огромный эксперимент, поставленный на миллионах, единственный в своем роде. Чем больше населения, то есть испытуемых, тем меньше сказываются всякие аномалии, тем точнее должен быть результат.

Главную роль в моих успехах сыграла удачно выбранная огневая позиция. Ее я оборудовал на расстоянии 150-180 метров от линии обороны противника, под березой, скошенной пулеметным огнем. Пень ее был высотой сантиметров в семьдесят. Ветвистая береза упала, но не оторвалась совсем от пня. Образовался шатер.

Фотографии заставляют иначе взглянуть на обычные туристические места, на привычные маршруты горожан… Такие снимки способны повлиять на восприятие истории – то, что раньше казалось далекими событиями из прошлого, теперь выглядит пугающе актуально.

Спасением Дрезденской галереи мировая культура обязана инженерным войскам Красной Армии. Прагу спасли от разрушения советские танкисты; в Румынии спасены старинные монастыри; сорваны фашистские планы полного уничтожения Кракова и Белграда; в Будапеште советские саперы спасли памятник Петефи и Музей изящных искусств.

Я решил ехать. Нас привезли окружным путем на вокзал. В «теплушку» набилось столько людей, сколько могло одновременно стоять. Я стоять не мог и сел на пол. А утром во время остановки меня пересадили в другой вагон. Мы ехали около месяца, – по пути пропускали воинские составы, больше стояли, чем двигались.

Дора Григорьевна организовала всех женщин на работы. Например, у нас в доме был большой холодный коридор, и к нам привозили телогрейки раненных на фронте солдат с дырками. К нам приходили женщины со всего города и штопали эти телогрейки. На места разрывов они закладывали вату и ставили заплатки. Залатанные телогрейки отправляли на фронт.

Людмилина мама — Наташа — в первый же день оккупации была увезена немцами в Кретингу в концлагерь под открытым небом. Через несколько дней всех жен офицеров с детьми, и ее в том числе, перевели в стационарный концлагерь, в местечко Димитравас. Страшное это было место — ежедневные казни да расстрелы.

За всю войну мне, по самым скромным подсчетам, довелось перелопатить сотни кубометров земли, спилить и перетаскать на своих плечах сотни не самых тонких деревьев. Таким образом, война это не только ратный, но еще и очень тяжелый физический труд.

В конце 1939 года началась нацистская пропаганда по радио, в ней использовали и работников радио из Великобритании. Вскоре во всей Великобритании стал печально знаменитым радиоведущий по прозвищу «Лорд Гав-Гав». Было некоторое количество людей из Британии, которые по разным политическим и личным мотивам работали на немцев, участвуя в передачах германского радио.

Пом­ню, как командующий армией Гречко скомандовал: «Зарыть­ся в землю! Идет танковая ди­визия «Адольф Гитлер»». Прямо у моего окопчика развернулся немецкий танк, почти закопав меня землей. За ним последо­вал бронетранспортер. Меня прекрасно видели, и я ожидал выстрела, но… был пленен.

Хартманн исповедовал следующую тактику: «Хорошо, если попадается слабый или малоопытный пилот. Надо бить по нему. А потом быстро уходить. Если таковых не нашлось, можно вообще отказаться от боя». Покрышкин же поступал и учил поступать с точностью до наоборот: «Определить сильнейшего во вражеской группе. И наносить удар по нему, невзирая на риск.

Газеты каждый день сообщали, что по всей Европе обстановка становится все более напряженной, непрестанная дипломатическая активность создавала атмосферу мрачных предзнаменований. Правительство издало серию листовок для каждого домохозяйства; в первой из них давались основные сведения о гражданской обороне и перечислялись меры предосторожности при воздушных налетах.

Я была на чердаке, когда увидела, что в Госткино на двух бронемашинах и мотоциклах проехали немцы в черной форме. Наши бой­цы и партизаны убежали в лес. У нас на крыльце осталась чья-то винтовка. Немец остановил мотоцикл, сломал ружье о березу и поехал к Красному Валу. У школы стояла машина с продуктами. Немцы навели огнемет и все сожгли.

Ощущение закапывания живым в могилу. Раззор, разборка института, отъезд в казанские леса неизвестно на что, бросание квартиры с книгами… В молодости это показалось бы невероятной авантюрой. Сейчас это почти самопогребение.

Сегодня в 2 часа ночи ударная операция 2-го батальона перед участком моей ро­ты. Мы давали огневое прикрытие. Это продолжалось добрых полтора часа и сно­ва оказалось безрезультатным. Подобные истории только влекут за собой ненужные жертвы, приносить которые мы больше не имеем права. Доверие у людей подры­вается быстро.

В некоторых случаях военные преступления преднамеренно планировались задолго вперед. В случае войны с Советским Со­юзом разграбление территорий, подлежащих оккупации, и же­стокое обращение с гражданским населением были разрабо­таны в мельчайших подробностях до того, как началось нападе­ние. Уже осенью 1940 года рассматривался вопрос о нападении на Советский Союз.

Когда мы в последний для меня раз воевали за Альховскую станицу и отступали, я бежал по ледяному покрову реки. А танк немецкий, который обстреливал нас, шел по берегу. И вдруг одна пуля попала в меня. Если бы я сразу остановился, упал – немцы точно «изрешетили» бы меня, но я продолжал бежать с простреленной ногой еще метров двадцать. А потом там, где река немного поворачивает, я упал, прижавшись к берегу.

72 года в небольшой тверской деревушке Болотово ждали с войны отца, мужа и сына. В 1941 году на Сергея Королькова пришла похоронка — «пропал без вести». Выяснить судьбу солдата помогли мурманские поисковики.

Мне 7 лет. Я стою возле открытой двери теплушки, крепко держась за косяк. В лицо бьёт упругий ветер, смешанный с запахами дыма из трубы паровоза и настоем лесов и полей, проносящихся мимо. А сзади, там, в вагоне, идёт своя, непонятная мне жизнь.

В течение месяца, с конца сентября и до 28 октября 1942 года, немцы почти ежедневно, а то и по нескольку раз в день штурмовали дом, но защитники дома во главе с Яковом Павловым мужественно отражали все атаки. Оставив на подступах к дому множество трупов, противник снова отходил на свои позиции.

Железнодорожный путь идет по окраине города; мы увидели, что по каждому дому били пули или артиллерийские снаряды. На улицах видны остовы танков, автомобилей и трамваев, даже, несмотря на то, что прошло уже больше года войны. В некоторых местах немцы убрали электрические столбы и сняли провода.

В сентябре послали нас с колхоза на трудовой фронт. Нас было 5-6 девчонок и немного мужиков. Делали блиндажи, пилили лес на определенную высоту, чтобы танки не проходили. Рыли у Шуи, у Змеева громадный противотанковый ров. Земля мороженая, кирками долбили.

Когда началась война, мне не было и пяти лет. Отдельные, маленькие картинки военного детства не забылись, а значит, не потерялись навсегда, каждая из них оставила в памяти свой след. Из этих и других, казалось бы, малоприметных штрихов складывается человек и его биография.

Наконец, когда все просохло, мы просеяли табак и сделали первую самокрутку. Первый человек торжественно сделал затяжку… Все приготовились увидеть у него на лице улыбку блаженства. А он скривился, сплюнул и спокойно передал самокрутку другому

Маннергейм, человек, который воевал против Германии в период Первой мировой войны, достаточно быстро переключился на неплохие отношения с Германией, когда она решила оказать помощь войсками, направив их в Финляндию для подавления рабочей революции. Иными словами, мы здесь видим человека, который достаточно быстро меняет свои убеждения, свои представления и становится на сторону бывшего своего противника.

Для нашего времени более подходит другая картинка. Великий геометр Архимед сидит в раздумье над своими чертежами. А враги ворвались уже не только в город, но и в дом, где живет мыслитель. Красивое предание вложило ему в уста, когда он уви­дел, что его чертежам (не ему) грозит гибель: «Не разрушай моих кругов (чертежей)».

До сих пор не могу понять этой тяги. Дом пустой, холодище, куска хлеба нет. А ведь все равно тянуло домой, хоть заглянуть. Однажды вечером бегала домой, отпустила старшина, а на другой день отпроси­лась у командира взвода. «Ты вчера, — говорит, — была». Помнит. А потом пожалел, видно, понимал нас, что дом есть дом, хоть и холодный.

Именно теперь нужно делать все, что в наших силах, хотя выполнение долга становится все труднее. Между нами и родиной громоздятся горы. Многие пытаются их обойти. Жизнь манит, и родина манит, и никто не умирает легко или охотно. Все же мы продолжаем следовать тяжелым путем долга.

Последовала новая команда: изменить прицел и установку взрывателя. Боевой расчёт слаженно выполняет команду и заряжает орудие. Требую доложить установки. А тот в ответ сообщает, что взрыватель он довёл до отметки «52», и снаряд уже в стволе, а команда была – взрыватель «82».

Немцы выстреливали по 100 патронов ежедневно, а мы — 5 в неделю. А некоторые до сих пор удивляются, почему каждый немецкий солдат был в десять раз лучше подготовлен, чем любой из нас. Еда во время всего периода подготовки была одна и та же: чашка суррогатного кофе и четверть буханки хлеба; на обед и ужин ячневая каша с черносливом и бобами.

Офицерские стрельбы были, учебные. Человек 12-15 офицеров, и меня взяли старшим на огневой. И здесь уже стреляют не по цели, а через лес, через деревню, допустим. Команду дает Командирский Пост, который впереди, по телефону, они руководят огнем. Вот они ушли на километры вперед, я – старший огневой, за минометом стою. И вот команда по телефону: «Прицел такой–то, буссоль такая–то».

Я был автоматчиком, и наш взвод находился в резерве. Начался бой. Первые раненые пришли такие радостные, с улыбками. Один пришел, у него рука разломана разрывной пулей. Рука разломана, и кость видна, а он кричит: «Ура! Ура!» и улыбается. Вот, казалось бы, какой ненормальный: разломана вся рука, а он улыбается?!

Одна из моих детских книг с прекрасными иллюстрациями и стихами Маршака называлась, как сейчас помню «Акула, Гиена и Волк» в ней высмеивалось злободневное военное соглашение тех времен «Ось Рим — Берлин — Токио». Когда началась воина с Финляндией, об этом было официально объявлено, но восторгов заметно поубавилось, во многие семьи стали приходить «похоронки».

Через несколько дней после массового избиения евреев в бабьем Яру к нам прибежал знакомый студент-медик и сообщил, что его товарищ по институту Юра Гермайзе вместе со своим отцом задержан на пункте, где должны были проходить регистрацию все мужчины города Киева. Несчастных обвинили в том, что они евреи, и стали беспощадно избивать.

Да, блокадники были очень сосредоточены на себе, и эта созерцательность своего внутреннего состояния и дала нам возможность, во-первых — выжить, во-вторых — все, все запомнить.

Следует упомянуть меры, которые были введены в Гер­мании уже летом 1940 г. и на основании которых все старые, душевнобольные и все страдавшие неизлечимыми болезнями люди, «бесполезные едоки», доставлялись в специальные заве­дения и убивались, в то время как их родственникам сообща­лось, что они умерли естественной смертью.

Я видел отступление наших войск под Москвой в то время, когда солдаты были не обучены. Я видел наступление наших войск в последующий период. Когда семь человек бегут, падают, стреляют, – они уже обучены, они не боятся огня противника. Паника имела огромное значение. Тут такая «громадина» идет, и все стоят в растерянности.

Я был не единственным мальчишкой в отряде. Были и другие: кто в хозвзводе, кто в роте охраны, кто у строителей. А Леня Вайнтруб из-за своей привязанности к радиотехнике был зачислен помощником радиста базовой радиостанции. Он целыми днями копался в недрах радиоприемников, что-то паял, тянул провода от землянки радистов в штаб…

Летчик, не спеша, вышел из кабины на плоскость, сорвал с головы шлемофон и со злостью ударил о кры­ло. Затем поднял и потряс кулаками в нашу сторону. Тут подбежали наши воины, и он стал объяснять, опять по­казывая на нас вверх, видимо, рассказывая, как мы его «охраняли».

О войне дедушка рассказывал много эпизодов, сам удивлялся, как Господь его хранил: однажды он полз по лесу (у него было три гранаты), а когда вернулся, осталось две – одна зацепилась за корения деревьев, но чеку не выдернуло! Были и смешные случаи: их заедали вши, и вот они после бани сдавали свою одежду «под пар» и один бедолага сдал также обувь, и ему вернули их сморщенными и маленькими.

Позже, когда совсем было плохо, духовная жизнь, конечно, замерла. Люди стали жить уже моментом. Прошлое как бы исчезло. Осталось только настоящее, это облегчало жизнь. Жили как бы час­тями — обогреться, попить, съесть, дождаться обеда.

6 августа 1945 над японским городом Хиросима солнце взошло в ясном голубом небе, обещая приятный теплый день. Ничто в эти рассветные минуты не указывало на то, что этот день будет чем-то отличаться от предыдущих. В этот день одна-единственная бомба, сброшенная с самолета, разрушила город, и это привело к окончанию Второй мировой войны и ввело человечество в атомный век.

Вдобавок мрачные новости: сда­ли Орел. Около двух лет тому назад я участвовал во взятии этого города. Я по­лучил тогда Железный крест II степени. Какая ирония, именно сегодня мне дали Железный крест I степени! Почти два го­да моя старая дивизия после отступления 1941—1942 гг. защищалась в этом городе. Оставление или, вернее говоря, сдача его является для нас тяжелым ударом.

Было очень трудно неокрепшим ребятам шествовать в жару с таким грузом за плечами. Грубые английские ботинки в кровь стирали ноги. На подошвах ног образовались сплошные волдыри. Многие парни не выдерживали таких нагрузок, падали в обмороки.

Захотелось поехать в Гостиный двор — давно там не была, решила купить каранда­шей, а потом навестить свою приятельницу на Владимирском проспек­те. Вот здесь-то меня и окликнул патруль. Ког­да я подошла к капита­ну тут-то и началось: неприветствие — раз, просроченное удостове­рение — два, не комсоставский ремень — три…

Инженер дивизии увидел, что приемник термометра масла отсутствует. Он говорит: «Где приборист? Что это такое? Где приемник?». Отвечаю: «Я вывернул». Лезу в карман и достаю приемник. Он говорит: «Как же ты выпустил самолет без приемника масла?!». Я пытаюсь объяснить. Он орет: «Молчать! Пойдем, я тебя сейчас расстреляю в овраге»!

Запомнился мне последний привал. Нас осталось совсем мало, человек 10-15. Мы расположились днём спать на травке в школьном дворе. Мешочек под голову – и сразу засыпаешь. Проснулся я, слышу – гул. Бомбили. Я видел, как от хат оставались одни лохмотья. Завпед носил пенсне и потерял его, вид взлохмаченный. Всё горит, всё в дыму – ад.

В конце июля мы узнали о начале первых бомбардировок столицы. По ночам наблюдали в небе разрывы наших зенитных снарядов. В августе стало широко известно о героическом подвиге летчика-истребителя младшего лейтенанта Виктора Талалихина, который на подсту­пах к Москве впервые совершил таран, сбив вражеский бомбардировщик.

Мы по многу ночей не спали, отражая налеты. В одну из таких ночей наша батарея заступила на дежурство и должна была быть в полной боевой готовности, с тем, чтобы по первой же команде открыть огонь. Наш комбат Ларин, жалея нас, сказал: — Слушай, Никулин, — он обратился ко мне как к ко­мандиру отделения разведки, — пусть люди поспят хотя бы часа три, а ты подежурь на позиции.

Наряду с противовоздушной обороной и методами по ликвидации очагов бомбовых разрушений, перед МПВО встала неожиданная и вместе с тем очень серьезная задача обезвреживания неразорвавшихся авиабомб, так как значительный процент падающих на Ленинград немецких авиабомб не взрывался.

В апреле 1944 года вышел приказ об отправке русских батраков в Герма­нию. 17 апреля нас погрузили в битком набитые вагоны и повезли на запад. На остановках никуда не выпускали, хотя стояли подолгу — путь во многих местах был разрушен. Привезли в Берлин, в распределительный лагерь.

Мы имеем обширную коллекцию черепов почти всех рас и народов. Лишь черепов евреев наука имеет в своем распоряже­нии очень немного, и поэтому их исследование не может дать надежных результатов. Война на Востоке дает нам теперь воз­можность устранить этот недостаток.

Недолго думая, я пристроился к танкистам, которые направлялись на переформирование в тыл. Рассказал им, что отец у меня тоже танкист, что маму потерял во время эвакуации, что остался совсем один… Мне поверили, приняли в часть сыном полка — в 50-й полк 11-го танкового корпуса. Так в 12 лет я стал солдатом.

Фотографии послевоенного Берлина из архива журнала Life. Съемки производились в июле 1945 американским фотографом Уильямом Вэндайвертом.

Хочется написать тебе о падении нра­вов и ломке святая святых во время войны. Ты уже писала об этих утешениях для слабовольных сладострастников: «Война все спишет». Списать она, конечно, может, но в то же время она спишет и чистоту чувства.

Офицеры из дивизии СС удивляются пессимизму, царящему в нашей дивизии. Они при этом всегда забывают о том, на­сколько лучше по сравнению с нами ус­ловия, в которые они поставлены. Сам вид их возбуждает у наших устав­ших, измотанных солдат чувство под­линной классовой ненависти.

По своим, гады, дали залп осколочными шестипудовыми минами. Одна из этих «дур» летела прямо на меня. Я видел, как она переворачивалась в воздухе. Кто бы мог подумать, что немецкие минометчики будут бить по своим пехотинцам! А я даже не хотел припадать к земле, чтобы не уронить себя перед немцами. Мина упала от меня метрах в тридцати, подпрыгнула — и взрыв!

Я пошел в военкомат сем­надцатилетним добровольцем, как только наш городок в Кры­му освободили от оккупации. Мед­комиссия до фронта не допусти­ла: худой был до ужаса, ведь не­сколько лет недоедали. И отправили меня в еще дымящийся Севастополь: разгребать завалы. Там труди­лись те, кто воевать не может.

Проснулся дядя рано и услышал, как по улице двигается большая масса людей с повозками и автотранспортом. Он решил, что это отступает какая-то наша часть, и стал быстро одеваться, чтобы присоединиться к ней. В этот момент входит хозяин дома, а с ним немецкий фельдфебель с автоматом. Немец направил на дядю автомат и стал что-то кричать по-немецки. Дядя немецкого не знал, но понял, что немец берёт его в плен.

При всем мальчише­стве Юриных записей и, несмотря на то, что это первые дни войны, в дневнике нет страха, есть деловое спокойное отношение, есть работа, которой Юра немного любуется. Но заметно, и далее это будет все явственнее, как быстро он взрослеет.

Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В.Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю.

Мадам в сером шелковом платье стояла на коленях у открытого окна, прижавшись головой к подоконнику, положив на него руки, и что-то шептала. Девочка прислушалась. Мадам шептала странные слова, — девочка не сразу догадалась, что это молитва. — Святая дева Мария! — шептала мадам. — Святая дева Мария. Дай мне увидеть Францию, поцеловать порог родного дома и украсить цветами могилу моего милого Шарля.

На задания ходили по трое, больше нельзя было. Убивали нас как не знаю кого. Вот беру троих и наставляю: «Если только ракета и ты вот так руку поднял, не убирай, так и держи. Голову поднял, не кивай». Там ведь если что неправильно сделал – все, будешь убитым.

5 июня 1945 года в Берлине состоялось подписание Декларации о поражении Германии и разделение города. На послевоенных фотографиях Гейна Горни из подборки виден изуродованный город с резкими тенями, отбрасываемыми полуразрушенными зданиями.

С уходом немцев люди, которые сотрудничали с ними, скрылись или бежали за границу, в частности, в Аргентину. Через год, 14 июня 1946 года, вышел знаменитый указ Президиума Верховного Совета СССР, в соответствии с которым эмигранты, которые хотят вернуться, могут подать заявление на получение советского паспорта. Мои родители были среди тех, кто хотел вернуться в Россию.

Г.Г. Карпов настоял, чтобы Патриарх Сергий дал письменные указания архиепископу Луке снизить активность и все инициативы согласовывать с ним. Однако это не особен­но расстроило Владыку и не охладило энтузиазм по восста­новлению церкви. Ни пытки, ни тюрьмы, ни лагеря, ни ссылки не сломили его воли и желания активно отстаивать церковные интересы.

Я уже научился быстро разгадывать «почерк» фашистских снайперов, по характеру огня и маскировки без особого труда отличал более опытных стрелков от новичков, трусов — от упрямых и решительных. Но характер руководителя их школы долгое время оставался для меня загадкой.

Как я ни старалась быть спокойной, все же на правой ладони появились крупные бе­лые пятна, потом воз­ле кисти, затем стали появляться волдыри — все чесалось. Вскоре зачесалась спина, да так, что не удержать­ся. Это была крапив­ная лихорадка.

Кручу головой направо, налево. Назад голова не вертится, а хотелось бы. Вижу, все идут. Впереди кто-то из офицеров. Справа увидел санинструктора. Подумал: чего это он здесь? И в это время услышал свист мины, этакий шипящий, противный. А потом – хлоп! И дождь осколков вокруг…

«По окон­чании моей ссылки, в 1943 году, я был назначен в Тамбов, в обла­сти которого до революции было сто десять церквей, а я застал только две: в Тамбове и Мичуринске. Имея много свободного времени, я и в Тамбове около двух лет совмещал церковное слу­жение с работой в госпиталях для раненых», — вспоминал Свя­титель. Ему шел в то время 67-й год.

Разбирая архив отдела, я наткнулся на документы на английском языке. Это были кодовые переговорные таблицы с американскими и английскими судами в период Великой Отечественной войны, когда наши суда ходили в Америку, доставляли различные грузы и тем самым вносили свой вклад в дело Победы над врагом.

Скоро пришло известие, что эшелон с детьми попал под бомбёжку и многие погибли. А потом говорили, что учителя разбежались, оставив детей одних. Директор нашей школы, Полина Филипповна, уговаривавшая мою маму отправить меня с эшелоном, и после войны была директором, хотя все знали, что она первая бросила детей на произвол судьбы.

Есть замечательные рассказы работ­ников Публичной библиотеки, которые в самое голодное, отчаянное время перетаскивали в хранилища частные библиотеки умерших собирателей, ученых, библиофилов, те собрания, которые остались бесхозными, спасали книги из разбомбленных домов. Никто не заставлял их, не было на то указаний, ничем эта работа не поощрялась.

Я с родителями жил на окраине Пятигорска − местные жители называли это место слободкой. Несколько домиков окружал общий забор с единственными воротами. Когда немцы стали приближаться к городу, у этих ворот ночью по очереди дежурили два человека. Мы, дети, дежурили вместе со взрослыми и развлекались пением разных песен, в том числе и про Сталина.

Норма, которая до Хохрина была 2,5 кубометра, была вначале повышена до 6 кубометров; затем он провозгласил военный график и потребовал 9 кубометров на человека, а под конец «принял обязательство», равное 12 кубометрам! Как могли люди голодные, истощенные, вынужденные, как это было с нами, бессарабцами, работать на непривычном для нас морозе, выполнять подобные нормы?

Без доверия сохнет душа, быстро иссякают силы, и ты превращаешься в бескрылого зяблика, который, кажется, ни на что не способен. А когда тебе верят, то и невыполнимое становится возможным. Силы твои словно удваиваются. Доверие — источник солдатского вдохновения, решимости, осмысленного шага к подвигу. А вера — мать дружбы и солдатской храбрости.

Помню, как рано утром, на рассвете, отец разбудил нас, сказал, чтобы быстро одевались, побросал нас на машину, стоящую у двора, где уже сидели какие-то женщины и дети – семьи военнослужащих, и убежал. В небе что-то стреляло, горело и падало – то горели и падали самолеты с Яворовского аэродрома, которые успели взлететь, а остальные горели на земле. Нас повезли из города в направлении Львова.

Я хотел бы сказать о главном факторе Великой Победы ленинградцев. Это, конечно, люди, сами люди, включая детей. Вот возьмите такую вещь, я уже говорил, в этих самых окопах, которые рыли ленинградцы, о заводах, где работали маленькие дети 13–14-ти летние, их привязывали, как известно, к станкам, чтобы человек не упал, на ящик ставили.

С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы! Слава нашей героической Красной Армии, отстоявшей независимость нашей Родины и завоевавшей победу над врагом! Слава нашему великому народу, народу-победителю! Вечная слава героям, павшим в боях с врагом и отдавшим свою жизнь за свободу и счастье нашего народа!

В День Победы 9 мая 1945 г. к нам пришёл утром немец электрик Пауль и сказал, чтобы мы пришли к нему в дом послушать передачу из Москвы на русском языке. Когда мы пришли, главное уже было сказано. Москва ликовала, была неописуемая радость всего народа-победителя. Нашему восторгу не было предела. Ощущение было такое, как будто мы родились заново, но уже понимающими, ходячими и говорящими.

Оказавшись в начале войны в немецкой оккупации, мы мужественно переносили голод, холод, моральный, физический и материальный ущерб. Сейчас воспоминания о войне вызывают слёзы. Когда по телевизору показывают людей за колючей проволокой в немецких концлагерях: взрослых, старых и детей, сердце обливается кровью, это невольно напоминает о том, что и мы были с ними на положении узников немецких концлагерей.

По Берлинской мостовой
Кони шли на водопой.
Шли, потряхивая гривой,
Кони-дончаки.
Распевает верховой —
Эх, ребята, не впервой
Нам поить коней казацких
Из чужой реки…

Мои друзья, с кем я кончал техникум, со временем уже стали заместителями главного инженера, начальниками отделов, а я все рядовой техник. Мне один товарищ и говорит: «Слушай, Иван Васильевич, какого хрена ты в партию не лезешь? Вот же наш Саша уже стал главным инженером, ему дают третью должность по твоему направлению. Был бы ты в партии, мы бы тебя сделали». Я посмотрел на него, говорю: «Сережа, лезть не могу!».

Только я разложил карту на столе, как в блиндаж ворвался красноармеец с криком: «Немцы наступают – славяне отходят!» «Всем в подразделения!» – приказал я. Находясь на дальнем от входа в блиндаж конце стола, я и командир пулеметного взвода, складывая карты в планшеты, замешкались, а выглянув из блиндажа, увидели в непосредственной близости шеренгу немцев.

Речь идёт о концентрационном лагере, в котором творились жестокости, по сравнению с которыми блекнут злодеяния даже совершённые немцами, носившими эсэсовскую форму. Ясеновац был концентрационным лагерем хорватским. И, вероятно, некоторые особенности южного темперамента и превратили Ясеновац в настоящий земной ад.

Когда я стала на путь, приведший меня в тюрьму, сказать трудно. Было ли это тогда, когда я на этапе из Бессарабии в Сибирь подала воду несчастной матери новорожденного ребенка? Или когда, случайно не попав на этап, я сама пошла в НКВД? Или не захотела с мамой уехать в Румынию? Или еще раньше, 28 июня 1940 года, когда советские не нас «освободили из-под гнета бояр»?

Некоторые румынские солдаты насиловали советских женщин, когда появлялась возможность. Если бы такое увидел офицер, он застрелил бы такого солдата на месте, но солдаты не находились постоянно на глазах у офицеров. Часто насильников наказывали свои же бойцы. Если насильника ранило, его никогда не выносили с поля боя.

Учитывая огромное значение этого метода для политики со­кращения населения и вытекающую отсюда важность оказания всяческой помощи по безупречной разработке этого метода. Я позволю себе, рейхсфюрер, внести предложение создать для проф. Клауберга соответствующий исследовательский институт в Кёнигсхютте или поблизости и придать этому институту жен­ский концентрационный лагерь примерно на 10 лиц.

Когда началась хрущевская оттепель – 60-е годы люди отвыкли от настоящей поэзии, настоящего выражения человеческих чувств. Они воспринимали это в упрощенной и порой пошлой форме. Стихи таких поэтов как Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский для восприятия людей 60-70-х годов открывали новое отнюдь не в классической, не в лучшей форме это было.

А ну! Последний рывок. У меня в планшете лежит уже карта Берлина. Нет, это не рывок. Это тяжёлый бой за каждый населённый пункт, каждый мост, каждую опушку, каждый дом. Нас прикрывают покрышкинцы. Молодцы, очень хорошо и организованно работают. Но немцы всё же непрерывно висят в воздухе, их аэродромы рядом. Наши самолёты уходят на свои базы на 30-40 минут раньше немцев. И вот тут те дают нам «копоти».

Мы поняли одно: что наша жизнь, Богом данная жизнь, ничего больше не стоит. Совершенно внезапно налетели самолеты и нача­ли бомбить железнодорожную станцию. Люди бросились врас­сыпную, ничего толком не понимая. Немцы с шумом, на мотоциклах, въехали в село и заняли двухэтажный деревян­ный домик, где жили несколько семей с детьми.

Однажды нашей Клаве так понравилось работать по цели, что она решила зайти в третий раз. Истребителей противника не было, зенитка била, но относительно слабо. Клава только развернулась группой и стала на боевой курс перед пикированием, а в это время кто-то из наших летчиков решил пошутить и напугать девушек.

Через неделю был подписан приказ об увольнении по ранениям группы офицеров, в числе которых был и я. Итак, я налегке поехал во Владивосток. Не буду описывать трудности с транспортом, скажу для примера, что штурмовать поезда приходилось всюду, а в Москве мне кто-то помог при посадке в поезд, втащив меня в вагон через окно.

Первым иностранцем, которого я встретил в тюрьме, был поляк, член ЦК польской компартии Ендржиховский. К нам, в камеру внутренней тюрьмы на Лубянке, его привели ночью прямо после ареста. Как и все только что арестованные, Ендржиховский был растерян и одновременно вполне убежден, что произошло какое-то досадное недоразумение, все в ближайшее время разъяснится и его, конечно, отпустят.

Германия между двумя войнами, от кайзера до фюрера, через Веймарскую Республику, путчи и невиданную классовую борьбу. Её больше нет, она уничтожена в огне мировой бойни, которую сама и разожгла. Все представленные здесь снимки чудом сохранились после обрушившихся на фотографа и его семью нацистских репрессий, запрета на профессию, разрушения мастерской, разграбления дома.

У нас было положение хуже всего: у нас совершенно не было денег. Я помню, как брат пошел на базар, продал свою порцию хлеба, чтобы на полученные деньги мама могла выкупить по карточкам продукты. Живущая в этой же квартире тетя нам никак не помогала, хотя там был хоть небольшой, но приток продуктов.

Везли меня на колхозном тарантасе домой, а навстречу бежит по дороге мой папа Андрей Иванович. Он готовился к встрече, майку праздничную надел. Мама пришла. Еще собачонка прибежала, Рыжик. Я их увидела, руками машу. Папа как встал, так и стоял, не мог поверить. Это была моя встреча с Россией, потому что мама и папа — это и есть Россия.

Солдатское небо над боевыми позициями всегда кажется с овчинку. Постоянно чего-то не хватает: то еды, то боеприпасов, то нет условий для отдыха. Зато вдоволь, хоть отбавляй, опасности. Попросту — гляди в оба, иначе смерть. А если начнется непогодь, считай: дыра в небе открылась именно над твоей головой, и все, что есть на свете мокрого, слякотного, холодного, предназначено для тебя, чтоб ты продрог до мозга костей.

После Первой мировой, авторы новой большой войны, рассуждали просто и прагматично — нужна её репетиция. Необходимо опробовать на подопытных народах стратегию, тактику, военную технику и оружие будущих сражений. И желательно это сделать тихо, не привлекая излишнего внимания. Выбор пал на Парагвай и Боливию.

Я стою в толпе, вижу, как тащат к виселице маму. Она избита и стала седой. Может, и раньше она поседела, но мне показалось, что именно тогда — с 8 на 9 июля 1944 года. На мой день рождения. Комендант решил устроить публичную казнь. И я думаю, это и произошло б, если бы не одна женщина, такая же узница, как и все мы. Она не побоялась, подошла к коменданту…

Дают задание: идти посмотреть, кого сегодня будут вешать. Идешь по улице, видишь: уже готовят веревку. Плакать нельзя, задержаться лишнюю секунду нельзя, потому что везде шпики. И сколько надо было, нехорошее тут слово — мужества, сколько надо сил душевных, чтобы молчать. Без слез пройти мимо.

Как сейчас, передо мной тот но­ябрьский вечер, когда наш военфельдшер, всегда улыбчивый и спокойный Владимир Куценко мечтал о рыбалке в родном Днепропетровске. Через несколько дней шестерка «юнкерсов» атаковала наши огне­вые позиции, и он был убит из пулемета пикирующего самоле­та. Пули изрешетили ему спину. Вот так, не довелось Владимиру больше порыбачить на Днепре…

Опыты в блоке 46 концентрационного лагеря Бухенвальд проводились следующим образом: группе жертв сначала дела­лись прививки сыпнотифозной вакцины, а затем их заражали вирусом сыпного тифа. Чтобы отчетливо выявить действенность вакцины, другую группу заключенных заражали только возбудителем сыпного тифа без предварительной прививки.

Когда после тоскливой, обшарпанной станции Рогавка из неуютного, из­рытого карьерами торфяного поселка попадаешь в эту маленькую деревеньку с двумя рядами шелестящих тополей вдоль единственной улицы, наполняешь­ся тихой радостью: есть же на свете такие мирные, греющие сердце уголки. И только случай, занесший меня сюда в очередную годовщину далекой вой­ны, позволил узнать о трагедии, разыгравшейся здесь полвека назад.

После прихода немцев в 1941 году арестовали активистов-комсомольцев, но о. Владимир спас их от расстрела, а спустя сутки, и его самого арестовали. По ходатайству местных интеллигентов перед комендантом он был отпущен. Вскоре пришли активисты с благодарностью за спасение и сознались, что пять раз приходили убить священника, но всегда что-то мешало сделать это втайне.

В следующем окопе русские и немцы лежали рядом и друг на друге. Среди них был унтерштурмфюрер с вытянутой вверх рукой. Кисть руки была срезана словно бритвой. Другая рука была скрыта повернутым на бок телом. Одна нога была поднята вверх, словно для прыжка.

Наши солдаты и сержанты стали получать денежное довольствие в марках, а в рублях стали пересылать домой родственникам или класть на сберкнижку. Денежное довольствие в марках составляет приличную сумму, так гвардии рядовой — 250 марок, гвардии сержант — 350 марок, официальный обменный курс две марки за рубль, а практически за 200-300 марок можно купить хороший мотоцикл.

Перед войной моя семья состояла из пяти человек: отец, мать, брат, сестра и я. Жили мы в Выборгском районе, в бревенчатом доме на первом этаже, в большой коммуналь­ной квартире с печным отоплением. Мне запомнился пер­вый день войны. Услы­шав сообщение о на­чале войны, мой отец предложил сфотографи­роваться всей семьей вместе: как будто бы чувствовал ее траги­ческую судьбу в неда­леком будущем. Войска фашистов рвались к Ленинграду.

Я никогда не чувствовал никакого груза или прессинга: мол, я сын Покрышкина, поэтому мне надо сделать то-то и то-то. Никто не указывал, с кем мне общаться и не общаться, приятелей себе выбирал сам. Может, кто-то завидовал, но друзья у меня были, и мы общались на равных. Отец меня всегда учил не кичиться фамилией, говорил: «Три звезды — это моя заслуга, а что вы сделаете, кем вы станете — это заслуга ваша».

За много дней, проведенных на Мамаевом кургане, снайперы не отдыхали ни днем, ни ночью. Гасла инициатива, терялась изобретательность. Мы знали, что под каждым бугорком может скрываться опасность, но нас постепенно одолевало безразличие.

Одно из первых моих детских впечатлений. Мы в комнате: папа сидит около радиоприемника. Передают правительственное сообщение о том, что умер товарищ Сталин. И хотя мне тогда было не полных четыре года, я как юный сознательный советский гражданин, выражаю свою скорбь по поводу случившегося. А папа говорит: «Да нет, может быть это не так плохо. Только никому не говори!»

Мы — мальчишки, учились слесарному делу у Александра Николаевича. Рассказал он нам о нескольких эпизодах из своего детства, случившихся во время войны, в оккупации. Что-то из его рассказов всё же стёрлось из моей памяти, к сожалению. Но то, что запомнил, я расскажу – это заслуживает того, чтобы знали.

Отправляясь в школу, я надевала лыжный костюм, зимнее пальто, шапку. На руки – две пары рукавиц, на ногах валенки. И всё-таки к весне пальцы распухли, кожа на них потрескалась. Писать я не могла даже контрольные работы. И так было много лет, даже поступив в 1945 году в Университет, я на первых курсах по весне не могла писать. При малейшем холоде и сейчас руки мёрзнут.

В лагере среди множества людей почти каждый стремит­ся выискать близких себе по характеру, наклонностям, часто такое притяжение бывает взаимным. Так получилось и у меня с этими двоими — в обед, когда нам раздали еду и пайки хле­ба, мы устроились рядом и разговорились.

Первый бой наш отряд принял после лыжного перехода линии фронта в феврале 42-го в небольшом, из двух хат, хуторке. Только отогрелись и расположились ко сну, и вдруг стрельба. Заявилась группа немцев и полицаев за хуторской горилкой, видимо, погулять надумали, да нарвались на охранение.

Солдаты — в путь, в путь, в путь!
А для тебя, родная,
Есть почта полевая.
Прощай, труба зовёт!
Солдаты — в поход!

[ Прослушать MP3 798 КБ]

Подопытные лица переохлаждались обычным способом в холодной воде различной температуры (от 4 до 9°). Измерение температуры подопытных лиц проводи­лось в каждом случае через прямую кишку термоэлектрическим путем. Охлаждение до низкого уровня происходило в обычный срок, колеблясь в зависимости от общего физического состояния подопытных лиц и температуры воды.

Отец играл большую роль в нашей жизни, но он все время исчезал: то он дневалит, то командировки, то еще что-то. Я любила, когда папа сутки дневалил. Дневальным выдавали бутерброды с любительской колбасой на белой булке. Такого запаха, который исходил от этого чуда, я не забыла до сих пор.

Не выдержав испытаний голода, слегла моя мама. Я чувствовала, что и мои силы на исходе. Я позвонила своему крестному Николаю Сергеевичу Манукову. Он работал начальником охраны на одном из объектов рядом с Балтийским заводом. Услышав знакомый голос на другом конце провода, только и сказала: «Мама не встает, я тоже завтра встать не смогу».

Время неумолимо, и каждый день все меньше остается с нами тех, кто знает войну не из кино и книг. Сегодня я хочу поделиться с вами воспоминаниями о войне человека, который прошел все жернова гитлеровских концлагерей, выжил в этом аду на земле и несмотря ни на что, нашел в себе силы жить дальше.

Этак вот с утра ходили мы, день, ночь ночевали… Он же тоже раз­детый, только пинжачок на нем. На мне была теплая кофта такая, дак я ее сняла и на него надела. Дитя. Хо­дили мы, ходили, куда ни пойдем — немцы… Их нема, но они нам все равно в белых халатах показываются. От страха.

Итак, любая военная операция начинается с её подготовки. И чем тщательнее она подготовлена, тем больше шансов на её успех, тем быстрее она может осуществиться и с наименьшими потерями. Я уже говорил, повторю ещё раз, что потери высшее командование не интересовали, интересовал успех, победа. Задача противника – тоже тщательная подготовка к операции с учётом своих задач и задач противника.

Массовое пленение совет­ских военнослужащих, превратившееся уже в первые месяцы войны в беспрецедентную в мировой военной истории гума­нитарную катастрофу, делало практически невозможным соз­дание для них условий содержания, соответствующих требо­ваниям международных соглашений о военнопленных, даже если бы фашистская Германия и СССР готовы были их соблю­дать.

В отношении государств, не подписавших Гаагскую Конвенцию, ее правила не действуют. А вот Женевские Конвенции 1929 года и 1949 года оговаривают, что государства подписанты обязаны руководствоваться Конвенцией во всех случаях и в отношении всех стран. Получается по смыслу Женевы, что Сталин (если СССР не подписал) мог издеваться над немецкими пленными, а Гитлер над советскими нет. Но в действительности все было наоборот.

Женевская конвенция об обращении с военнопленными, иначе называемая Женевская конвенция 1929 года была подписана в Женеве 27 июля 1929 года. Именно эта часть Женевских конвенций регулирует обращение с военнопленными во Второй мировой войне. Являлась предшественницей Третьей Женевской конвенции, подписанной в 1949 году.

Сначала у них был хороший начальник, заботливый. До того заботливый, что каждую ночь без перерыва приходил в барак с конвойными и солдатами, укладывал заключенных на длинные столы вдоль барака и приказывал пороть плетью в кровь. Следы этой «заботливости» остались на теле отца на всю жизнь.

В эту ночь ужин нам опять не доставили. Нас мучил голод, но сильнее его была жажда. Во рту пересохло, отяжелел язык — все делали молча, понимая друг друга без слов. По всему виду и поведению товарищей я понял без объяснений: все просят отдыха. Хотя бы полежать на земле, немного набраться сил… Я дал команду отдыхать, а сам вместе с Костриковым остался в боевом охранении.

Перед нами Сталинград. В городе горит все, что может гореть. Прямо по курсу высоко в небо поднимаются черные султаны горящих нефтехранилищ. Чуть голубоватое безоблачное небо покрыто белыми хлопьями разрывов наших зениток. И сотни немецких самолетов снова и снова заходят на бомбежку.

Предварительным расследо­ванием установлено, что одеяла и ос­тальные вещи из госпиталя выносил… сержант Фатькин К.П., который неодно­кратно появлялся на территории госпита­ля в нетрезвом виде, о чем бойцы и ко­мандиры, лежащие с ним в одной палате, сообщали начальнику отделения и за что сержант Фатькин был наказан.

Людей, которые все еще отвергают эти опыты над людьми, предпочитая, чтобы из-за этого доблестные германские солдаты умирали от последствий переохлаждения, я рассматриваю как предателей и государственных изменников, и я не остановлюсь перед тем, чтобы назвать имена этих господ в соответствующих инстанциях.

Фашисты реши­ли всех жителей села угнать на запад. Нам велели взять узелки с самыми необходимыми вещами, и повели в сторону Брянска. Не успели мы отойти от села и на 500 метров, как увидели за­рево наших горящих домов.

Первыми дезинформаторами и фальси­фикаторами исторической истины о штрафниках в Советской Армии были ап­парат Геббельса и спецслужбы фашист­ской Германии. Власовские идеологи в лис­товках, разбрасываемых над позициями со­ветских войск.

На пересылках каждый блатной должен был сообщить начальству, кто он – вор или «сука», и в зависимости от ответа он подключался в этап, направляемый туда, где блатарю не грозила смерть.

Я «дежурила» с мамой в больнице, спала на ее кровати и готовила уроки в ординаторской. Больница в войну была нашим первым домом, даже не вторым. Там же застал нас день прорыва блокады, и во время маминого дежурства объявили Победу. Больные, врачи, медсестры, нянечки выбежали в больничный сад, и, по-моему, впервые за всю войну все плакали от счастья.

Над Ленинградом тревожно выли сирены. Монотонно стучал в радиорепродукторах метроном. Иногда по улицам проходили наши танки. Била дальнобойная ар­тиллерия Краснознаменного Балтийского флота. Может быть, изо всех этих звуков и слагались первые фразы будущей симфонии?.. [ Прослушать 1 часть. MP3 6.35MB]

Кто серьезно воевал, тот хорошо знает, что в атаку не бегают, а ходят, и что есть один решающий момент – подняться и сделать шаг вперед. Оторвать голову от такой теплой в любое время года земли, оторваться от земли, когда каждая маленькая ямка кажется надежным укрытием и броситься вперед, противопоставив лавине железа свое отнюдь не железное и уязвимое тело.

Когда ноги оказались крепко привязанными, солдаты повалили меня навзничь на стол. Я было подумал, что, наверно, будут пороть, но тогда зачем на спину кладут? Привязали к ножке стола и левую руку, правая осталась свободной. Солдаты посидели, отдохнули. Лежать неудобно, ноги и левая рука за­текают. Попробовал высвободить ноги — не выходит, привязан крепко.

Погибло много в боях при освобождении Польши, и не только в боях, нас травили метиловым спиртом, другими ядами, убивали в одиночку и группами, используя нашу русскую доверчивость и беспечность. Они нас считали исконными врагами, всегда зарились на богатство нашей страны, при любой малейшей возможности делали нам зло.

Отрезанные блокадой от Большой земли, мы были свободны работать без указаний начальства, без воспитующей и карающей силы, к которой были приучены со школьных лет. В семье, школе, конечно, учили добру, справедливости, понятию чести. Мы искренно верили, что эти идеалы будут достигнуты при коммунизме. Но рядом была неправда, унижение, страх; двойственность действительности стала уродливой нормой жизни.

Расстрел о. Петра, Ольги, детей был не военной акцией, вызванной необходимостью, а самым настоящим убийством ни в чем не повинных людей. И в то же время отпустить их я не мог, потому что любой член нашей группы, согласно приказу, был тогда обязан застрелить меня, а потом семью о. Петра.

После моего доклада майор долго, не мигая, смотрел на меня, словно хотел увидеть во мне что-то особое, никому не известное. Я почувствовал себя от такого пристального взгляда неловко и решил ответить тем же. Вытаращил и я свои глаза на начальника.

При снятии натуральных остатков по основной кладовой госпиталя выявлен большой излишек основных продуктов. Экономия в первом случае и излишек во втором случае создавались за счет недодачи больным, раненым и обслуживающему персоналу положенных норм и за счет больных, прибывших к концу дня, на которых продукты выписывались полностью дневной нормой.

На центральной площади Тотьмы поставили высокую елку и украсили ее ледя­ными игрушками. Налили в кастрюльки, баночки и миски подкрашенную воду, опустили в нее веревочные петли, заморозили и развесили на елку. Еще на ней были склеенные из разноцветной бумаги гирлянды флажков и искрящиеся настоящие снежинки. Это была первая за войну городская елка, большая и красивая.

Для меня, одним из таких незабываемых моментов, бес­спорно, была и остается встреча Нового 1942 г. в блокадном Ленинграде. О тяжелейших днях той зимы написано немало, но сегодня мне хочется рассказать о том, что живет в моей памяти на протяжении долгих лет и никак не хочет вытесняться други­ми событиями подобного плана, сколь яркими и праздничными они бы не были.

Первая утечка информации произошла на совместном ужине с британцами. Лейтенант Гордон Хокинз, младший лейтенант Хэнк Горман и я получили приглашение отужинать на борту британского дредноута «Родней», стоявшего на причале в порту Росайт. Позже обнаружилось, что первопричиной этого приглашения послужило желание разжиться американскими сигаретами.

В середине 1942 года в британском флоте было только пять авианосцев, пригодных к морской службе, и ни один из них не мог быть выделен для охраны конвоев. Конвои практически не имели никакого прикрытия с воздуха. Находясь за пределами дальности действия британских истребителей и бомбардировщиков с береговых баз, конвои не могли надеяться на защиту от вражеских самолетов-разведчиков, бомбардировщиков и подводных лодок.

Он подошел, рассматривая меня настороженно-сосредоточенным взглядом больших, необычно широко расставленных глаз. Лицо у него было скуластое, темновато-серое от въевшейся в кожу грязи. Мокрые неопределенного цвета волосы висели клочьями. В его взгляде, в выражении измученного, с плотно сжатыми, посиневшими губами лица чувствовалось какое-то внутреннее напряжение и, как мне показалось, недоверие и неприязнь.

Уже выпал снег, когда мы отправились в путь. Кто-то дал саночки. Мама постелила на них старую шубу и посадила братьев, а мне из отрезанных от шубы рукавов соорудила пимы. Я, как старший, шел пешком. У мамы было 10 сестер. Одна из них жила вместе с бабушкой в Слудицах. Продукты у нее были (сам видел, как она прятала рожь в матрац), но с нами поделиться не захотела.

Под Кюстриным мы совершенно не имели топокарт, поэтому самому приходилось обходить все ротные КП и ставить задачи на местности. Все элементарные схемы набрасывали сами от руки. Обход ротных КП требовал много времени, но там можно было поговорить уже не только с ротным, но и со взводными командирами и коммунистами, а это ускоряло процесс доведения боевой задачи до отдельного бойца.

Я хочу сказать, что мы не только в высшей сте­пени заинтересованы в том, чтобы население Востока не пред­ставляло собой единого целого, а, напротив, заинтересованы в том, чтобы оно было расчленено на возможно большее количе­ство групп и народностей.

После войны я, пятнадцатилетний пацан, жил в Ташкенте. Неподалеку от нас жили два брата — Жуковы, Володя и Георгий. Или Жорка, как мы его все звали. Володя был старший брат, он был с 1926 года, Жорка же был с 1928 года, чуть старше нас, пацанов не успевших повоевать и горько об этом жалевших. Братья Жуковы же, несмотря на молодость, успели повоевать, надо думать подделали свои документы.

Знамени у батальона не было, но вместо него был полученный из Риги большой русский шелковый трехцветный флаг. Немцы, ко­торые не возражали против национальных флагов у иностранных военных формирований, были почему-то против трехцветного рус­ского флага. На нашивках РОА находился не бело-сине-красный фла­жок, а Андреевский крест. Местное немецкое начальство оказалось более терпимым и согласилось, чтобы батальон прошел по городу с бело-сине-красным флагом во главе.

Вспоминая свою юность, проходившую в самые страш­ные для нашей страны, 30-е годы, я теперь понимаю, что был удивительно наивен, многого не знал, на многое не обращал внимания, пропускал мимо ушей, не очень трезво оценивал ситуацию. Я еще учился в студии, когда из театра стали пропадать люди. Ну просто пропадали: сегодня есть, а завтра нету. Это видели и замечали все вокруг. Но об этом не говорили.

Не подвозили в срок сапоги, так в валенках в весеннюю распутицу и ходили, спать ложишься — валенки выжимаешь-выкручиваешь, как полотенце, а с них вода ручьем. А то шлют ночью свободных от постов и дежурств на радиостанции по колено в грязи и воде к маши­нам, застрявшим за несколько километров от рас­положения части, за снарядами и продовольстви­ем. Тащишь, прижав к животу снаряд этот самый, плачешь, а тащишь, сами же принима­ли призыв: «”Сокол”, ”Сокол”! Подбросьте ”огурчиков”! Кончились ”огурчики” (т.е. снаряды)».

6.XII.41 года Англия и Америка объявили войну Германии, Румыния и Венгрия — Англии, Китай — Германии, Япония — США и Англии, только Турция ждет чего-то. Все эти страны больше формально ведут войну, у них, конечно, нет таких военных действий, как у нас.

Я, будучи командиром атакующей роты, ничего не знал, что придумало командование. Я только в последний момент мог кое-что предположить, исходя из полученных приказаний перед боем. Приказ заключался в следующем: отобрать и направить на инструктаж для выполнения особо важного задания наиболее преданных и стойких солдат, которые до конца могут выполнить свой военный и гражданский долг. Им ещё до выполнения задания присваивается звание Героя Советского Союза (этого в истории ещё не было).

Но счастье мне не улыбнулось, я дошел до середины блиндажа и свалился среди спящих, пришвартовался вслепую. От злости на Мишку швырнул самокрутку в сторону. Поднялся, сделал шага два, натолкнулся на стену и стал пробираться по ней. Ноги все время цеплялись, наступали на что-то. Я наклонился, ощупал. Меня бросило в холодный пот: это лежали мертвые. Рукава моей гимнастерки стали липкими. Я понял, что спал среди трупов.

Началась эвакуация. К нам ста­ли ходить уполномоченные. Они разъясняли положение в городе и, ссылаясь на двух маленьких детей, которые могут погибнуть от бом­бёжки или от голода, убеждали маму уехать, пока не поздно. Они дол­го приходили и уговаривали маму уехать, пока не нарвались на папу. Обрадовались! Кинулись ему объяснять положение, чтобы он велел жене согласиться на отъезд.

Я ежедневно вел дневник с того момента, когда мы отбыли из Кемп Килмера до момента моего назначения в 422-ю бомбардировочную эскадрилью 305-й бомбардировочной авиационной группы, входившей в состав 40-го боевого авиакрыла 1-й дивизии 8-й воздушной армии США, которая базировалась в Англии. 305-я бомбардировочная авиационная группа располагалась вблизи Челвастона, небольшого городка в 130 километрах от Лондона.

Трехдневную передышку можно сравнить с состоянием предельно уставшего человека, которого будят, не дав нормально выспаться. Но и ветеранов и вновь прибывшее пополнение объединяло желание быстрее довести до конца дело разгрома противника в его логове – Берлине. И это не для красного словца сказано, моральный подъем действительно был огромным.

В предгорьях Кавказа, лицом к лицу сошлись отборные дивизии СС, не раз участвовавшие в боях, и наши семнадцатилетние мальчишки, для которых это было фактически первое сражение. Вооружением и численностью фашисты намного превосходили сводные курсантские полки. Битва курсантов под Моздоком – это ярчайший пример силы русского духа и верности своей Родине. Мальчишки готовы были буквально перегрызть горло тому, кто пришёл поработить их. После этих боёв они были уже не мальчишки, а бойцы, герои, мужчины.

Старшекурсники наделены правом полного контроля над курсантами младших курсов (называемых «зомби») и постоянно давят на них, чтобы выявлять не очень прилежных. Взыскания налагаются за любые нарушения правил, за пыльные ботинки, если не поприветствовал старшего, если слишком медленно отвечаешь на вопросы, и так далее. Эти взыскания складываются и дают в сумме до часа маршировки с винтовкой при частоте шагов 128 в минуту.

Силы уходили. И мама решила: надо двигаться. Мы ходили пешком до Никольских рядов, потом возвращались, и только после этого позволяли себе обедать. Уже темно – зима, электричества нет. Зажигали светильник на лампадном масле или на касторовом, но касторовое жалели, мы его ели.

Одно событие ка­сается одежды лиц, убитых в концентрационных лагерях. В связи с этим Гиммлер через имперского министра экономики Вальтера Функа при распределении попытался получить боль­шую партию материала для пошива форменной одежды СС. Другая сделка касается деловых связей по по­воду драгоценностей, колец, золотых зубов, ценных бумаг в ино­странной валюте и других ценностей, принадлежавших лицам, особенно евреям, убитым в концентрационных лагерях.

В январе 1942 года дом, в котором я жила, сгорел, и я осталась без своего имущества, в том, в чём была. Стала жить в детском саду на раскладушке. В 43-м году получила комнату на Петроградской стороне, много сил и времени тратила на то, чтобы добыть дрова. В доме было много крыс, окна — без стёкол, кромешная темнота. Было страшно.

Присутствие немецкой пропаганды на оккупированных территориях чувствовалось на каждом шагу. В ее ведении была вся культурная жизнь, школы, библиотеки, театры, радиовещание. Всё, за исключением церковной жизни, хотя люди из отдела пропаганды зорко следили за тем, что и как делает «Православная миссия в освобожденных областях России». Таково было ее официальное название, и в нем тоже не обошлось без пропаганды.

Чёрно-белой фотографией я увлекался с ранних лет, потому что у меня отец был заядлый фотограф. Работая в техническом отделе «Известий», он имел лёгкий доступ к фотоматериалам, бумаге, химикатам. Фотографировал меня много. Кстати говоря, эта самая фотография выручала мою маму во время войны. Муж подруги помог создать фотографическую лабораторию, фотоателье, в подъезде дома под лестницей была маленькая каморка. Когда я пришёл из армии, для того, чтобы прокормиться, я заменял маму в этом фотоателье.

Транспорта в городе не было, мы одели на себя всё что могли и побрели еле-еле на улицу Маяковского, где нас ждало наше «чудо». Нам открыла дверь невысокого роста женщина с улыбкой, чистенькая, в белом передничке. Мы не могли поверить, что это не сон.

Много или мало два дня войны? Ответ понятен. Но для меня с 12 по 14 февраля 1944 года показались почти вечностью, и не потому, что они были самыми трудными. Они были обыкновенными днями войны, во всяком случае, для меня. И даже чуть-чуть легче, ведь с 1944 года наметился перелом в Отечественной войне – это было начало наших постоянных побед. Замечу, что не отдельных сражений, а побед.

Аскалонов Александр Васильевич как круглый отличник, поступил в военно-морскую спецшколу. Впервые надел морскую форму, жалко, что ленточки на бескозырках не полагались. Нахамкин Михаил Петрович во время Великой Отечественной служил морзистом батальона связи 208 стрелковой дивизии, участвовал в переходе в Прибалтике. Иван Архипович Титков ушел на фронт 15 октября 1943 года. Воевал на 2-м Белорусском фронте, в 42-й стрелковой дивизии, 459-м стрелковом полку под командованием маршала Рокоссовского.

У мамы нас осталось пять человек детей, и шестым она была беременна. Когда к нам в деревню пришли немцы, домов наших уже не было. Они были сожжены нашими солдатами, чтобы немцам негде было скрываться. Мы жили в землянках, которые на скорую руку были выкопаны. У нас копали мои братья Василий и Виктор. Они выкопали возле дома в саду, но, когда горели дома, загорелся наш сад. Мы с большим трудом выбрались оттуда и перебежали к соседям, у которых землянка была выкопана подальше от домов, ближе к лесу.

Не помню, как и почему в нашей землянке оказался тот старший лейтенант-артиллерист, то ли забрел к нам от соседей, то ли из «приданных и поддерживающих». Небольшого росточка, колченогий какой-то, с длинными неопрятными волосами, конопатый… и «слегка» выпивший. Был он слишком разговорчив и постоянно пытался привлечь к себе внимание. Я пребывал в полудреме, предстояла напряженная ночь и прислушался к разговору лишь тогда, когда заметил, что лица окружавших меня, особенно пожилых солдат, становятся все напряженней и напряженней.

В течение предшествующих шести месяцев в лагере находились около 980 срочнослужащих и двадцать офицеров. Это были британцы, голландцы, австралийцы и несколько американцев; большинство американцев были из уцелевших в боях в Яванском море. Япы привезли их сюда, чтобы они в качестве рабов строили малые грузовые суда на верфи Каванами. Работали без выходных, пищевой рацион составлял 900 калорий в сутки.

На Карельский перешеек ехали по железной дороге. Не доезжая до линии фронта 50-60 км выгрузились и шли маршем до города Лодейное поле, стоявший на южном берегу реки Свирь. К передовой подходили скрытно, ночами, а их в ту пору почти не было, так как шёл период «белых ночей».

Осталась я жива чудом. Спасли меня люди, которые хотели отблагодарить моего отца. Мой отец — врач, по тем временам это было великое дело. Меня вытолкнули из колонны, вытолкнули в темноте, когда нас вели на расстрел. А я ничего не помнила от боли, шла, как во сне. Шла, куда вели. Потом везли. Привезли домой, я вся была в ранах, сразу высыпала нервная экзема. Я даже голоса человеческого слышать не могла. Услышу — сразу мне больно.

В воскресенье, 21 октября в культурном центре на «Покровских воротах» в 18:00 пройдет лекция: «Двойная бухгалтерия Наполеона». Лекция посвящена исследованию Отечественной войны 1812 года. Во время встречи о. Александр (Ильяшенко) озвучит некоторые малоизвестные факты. Лекция будет сопровождаться интересным визуальным рядом: это скульптурные и живописные изображения Наполеона, а также рисунки участников событий.

Мама рассказывала, что в 42-м году в Смольном устраивался какой-то банкет, и уборщицу с маминой работы пригласили туда на обслуживание. Все так радовались за неё, что она сама поест, а может, и с собой что-нибудь дадут. На следующий день она пришла с глазами полными слёз: её даже не покормили, а ведь чего только не было на столах. Мы не понимали, как это могло быть. И вообще, какой банкет, когда люди голодали?

1 июля в лагерь прибыли другие японские охранники, отличавшиеся от прежних. Эти были старше; некоторые были, по-видимому, инвалидами. Позже майор Дормсдорф узнал, что некоторые из них служили в Китае и физически были уже не годны для службы в условиях боевых действий. Их отношение к пленным было более враждебным. Они были настроены мстительно, и, казалось, испытывали удовольствие, изматывая нас. Вначале они мучили нас в темное время суток. Но вскоре обнаглели и стали терзать нас и при свете дня.

В условиях военной службы жизнь каждого военного человека, если он хочет быть настоящим военным, строится не только по уставам и наставлениям, но и по собственной совести. Потеря совести равносильна самому тяжкому преступлению. Именно этот вывод я сделал для себя после той глупой выходки против лейтенанта Дмитрия Зайцева и отныне всю жизнь буду искать возможность искупить свою вину перед ним.

Когда же объединилась Германия, вся молодёжь, которая до этого была устроена, она вдруг стала безработной, потому что фабрики закрылись: они производили вещи, которые никому не были нужны. Когда есть открытый западный рынок, то покупается то, что качественно. Поэтому огромная безработица, и на этом фоне появляются вот такие группы. Их раздражают, скажем, какие-то привилегии, которые имеют другие люди, в том числе многие приезжие из других стран.

Об ужасном положении пленных знали все жители Пскова. Многие старались им помочь. С одной стороны, это было строжай­ше запрещено немцами, а с другой стороны, бывало, что и часовые, и их начальство смотрели на эту помощь сквозь пальцы. Моя буду­щая жена иногда варила суп и отвозила его в лагерь. Многие ее знакомые тоже старались из своего скудного пайка поделиться хлебом с пленными.

Меня положили на живот и пытались перевязать рану. У санинструктора почему-то дрожали руки, и мускулы лица нервно дергались. Я видел как раненые кто ползком, кто как мог, пытались уйти из этого хоть плохого, но убежища и только лежащие стонали. Не знаю обстановка или какие другие силы подействовали на меня, но я не думая, что делаю, засунул руку под бинты повязки, шел только третий виток бинта повязки, и сорвал ее без труда, сказав своим сержантам – как можно скорее уходим отсюда.

Исчезали из отоваривания один продукт за другим крупы, сахар, растительное масло. Где-то к ноябрю остался один только хлеб. 125 граммов хлеба и всё, на целый день. К счастью, наша семья сумела быть вместе и помогать друг другу. Каждый день две наши женщины шли вместе за хлебом. Очень часто приходилось стоять в очереди очень долго, так как хлеб привозили далеко не всегда в одно и то же время. Стояли, сменяя друг друга, чтобы погреться.

Вплоть до осени 1943 г. уничтожения заключен­ных в Саксенхаузене производилось путем расстрелов или пове­шения. Для проведения массовых расстрелов русских военно­пленных использовалось особое помещение, замаскированное под кабинет врача, в котором были установлены приспособления для измерения роста, таблица для проверки зрения, и, кроме того, там находились эсэсовцы, переодетые в белые халаты вра­чей.

Отец Александр размышляет о бывшем советском генерал-лейтенанте Андрее Власове. В настоящее время, к сожалению, неоднозначное отношение к его личности, продолжаются споры и о «власовском движении». Ряд исследователей называют его героем, хотя Власов, присягавший Родине и своему народу, изменил клятве и встал на путь содействия врагу, фактически на борьбу против своего Отечества и своего народа.

В 1929 году семья Фирсовых переехала в Ленинград, где отец начал ра­ботать на заводе «Русский дизель». В 1930 году Афанасия Осиповича аре­стовали. Он был осужден на пять лет лишения свободы. Однако личность арестованного талантливого инженера А. О. Фирсова, находящегося в то время в Москве, на Лубянке, привлекла внимание нарко­ма тяжелого машиностроения С. Орджоникидзе, не желавшего терять цен­ных специалистов, в которых остро нуждалась бурно развивающаяся про­мышленность страны.

В целях сохранения авиационного наследия в 1991 г. авиационной общественностью был создан Фонд «Национальный музей авиации и космонавтики». В этом же году для расширения пропаганды достижений отечественной науки и техники в области авиации и космонавтики и как первый этап создания музея, Фондом образована постоянно действующая Авиационная выставка «Ходынское поле». Здесь к настоящему времени сосредоточены более 60 натурных образцов летательных аппаратов.

В последние годы наблюдаются тревожные симптомы искажения исторической правды в угоду сиюминутной конъюнктуры. Одной из проявленных попыток переписать историю героической Ленинградской эпопеи является утверждение, что Гитлер не пытался захватить Ленинград, немецкие войска не вступили в город не из самоотверженного сопротивления Красной армии, его защитников, а по приказу Гитлера его не брать.

В студии радиовещательной программы «Голос России» главный редактор Интернет-проекта «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru Татьяна Алешина. Беседа посвящена советским женщинам, которые вынесли на своих плечах тяжелое бремя Великой Отечественной войны. Татьяна рассказывает о женщинах-ветеранах, которые поделились своими воспоминаниями о военном времени для читателей Интернет-проекта «Непридуманные рассказы о войне».

Поскольку родители – врачи, по-видимому, в период НЭПа аптеки присылали им образцы каких-то лекарств. И мы перебрали все эти лекарства, варили какую-то тёплую водичку-кисель из какого-то сладкого слабительного, в котором был сахар, решив, что слабительное уже не действует.