На суше

Выгружались быстро, без лишних разговоров и суеты. Вещевые мешки, попросту «сидоры», собраны еще в пути, а шинели скручены в тугие скатки, перехваченные по концам брезентовыми ремешками-тренчиками. Хотя теперь до фронта было уже доволь­но далеко, Москва все еще соблюдала режим светомаскировки, и, разговаривая, мы невольно понижали голос.

Батя рассказывал, как они тренировали храбрость и волю... Вот идешь по улице - навстречу тебе идет какой-то гражданский. Вставься глазами в его глаза и иди не сворачивая. Я это уже несколько раз пробовал - получается, обязательно сворачивает, уступает дорогу...

Наступление назначалось на утро. Утром началась мощная артподготовка. Сразу из батальонов комбаты стали докладывать, что кто-то бьет по своим. Начальник штаба безрезультатно пытался найти того, кто стреляет, но когда стреляют целыми дивизионами, да еще с ними нет связи, найти виновника быстро нельзя.

Вскоре Никитин принёс к орудию ведро вкусно пахнущей картошки заправленной жареным салом, и большую буханку хлеба. Орудие к этому времени мы уже поставили в окоп. Работу сразу бросили и принялись за еду. Забылось, что долго ждали, ели почти молча, изредка похваливая Никитина и добрую хозяйку, не пожалевшую нам картошку, сало и буханку хлеба.

Пролетел немецкий самолет, начали падать листовки. Один солдат поднял листовку. Я увидел, что на ней написано “Пропуск в плен”. Тут же комбат закричал на солдата и выхватил листовку. Мне показалось, что он не выбросил ее, а незаметно положил в карман. Теперь я уже смотрел на него с подозрением. Он говорил, что нужно остановиться и собирать батальон, выкопать блиндаж. А я не понимал, где тут можно...

Смотрю, по балке машина легковая идёт, как позже выяснилось - американский Willys MB. А я их с роду не видывал. У немцев были похожие машины. Я встал. Смотрю, сидит с золотыми погонами генерал, на нём румынская папаха. Машина ко мне направляется, кричу: «Стой!» Откуда я знаю, кто это?

С просёлка вышли на большую дорогу - ещё более грязную, чем просёлочная. Я несколько раз слезал с коня - верхом сильнее мерзнешь. Делал я это и по моральной причине: хотя командиру орудия был положен конь, но я себя чувствовал правым подтягивать отстающих только тогда, когда месил грязь вместе со всеми.

Красивая женщина, соленые анекдоты накалили стариков, и когда пришло время всем уснуть, самый смелый из них пополз к капитану. Послышался удар и прозвучал голос капитана: “Следующий получит пулю в бок!” Раздался общий смех так, как все не спали. Этот эпизод больше никогда не повторялся и не упоминался, а наше уважение к капитану возросло.

Никитин хотел, чтоб мое мнение о нем было хорошее. Между нами не было близкой дружбы, но жили мы, как в одной семье, все наши достоинства и недостатки были на виду. Я сразу же обратил внимание, что у Никитина пробивная бесцеремонность: с любыми вопросами, которые у нас возникали, он мог обратиться к любому должностному лицу.

Возвратившись в лагерь, мы увидели огромнейший костер. Казалось, горела сама тайга. Оказалось, что нашлись из числа курсантов умельцы, которые начали борьбу за выживание. Они валили деревья, складывали стволы рядом и друг на друга. Деревья были очень толстые, и костер получился, как хороший пожар. Вокруг него уже стояли, сидели все, кто возвратился с занятий.

Всего два месяца назад меня и Митю Загороднего провожали в военное училище. Уже третьи сутки полыхала война. На вокзал пришли девочки из нашего класса и Надежда Дмитриевна Лыщинская, наша учительница по литературе, наш классный руководитель в Буденновском педучилище. Настроение у меня было приподнятое, хотя было беспокойно, как перед трудным экзаменом.

Я думал, что мне 17 лет, и я первым покидаю родной дом, в котором прошло мое детство, и с которым было связано так много хорошего, незабываемого. Я думал, что отцу уже за 40, но и его могут призвать, Если это случится, мать и сестра останутся одни. Как они будут жить? Ведь Люде еще только 14, а мать не имеет никакой профессии.

Приезжаю в Новосибирск – номер вагона в телеграмме указан. Выхожу, никто не встречает. Налил стопку, вылил на землю – родная земля! Вторую налил – выпил, и пошел. Куда пошел? На Томской улице – Генка Домрачев, друг, школьный товарищ детства. Решил – зайду, попроведую. Захожу – слезы, мать выскочила, Галька – сестра. Когда я уходил, ей лет одиннадцать было, теперь уже девушка – плачет, целует.

В мае немцы стали частенько нарушать воздушные границы, наше правительство писало ноты протеста. Политработники говорили, что мы готовимся к войне. В июне почти каждый день ночью стали поднимать по тревоге, часа в 2 поднимут, постоят, потом отбой. А 19 июня подняли по тревоге, выдали медальоны...

Я принимал непосредственное участие в сражении на Курской дуге рядовым. Знания, полученные в училище, пригодились. Мы зря под огонь не лезли. Когда бой идёт, бывает паника, а мы посиживали в окопах, поджидали. В лоб танк патроном 4,5 мм в диаметре, конечно, стрелять бесполезно, даже если средний танк. Стреляли в бок или под гусеницы. Под гусеницами и у...

Орудие было замаскировано на холме в густой ржи; позиция позволяла хорошо просматривать шоссе и мост. Когда на рассвете показалась колонна немецкой бронетехники, Николай первым выстрелом подбил вышедший на мост головной танк, а вторым — замыкающий колонну бронетранспортёр, тем самым создав пробку на дороге.

Друзья мои, Николай Нилович хирург большой руки. Это врач, который не меньше знает топографиче­скую анатомию и патофизиологию, чем хирургию. Это блестящий теоретик и великолепный практик. Он работа­ет не только головой и золотыми руками, но и своим серд­цем. Немудрено, что, на его взгляд, самоуспокоенность, за­знайство не совместимы с хирургией.

Великая Отечественная — это событие, в которое была вовлечена вся страна, каждый наш человек. Эта часть истории, она настолько пронзительна, что ее невозможно преподнести как-то иначе, кроме как с великим трепетом, с великой болью. И со своей стороны, я не понимаю людей, пытающихся что-то «переосмыслить», поумничать на эту тему.

В истории нашего народа имеется несколько дат, которые определили на­циональную судьбу и свободу. Без них не было бы победы в войне 1941—1945 годов. Мне видится следующая связка времен: 1380 г., 1612 г., 1812 г. — и 1941—1945. В эти годы решался вопрос, быть или не быть нашему народу, нашей выпестованной в поколениях культуре.

Сундук был почти доверху набит упакованными в пачки немецкими деньгами еще довоенных выпусков. Мы знали, что управлявшие послевоенной Германией власти сразу же после капитуляции гитлеровского вермахта объявили недействительными все виды прежних немецких денег, и теперь в Германии имели хождение только оккупационные марки.