В воздухе

Я пришел в себя от толчка: меня кто-то переворачивал. Незнакомая зеленая форма, резкая чужая речь и черепа с костями в петлицах «заставили» понять, что я оказался на немецкой территории. От дикой боли не мог подняться, из обеих ног хлестала кровь. На мне разрезали сапоги, забинтовали ноги и отвезли в какое-то село, к большому дому, видимо, штабу.

Брат, например, сбил наибольшее количество среди наших стрелков. Он очень хладнокровно себя вёл, опыт большой - а опыт, это основа выполнения задачи. А когда боец не опытный, он, видя противника, на любой дистанции, сразу открывает огонь, даже если до него 2000 метров. Это инстинкт самозащиты. Но, это же и проигрыш.

В одном из боевых вылетов, приближаясь к Ju-88, выстрелил в стрелка противника, затем мне нужно было отойти в сторону, но в этот момент по фонарю моей машины как даст что-то. Фонарь отлетел. Взялся за лицо – всё в крови. Я находился в сознании, понял, что зацепило череп.

После окончания курсов, я приехал в качинское училище, проработал инструктором целое лето. В это время приехали туда представители из части и начали предлагать переехать к ним в часть летать на новых реактивных машинах. Мне это было интересно, и я согласился. Как оказалось впоследствии, для чего они нас приехали агитировать – нужны были летчики для спецзадания.

За годы войны самолёт Сурена Михайловича трижды был подбит в воздухе вражеским огнём. Два раза, проявляя большое лётное мастерство и хладнокровие, он сумел посадить подбитые машины вне аэродрома с убранными шасси. Третий случай был особенным.

Этому вопросу я лично придавал очень большое зна­чение, будучи на войне и до последних дней своей лет­ной практики. Этому способствовали два печальных случая, которые произошли со мной в воздухе из-за плохой осмотрительности, которые чуть-чуть не стоили мне жизни; и, кроме того, многочисленные трагические случаи с моими боевыми товарищами в период...

Хартманн исповедовал следующую тактику: «Хорошо, если попадается слабый или малоопытный пилот. Надо бить по нему. А потом быстро уходить. Если таковых не нашлось, можно вообще отказаться от боя». Покрышкин же поступал и учил поступать с точностью до наоборот: «Определить сильнейшего во вражеской группе. И наносить удар по нему, невзирая на риск.

Летчик, не спеша, вышел из кабины на плоскость, сорвал с головы шлемофон и со злостью ударил о кры­ло. Затем поднял и потряс кулаками в нашу сторону. Тут подбежали наши воины, и он стал объяснять, опять по­казывая на нас вверх, видимо, рассказывая, как мы его «охраняли».

В середине 1942 года в британском флоте было только пять авианосцев, пригодных к морской службе, и ни один из них не мог быть выделен для охраны конвоев. Конвои практически не имели никакого прикрытия с воздуха. Находясь за пределами дальности действия британских истребителей и бомбардировщиков с береговых баз, конвои не могли надеяться на защиту от...

Сергей Гулиев был опытным летчиком, но во фронтовом небе не бывал и, придя в полк, не сразу попросил меня восстановить его технику пилотирования, а там и подготовить к боевым действиям. Я понимал, как неловко он должен себя чувствовать, «вдохновляя» на подвиги боевой летный состав, отсиживаясь при этом на земле.

В третьем, последнем полете уже после сброса бомб, попал под шквальный обстрел и нахватал осколков. «Хватали» и другие, но у него были повреждены оба мотора. Правый заглох сразу. Левый дотянул до Литвы. Не хотел командир разбрасывать экипаж в незнакомых лесах и перед рассветом пересек минимальную высоту для парашютного прыжка. Все! Теперь только ...

Наша «девятка» дол­жна была отвлечь вражеские зенитки и истребители, а при возмож­ности нанести бомбоудар. Летчики знали, что идут на смертельный риск, но война есть война. Кому-то приходится принимать удар на себя ради других. Признаться, мы даже гордились таким поручени­ем, считали его проявлением особого доверия. Оно, собственно го­воря, так и было. На рискованное дело слабых не посылали.

В бытность командиром полка Евгений Федорович не раз ходил на боевые задания за штурвалом, хотя это и тогда было для командира непросто, а на этой должности —попробуй оторвись. Летать-то он летал по своим командирским делам и днем, и ночью. Летал — мало сказать, отлично — красиво! Приходил, бывало, на аэродром, метрах на пятистах выключал над стартом мотор и в тихом планировании,...

Для меня командир, видимо, выжидал погоду по­проще, не очень задумываясь над тем, что она бу­дет попроще и для немецких истребителей, не го­воря уж о зенитчиках. И в этом преимуществ бу­дет больше у них, чем у меня. Для удара назначен железнодорожный узел Вязьма. На та­кую цель в ясную погоду — номер, мягко говоря, ри­скованный. Вязьма хорошо...

Начальник штаба Гейко был у нас, он говорит: «Слушай, давай, последний день. После обеда слетай, по аэродромам пройдись. Ну, круг там большой, где какие войска, может, двигаются, по дорогам, да и где какие самолеты, может, на аэродромы подсели». И он полетел, записал, сфотографировал. Потом, уже к Керчи подходит, около Феодосии, там «Семь кладезей», полевые аэродромы были. Паша смотрит,...

Ведь я даже на два месяца полностью никогда из дому не уезжала! Кроме сознания, что я защищаю Родину, мою жизнь здесь скрашивает еще то, что я очень полюбила штурманское дело. Вы, наверное, очень беспокоитесь с тех пор, как я в армии, тем более, что теперь вы знаете мою профессию. Но вы не очень...

Кабина оказалась закрытой, хотя садился при открытом колпаке. Плохо. В левую форточку задувает снег. Где-то воет ветер. Жужжит умформер радио¬станции. Что-то в левом боку мешает вдыхать воздух. В го¬лове какой-то туман и тут же прояснение: вспоминаю вна¬чале, что мы вылетели на задание, потом - что атаковали, потом - что снаряды рядом с самолетом ...

Два мои тяжелых реактивных снаряда врезаются в баржу. На опасно малой высоте сбра­сываю четыре стокилограммовые бомбы. Если бы они па­дали на твердую землю, а не на воду и в болотистый берег, то риск подорваться на своих же бомбах был бы велик. Я этого не понимаю, да и некогда думать об этом, потому что Петя, воздушный стрелок, бьет из своего...

Меня всегда прельщали полеты на «свободную охоту». Они отличались напряженностью действия, большим риском, но и результаты могли быть очень значительными. Несмотря на опасности, было интересно найти цель, умело выйти на нее и уничтожить внезапно, с первого удара.

На пробеге пришлось свернуть влево, чтобы не угодить в какую-то канаву. А пламя разгоралось, трещала обшивка, дым окутывал кабины. Выскочили из самолета в нижний люк, отбежали метров тридцать и услышали, как с воем взорвались ракеты в кабине штурмана. Жаль красавца самолета, он весь объят пламенем. Вой ракет жалобный, умоляющий, и меня охватывает чувство потери чего- то, очень мне дорогого