Человек на войне

Михаила Ивановича Богданова призвали в дейст­вующую армию только в начале 1943 года. Его не заби­рали раньше, потому что, во-первых, он не подходил по возрасту: ему было под пятьдесят, во-вторых, он служил в пожарной команде, а пожарники в блокадном Ленин­граде были ой как необходимы, и, в-третьих, у него была многодетная семья — восемь детей мал мала меньше. Но все же и его взяли, потому что к 1943 году немцы поря­дочно обескровили нашу армию, и уже убитым, ране­ным и плененным счет шел на миллионы. Поэтому и стали брать стариков. В основном-то они и вернулись с войны, в то время как цвет нации — молодежь — полегла в землю или томилась в немецком плену. Еще в предво­енные времена все пожарники обязаны были пройти ме­дицинские курсы по оказанию первой доврачебной по­мощи пострадавшим. Михаил Иванович когда-то эти курсы прошел и, отправляясь на сборный пункт военко­мата, захватил с собой это свидетельство о медицинской подготовке. Он был глубоко верующим православным человеком. И вера эта была не просто приложением к жизненному укладу, это был воистину православный образ жизни. Вся его многочисленная семья, состоящая из простых немудреных людей, от мала до велика, вся она жила в ритме недельного и годичного церковного круга. Утренние и вечерние молитвы справляли всей семьей, мясоеды сменялись постами, тихо и благоговей­но отмечали все церковные праздники и события.

И когда в военкомате отцы-командиры, посмотрев его медицинский документ, зачислили Михаила Ивано­вича в санинструкторы, то он был вне себя от радости, что ему не придется убивать, а потому он не нарушит Божию заповедь — не убий. Но война есть война, и ему волей-неволей пришлось убивать, чтобы самому не быть убитым.

Хотя Михаил Иванович уже успел побывать на двух войнах, Первой мировой и Гражданской, но его все равно заставили пройти курс молодого бойца. В том году при­зывались молодые ребята 1925 года рождения — поколе­ние, впоследствии почти полностью погибшее в огне войны, и старый солдат не столько сам учился, сколько учил эту молодежь выживать на войне.

В начале лета Михаил Иванович со своей дивизией оказался на Орловско-Курском направлении. Был он сметливым и расторопным русским человеком, и поэто­му перед каждым боем старший врач полка вызывал его к себе и вместе с ним прикидывал санитарные и безвоз­вратные потери живой силы, т.е. тех, которые еще пили, ели, писали домой письма, смеялись, курили или читали Зощенко или «Как закалялась сталь». Кто-то из них зав­тра, расчлененный взрывом, превратится в разбросанные грязные куски мяса, которые будет собирать в пятни­стую плащ-палатку похоронная команда, кому-то ото­рвет ногу, кому-то голову, кого-то хрипящего, с кровавой дырой в боку, понесут на носилках. И все это на казенном языке называется «санитарные потери». Вот для этих самых санитарных потерь, которые сегодня еще были весе­лы, живы и здоровы, старший врач полка планировал с Михаилом Ивановичем, сколько надо заготовить пере­вязочного материала, сколько развернуть хирургических палаток полкового медицинского пункта, сколько пона­добится транспорта для эвакуации раненых, а также ка­кие требуется дать инструкции похоронной команде.

Сражение летом 1943 года на Орловско-Курской дуге было сущим адом. Земля буквально кипела и вздымалась от разрывов снарядов и мин и бурно перепахивалась гу­сеницами тысяч сшибающихся русских и немецких тан­ков. И среди этой скрежещущей и взрывающейся стали в лавине огня металась слабая человеческая плоть, такая уязвимая, страстно желающая жить, но в этом дьяволь­ском огненном котле преданная только смерти. Даже солнце скрылось в эти дни в тучах пыли и дыма, словно и оно не в силах было взирать на эту чудовищную бойню, которую устроили на Богом созданной земле люди.

И так изо дня в день, то ведя бои, то маршируя в по­ходном строю по грязным болотистым дорогам, оставляя лежать в земле погибших товарищей, дивизия, в которой служил Михаил Иванович, пройдя с боями Белоруссию, вошла в пределы Польши. И в Польше также продолжа­лись ожесточенные бои со стойкими солдатами вермах­та, которые все еще были твердо верны присяге, генера­лам и своему «великому фюреру». Это была одна из луч­ших армий мира, но все же сила силу ломит, и немецкая армия, бешено сопротивляясь, медленно откатывалась на запад.

А Михаил Иванович, уже с широкой лычкой на пого­нах, в звании старшего сержанта, все по-прежнему вы­зволял раненых с поля боя.

В один из тяжелейших дней жесточайших боев с про­тивостоящей отборной дивизией СС «Галичина» наша контратака захлебнулась и наступило затишье. Над полем кружило воронье, крадучись, обшаривали трупы несколько мародеров, то здесь, то там кричали раненые, по полю, пригибаясь, побежали санитары. Михаил Ивано­вич где по-пластунски, где перебежкой передвигался по полю боя. Миновав обширную воронку, он приметил ее для гнезда, куда можно будет стаскивать раненых. Он подползал то к одному, то к другому лежащему телу и быстро определял, кто жив, а кто мертв. Наскоро остано­вив кровотечение и перевязав, он вместе с оружием стас­кивал раненых в воронку. Сделав десять ходок, он запол­нил ее ранеными бойцами. Отдышавшись, весь в испари­не, он открыл свою фельдшерскую сумку и, достав всякую медицинскую снасть, начал кого подбинтовывать, кому поправил жгут, кому, прямо через одежду, сде­лал укол обезболивающего.

— Эй, дядя, смотри, эсэсовцы идут! — хрипло прокри­чал один из раненых.

— Кто может стрелять, ко мне, — скомандовал Михаил Иванович.

Таковых нашлось только двое. Михаил Иванович подтянул к себе автомат Судаева, положил рядом два полных рожка и несколько лимонок, которые собрал у раненых, и приготовился. Группа эсэсовских автоматчи­ков, пригнувшись, быстро приближалась к воронке.

«Ох, грех, грех! Сейчас учиню смертоубийство, — ли­хорадочно думал он. — Вот ведь держался доселе, а те­перь надо их отогнать, надо спасать своих». Сколько раз он видел расстрелянных в гнезде раненых вместе с сани­таром. «Господи, прости меня, окаянного», — прошептал он, прилаживая к плечу приклад автомата. Эсэсовцы уже успели подойти довольно близко. И он полоснул по ним длинной очередью. Некоторые упали, сраженные, ос­тальные залегли. Началась перестрелка. Михаил Ивано­вич, собрав все силы, метнул в сторону врага две лимон­ки. После взрывов немцы ответили тоже гранатой, кото­рая точно упала в воронку. Граната была удобная для броска, с длинной деревянной рукояткой, она зловеще шипела. Санитар быстро швырнул ее назад. Граната, не долетев, взорвалась в воздухе.

— Выручайте, выручайте, братцы! — тоненько кричал один из раненых.

— Сейчас вызволят, — успокаивал их Михаил Ивано­вич.

— Гля, братцы, уже отползают, вот уже побежали на­зад!

— Вот и наш взвод на помощь бежит!

Когда была возможность, Михаил Иванович уходил помолиться в небольшую рощицу. Он ставил на пенек медный складень деисусного чина и горячо, со слезами, молился — и за живых, и за убиенных, и за наших, и за немцев.

Как-то раз, направляясь в рощицу, в канаве у просе­лочной дороги он заприметил лежащий труп немецкого солдата. Это был совсем еще молодой паренек. Он лежал навзничь, широко раскинув руки, стальная каска свали­лась с его головы, и легкий ветерок шевелил его белоку­рые волосы. Лицо солдата, уже чуть тронутое тлением, было искажено предсмертным страданием, по губам и глазам ползали крупные зеленоватые мухи. Сапоги с него были сняты, карманы вывернуты.

Михаил Иванович сходил за лопатой и стал копать рядом могилу. Свалив труп в яму и бросив на него каску и винтовку, он засыпал тело, аккуратно подровнял мо­гильный холмик, прочитал над ним краткую заупокой­ную литию и пошел прочь.

Через полчаса, когда он на пеньке выпрямлял прово­лочные шины, необходимые для раненных в конечности, его вызвали к батальонному комиссару.

— Богданов, мне доложили, что ты похоронил фрица.

— Да, товарищ комиссар, было дело.

— А твое ли это занятие? И зачем ты его закопал, из санитарных соображений или из жалости?

— Из жалости.

— Так, значит, ты пожалел врага?

— Значит, пожалел.

— Так ведь это враг! Пусть его вороны расклюют и волки растащат, а ты пожалел.

— Это уже не враг, это убиенный человек, и его надо погребсти, предать земле, ведь он тоже Божие создание.

— Ты что, верующий?

— Да, верующий!

— Так ведь Бога нет!

— Товарищ комиссар, что нам об этом говорить. Смерть витает над нами. Сейчас мы живы, а завтра нас тоже, может быть, уже закопают.

— Ну, ладно, Богданов, чтоб это было в последний раз. Солдат должен всегда ненавидеть врага — и живого, и мертвого. Ты понял?!

— Так точно, понял.

— Но все же ты должен понести наказание. За спасение от врага десяти раненых бойцов ты был представлен к ордену Славы, но за твой недостойный поступок при­дется представление к ордену отменить. Можешь идти.

Михаил Иванович шел, грустно размышляя: «Бог с ним, с этим орденом, зато доброе дело сделал, убитого похоронил».

Около санитарной палатки рядком на бревне сидели и курили легкораненые. Перед ними с винтовкой за спи­ной стоял незнакомый мордастый солдат и о чем-то оживленно с ними разговаривал.

Михаил Иванович подошел и прислушался. Разговор шел о вере.

— Так вот она, — говорил мордастый, — Богородица, была простая баба. Ну, родила она Христа, выполнила свое предназначение и шабаш! А вот православные ее в Царицы Небесные зачислили.

От этих слов и поношения Владычицы у Михаила Ивановича все закипело в груди.

— Постой, постой, что ты мелешь, дурак ты этакий?! Ты что — баптист? — наскочил он на нечестивца.

— Ну, чо ты, чо, иди своей дорогой. Ну, хотя бы и бап­тист, а что такое?

— А вот что такое!

Старый пожарник, размахнувшись, так вломил обид­чику Богородицы, что тот, громыхая винтовкой, пока­тился по земле.

— Ну что ты пристал, что пристал-то? — вытирая красные сопли, заскулил баптист.

Михаил Иванович поднес к его носу кулак величи­ной с небольшую дыньку и прокричал:

— Ах ты, гнида, убирайся отсюда, если я тебя еще раз здесь увижу, то все кости переломаю! А вы, ребята, сиди­те, уши развесили и врага Христова слушаете. Нехорошо, нехорошо.

— Да мы, дядя Миша, так ведь, от скуки.

В Польше, в районе реки Вислы, продолжались тяже­лые, изнурительные бои. Михаил Иванович до того замо­тался, что спасался только тем, что, когда было немного времени, садился где-нибудь в сторонке и творил Иисусову молитву. Если бы не эта молитва, то он, доведенный до предела ежедневным зрелищем страдающей человече­ской плоти, изуродованной и умирающей юности, навер­ное, тронулся бы умом. Хотя и теперь его часто мучила бессонница, да и во сне посещали видения и странные мерцающие зыбкие образы. Сам он уже не выносил ране­ных с поля боя. Ему присвоили звание младшего лейте­нанта, и он теперь уже сам был старшой, имея под своей командой взвод санитаров. Его делом была теперь сорти­ровка и эвакуация раненых. Целый день, обходя шеренги лежащих на носилках бойцов, стараясь не смотреть в умо­ляющие о помощи глаза, он занимался сложным делом: оценкой их состояния. В сумке у него имелся целый набор цветных карточек, которые он прикреплял к повязкам: красные — срочная хирургическая помощь, желтые — во вторую очередь, синие — в третью.

Источник: Валерий Лялин. Птицы Небесные. СПб., 2006.