Чужой Киев или история «сломленного человека»

Читайте первые части: Известие о войне

Всеволод Бабич (1924-2015 гг.)

Поезд плавно причалил к перрону Киевского вокзала. Уже наступил вечер, но платформа едва освещалась несколькими фонарями. Прибывшие пассажиры постепенно исчезали в темноте привокзальной площади. Небольшая часть их толпилась перед дверью в здании вокзала и исчезала в нем. Туда же направился и я.

Был март 1946 года. Я получил трехдневный отпуск для поездки в Киев, чтобы узнать что-либо о судьбе своих родных. Предстояло ждать рассвета на вокзале и с утра приступать к своим поискам.

Вокзал встретил меня холодом и полумраком. На немногочленных скамейках, а больше на полу, сидели и лежали люди, очевидно транзитные пассажиры. Нужно было где-либо пристроиться и переждать до рассвета.

Внимание мое привлекла освещенная надпись “Ресторан”, и я направился туда. Найдя свободный столик, я ждал официанта. Но первым к столику подошел незнакомый человек и спросил, свободно ли место. Он представился, как летчик, который совершил посадку в Киеве, и ждал утра, чтобы лететь дальше. Было непонятно, как он оказался на вокзале, но когда он вытащил большую пачку денег из кармана, я умерил свое любопытстве.

Ужин наш тянулся до самого закрытия ресторана. Очевидно ему, как и мне, нужно было убить время.

Не помню, как я расстался с моим щедрым компаньоном, помню, что везде было холодно. Окна и дырявые стены были забиты досками или фанерой. Это были еще следы недавней войны. Мои поиски теплого места увенчались успехом. На лестнице между первым и вторым этажом я обнаружил едва теплую батарею и удобно устроился под ней. Сапоги, ботинки, галоши редких прохожих мелькали перед глазами, но не задевали меня, и я уснул.

Проснулся от холода. Часы показывали 5 утра, и я вышел на привокзальную площадь. Она была пустынна и почти незнакома мне. Вдали виднелись руины домов, но ничто не напоминало мне, что это мой, хорошо знакомый Киев, город в который я все же вернулся живой и невредимый. Избыток чувств требовал выхода, и я, вытащив пистолет, отсалютовал, в соответствии с торжественностью момента, несколькими выстрелами вверх.

Только потом, вспоминая свою поездку в Киев, я понял, как я успел одичать на фронте, если мог спать на лестнице, почти, под ногами прохожих, стрелять в городе, который уже отошел от войны. При этом я и в поезд сел без билета, чем поставил в тупик контролера, которому я не смог объяснить, почему я без билета.

Я и сам не знал почему, просто не пришло в голову, что уже нужно покупать билеты.

Сознание медленно возвращалось и привыкало к мирной жизни. Улица вела меня вдоль разбитых домов, зияющих пустыми глазницами окон, иногда попадались закопченные руины. Я постепенно терял понятие, где я нахожусь. Казалось, что я опять в каком-то фронтовом городе, может быть в Венгрии. Это не могло быть Киевом. Это был какой-то чужой, незнакомый город.

Куда ведет улица, по которой я иду? Я остановил прохожего и опросил, как называется эта улица? Он ответил: “Крещатик!”

Я с ужасом смотрел на то, что стало с моим любимым Крещатиком, по которому мы любили гулять и о котором говорили, что нет в Европе улицы, красивее его.

Впереди начинался спуск к Днепру, а если пойти вправо, то попадешь на Печерск и скоро выйдешь к длинной деревянной лестнице, которая с печорских круч спускается к мосту через Днепр.

Выйдя к лестнице, я не нашел ее. Ее не было. Далеко внизу висел взорванный мост. Снежный покров уже местами сошел, но Днепр еще белел снегом, покрывающим лед. Противоположный берег представлял собой белую пустыню, насколько мог видеть глаз.

Ни поселков, ни домов не было видно там, где когда-то были улицы, бегали трамваи, жили люди.

Тут, за мостом, начиналась Предмостная слободка. За ней лежала Никольская. Ничего, кроме ровной и однообразной белой пустыни.

Напрасно я искал взглядом руины домов, какие-нибудь признаки жизни. Я почувствовал потрясение от увиденного. Но нужно было идти на ту сторону, выхода не было, нужно было форсировать реку. Я выломал шест и, чудом не провалившись под лед, добрался до другого берега и вышел за мостом на насыпь трамвайной линии. Ни шпал, ни рельсов не осталось на насыпи. Вокруг не было не только деревьев, но даже кустов.

Не было руин зданий, оставшихся дымоходов от сгоревших домов. Я видел много разрушений на фронте, видел кинокадры разбитого Сталинграда, но ничего подобного видеть еще не приходилось.

От всей левобережной части Киева ровным счетом ничего не осталось. Я понял, что произошло. Немцы готовились оборонять Киев, имея перед собой такую мощную преграду, как Днепр.

Чтобы иметь хороший обзор и обстрел на противоположной стороне, все было сравнено с землей.

С высот правого берега это мертвое поле просматривалось на многие километры. Я был один среди этой белой пустыни и становилось ясно, что я не найду здесь ничего того, что ищу. Внезапно мне стало нестерпимо жаль всего того, что окружало меня, моих близких, которых уже нет, своего одиночества, и я заплакал. Нет, я не плакал, а просто слезы сами текли из глаз, и я не мог остановить их.

Никто не увидит и не узнает этой моей слабости, думал я. Я шел и думал, как же мне отыскать свою улицу. Она была вымощена булыжниками, вспомнил я. Следующий мост через Русановку был также взорван.

Наконец я стою на земле моего детства, на слободке. Еще километр и где-то справа нужно искать мою улицу. По сохранившимся булыжникам я легко нашел ее. Теперь нужно пройти метров 400-450 и искать свой дом.

Маленький бугорок у дороги привлек мое внимание. Я начал раскапывать его в разных местах. Вдруг показалась спинка кровати. На ней били два металлические шарика. Сомнений не было: это была кровать сестры Люды!

Значит, тут стоял мой дом, отсюда четыре года назад уходил я, здесь погибли мои родные, когда в дом попала бомба. Долго еще стоял я среди безлюдного белого пространства, окружавшего меня, вспоминая дорогих мне людей, свою, казавшуюся уже далекой, жизнь среди них, и постепенно чувство полного одиночества вновь захлестнуло меня. Никаких надежд не оставалось. Я вернулся домой, но дом обернулся могилой близких.

В городе я попытался найти знакомых. Мне удалось разыскать моего друга детства Игоря. Он недавно вернулся домой из немецкого лагеря в Германии. Он рассказал, что только мы с ним из нашей дружной компании остались живы. Шура Чубенко погиб в Румынии. Он вышел из танка, чтобы разведать переправу у реки Прут, раздался выстрел, и его не стало. Славка Мизько погиб в горах Высокие Татры в Чехословакии, где он был партизаном. Больше ничего о нем не известно.

Игорь ничего не знал о судьбе моих родных, но рассказал, что произошло с ним. Он был мобилизован, когда немцы уже были у города, участвовал в боях под Киевом, и когда Юго-Западный фронт попал в окружение, сумел избежать плена, и вернулся домой.

Когда город был оккупирован немцами, хозяйка дома, где он жил, выдала немцам, что он вернулся из армии. Знакомая девочка, которая работала в немецкой комендатуре, предупредила его, что он будет арестован. Игорь некоторое время скрывался, а потом попал в облаву и был послан на работы в Германию. Всю войну он работал там и после войны вернулся домой из немецкого лагеря. Вот и все, что я узнал тогда.

Но на этом история Игоря не закончилась. Наверное, лет через 15 я был в командировке в Киеве и опять разыскал его. То, что он рассказал, потрясло меня. Он не так давно вернулся из лагеря заключенных на Колыме. Там он провел 8 лет из 10 и был реабилитирован, как и его расстрелянный отец.

Судили его начальника, а когда на следствии узнали что он сын «врага народа», то дали 10 лет и ему. Один их его рассказов о Колыме нельзя забыть. Ночью охрана покидала лагерь. И власть переходили к уголовникам, которые творили беспредел. Тогда политические решили прекратить его. Изготовив холодное оружие, используя ломы, лопаты, дубины ночью они вошли в барак главарей и перебили всех. Ночная власть перешла в их руки. Расследования не было, как будто ничего не произошло. Еще через много лет я побывал в Киеве и опять разыскал Игоря. Жизнь у него не сложилась, он был сломленным человеком.

Продолжение следует.

Текст прислал для публикации на www.world-war.ru автор воспоминаний.