До смерти четыре шага

Гестапо приступает к своей работе

Впереди меня стоят три человека. Подходят по одному к столу. Фашисты что-то спрашивают – нам, конечно, не слышно – и смотрят по карте. Два человека прошли благополучно, но всё же долго их спрашивали. Подходит третий человек, он же – идущий впереди меня. Сердце мое, кажется, совсем замирает: то часто стучит, то вообще мертвое делается, – но себе без конца внушаешь мужество.

И вдруг появляется новый страх перед моими глазами. Впереди идущий оказался ложным украинцем: он, видимо, не смог назвать рядочные селения. Поднялся такой крик за столом! Один кричит: «Ты хочешь партизанить! Подрывать немецкие машины, поезда! Убивать наших солдат!» Другой кричит во всё горло: «Аллес! Капут, аллес капут!» (Это значит: «Нужно убивать!») Третий голос кричит: «Нихт капут! 25 розгов ап!» Нетрудно представить, какое положение у этого солдата, какой был его вид – как белое полотно, вот-вот он должен упасть от страха, как он, бедный, стоит – вполне понятно, что он уже без всякого сознания, он уже, наверное, ничего не помнит.

Подбегают те, которые сидели в стороне с плетями, – и как собаки голодные с жадностью хотят схватить эту бедную полумертвую душонку. Крик за столом успокоился: как видимо, всё же решили 25 розгов, это значит – столько ударов плетями. Плети, конечно, не то чтобы как ремень – нет, они специальные витые: в середину вплетается наподобие стальной колючей проволоки. Такие удары редко кто может вынести. Когда подбежали палачи, то один из них крикнул: «Раздевайся, сволочь!» Бедный солдат по армейской сноровке быстро разделся и побросал всё в кучу, и упал лицом вниз на том месте, где стоял. В присутствии всех фашистские злодеи стали наносить физические удары, а один из них считал вслух. Все пленные стояли ни живы ни мертвы и со слезами на глазах.

Да, я, конечно, не могу, надо признаться, жизнеподобно описать этот случай и как-то получше довести до сознания читателя. А желательно бы. Кто будет читать – хоть немного бы приостановился над этим рассказом. Ведь у этого бедного солдата где-то есть родители, и они проливают слезы по нему, без конца заглядывают в почтовый ящик в ожидании письма. И если бы видели, что с ним происходит, то наверняка бы сделались умалишенными или же получили разрыв сердца.

После жестоких фашистских ударов подняться он не мог. Где он лежал – вся земля была смочена кровью. После чего один немец из-за стола дал приказ полиции: «Ап! Темница! Ап! Ап!» – и показал рукой в ту сторону, где была расположена темница. Полицейские потащили несчастного волоком. И так он вошел в сознание или нет – неизвестно. Да нам было не до него: сами готовились к этому.

Итак, прекращается мое дыхание

«Следующий!» – было произнесено слово из застолья. Значит, очередь моя, надо идти к фашистскому столу. Но ноги почти не шагают, язык как будто прирос к зубам, рот тоже – откроется или нет, даже не уверен. Слышу сзади слова моего товарища: «Иди, Василий, с Богом, набирай мужество. Скоро будет конец, не падай духом. Ясно?» Я как будто всё это не слышал, даже не оглянулся назад, поскольку этого делать нельзя. Набираю терпения, а самого как ветром качает со стороны в сторону. И в голове мысли: «Вот и подошел к концу. А какой будет конец – пока неизвестно».

Русский переводчик записывает фамилию, имя, отчество. Вот тут и родилась моя другая фамилия – Осипенко. Отвечаю: «Осипенко Василий Петрович». Спрашивают: «Место жительства твое?» Я отвечаю: «Витебская область, Песчанский район, село Козловка». Сидящие офицеры Гестапо строго смотрят по карте, которая раскрыта перед ними. Наступает новый страх: фашисты не находят на карте село-деревню Козловка. Сами собой говорят, что «нихт Козловка, нихт Козловка». Тут меня буквально как парализовало, действительно замирает во мне дыхание. Нетрудно представить, как тяжело было стоять. Вот-вот, думаю, не устою, упаду. Да, а ведь правда, в какой-то песне есть такие слова: «…А до смерти четыре шага…». Так вот, я и подошел к самой смерти, прошел действительно четыре шага. Вот-вот брызнут слезы, губы уже трясутся от горького моего дыхания. Хочется перед смертью своей сказать: «Мама! Милая моя мама! Прощай! Напрасно ждешь ты меня. Милые мои тятя и мама! Прощайте! Целую я вас! Ваш Василий».

Фашисты начинают смотреть на меня зверем: «Нихт Козловка! Нихт, нихт». Тогда я, действительно как перед смертью, стал быть смелее. Говорю: «Ну как же нет, когда я там проживал до армии!» И назвал еще рядочные села. Тогда фашисты говорят: «А, а, а, кляйн! Кляйн, кляйн Козловка». Слово «кляйн» значит «маленькая». Тогда я как бы оживел, говорю: «Да, да, маленькая деревня». Кроме Козловки я еще рассказал о семи деревнях. Тогда они смотрят на меня и говорят между собою: «Я, я, я, – это значит по-ихнему «да, да, да». – Это точный украинец. Ап! В сторону». Значит – «иди в сторону». Вот только тогда я стал дышать на полную грудь. «Ну, думаю, опасность миновала, слава Богу».

Так же спокойно прошел и мой наставник по имени Шура. Всех тех, которые проходили регистрацию, отводили в сторону, за отдельный забор. Конечно, тоже под охраной.

И наконец-то мы выбрались из лагерей военнопленных

В этот же день после такой строгой регистрации нам заготовили паспорта. А пока мы находились в изолированном помещении – в ожидании, что скоро нас позовут, выдадут паспорта и пустят на родину. Такая утешительная радость! Но мы с Шурой также думаем: «А куда мы пойдем? Всюду немецкая власть, рано или поздно нас всё равно где-то застопорят». Но в первую очередь хотя бы досыта поесть, пойти по сбору милостыньки. Ведь мне когда-то подавали хорошо, и тут тоже Украина, кто-то да подаст кусочек хлебушка.

Вскоре нас позвали обратно к тем самым столам. Ну, думаем, сейчас получим фашистские паспорта и будем на свободе. Но почему-то не верится, всё это происходит как во сне.

Перед столами нас выстроили по обычной армейской обстановке и стали вызывать по фамилии. Называют мою фамилию: «Осипенко Василий Петрович!» Кругом стояла мертвая тишина, в том числе и я – стоял и молчал. Снова повторяют: «Осипенко! Осипенко! Есть такой? Или нет?!» Действительно, что уж значит не своя фамилия: так оно и тут сказывается. И вдруг я как бы проснулся и кричу: «Я! Я!» Тогда кто-то из переводчиков закричал на меня: «Уснул чи що?!» Тогда я выхожу из строя и подхожу к столам, говорю: «Болею, плохо слышу», – сам показываю на уши. Тут же переводчик передал мои слова. Тогда немецкий офицер из числа Гестапо говорит: «Кранк? Кранк? Ну, на хаус, на хаус, ап, ап». Это значит, он сказал: «Болеешь, болеешь, ну, домой пойдешь». Да, сам себе думаю: «Какой домой… Если бы я действительно шел домой, то по мне было видно». Но делаю вид, что действительно болею. Получил паспорт и обратно встал в строй.

Когда все получили, то главный офицер стал выступать перед нами. Он говорил: «Вы самые счастливые люди, что вас отпускают по домам. Сколько было раньше войн, но пленных отпускали лишь тогда, когда кончатся военные действия. А немецкая власть так вот поступает с вами – отпускает преждевременно в свои родные места. Когда прибудете домой, то немедленно нужно встать на учет согласно данного паспорта. Срок вам – не больше недели. А кто будет долго бродить – тогда обратно можем забрать в лагеря». После его выступления раскрывают широко обе половины ворот. И тогда тот офицер сказал: «Ну, желаю вам удачи в пути! А сейчас с криком «Ура!» – марш!»

Вот тут действительно – откуда и сила взялась – все закричали «Ура! Ура!» и побежали кто как мог. А некоторые падали и опять подымались, кричали «Ура!» и бежали – сами себе не верили. И так вот закончилась наша лагерная жизнь в селе Колончак.

Первые шаги на свободе

Невозможно передать великую нашу радость в ту пору – что мы среди белого дня на свободе. И это после таких жестоких дней, когда на каждом шагу, в каждую минуту ожидали смерть. Да, нелегко даже говорить и описывать эту тяжесть, которую нам пришлось пережить, а ведь мы отдали свою молодость, которая дается раз в жизни, отдали навсегда.

Самые первые шаги на свободе мы очень спешили. Обгоняя друг друга, вбегали из дома в дом по сбору милостыньки. Кто что может подать, то и брали. Набрали несколько кусочков хлеба. Да, действительно, именно что «кусочков»: никогда люди, подобные нам, не назовут «кусков хлеба», а только так вот – «кусочков». Какими они были дорогими для нас, эти кусочки хлебушка! Прежде чем положить каждый из них в свой мешочек – обязательно его поцелуешь, а потом сердечно поблагодаришь ту хозяечку, которая подала его.

Когда вышли за околицу села, тогда мы особенно почувствовали в себе ощущение вольной жизни. Услышали голоса птиц, которые весело щебетали, радовались наступлению весенних дней. Нам казалось, что они также радуются нашему освобождению из неволи. Все наши братья разошлись по разным дорогам, а мы вот – вдвоем, с моим товарищем Шурой. Он был гораздо старше меня, и много он мне помог в освобождении на волю.

Вблизи этого села увидели один незначительный бугорок, уже покрытый зеленой травкой. Подошли к этому бугорку и беседовали. Вот мой коллега и говорит: «Да, Василий, а, наверно, этот офицер, который выступал перед нами, правильно сказал, что самые мы счастливые люди – уходим на свободу, а война еще не закончена. Так вот, прежде чем есть эти кусочки, давай поклонимся Богу и вспомним прожитую нашу жизнь, которая уже осталась позади». Так мы и сделали, от такой великой радости и вспоминая страшные прожитые дни, мы трижды сделали земные поклоны и поцеловали этот прекрасный бугорок земли – со слезами и словами: «Милая наша земля Украины, покрой нас на твоих просторах. Да сохрани нас, Господи, на этой земле». Тогда стали кушать свои набранные кусочки хлебушка, которые казались для нас самой прекраснейшей едой с ароматным запахом. Немного отдохнули на свободе: ведь нам спешить некуда. Одни спешат как можно быстрее добраться до своего дома, а ведь у нас дома-то нет, и надо над этим опять думать и думать.

Прошли несколько километров от села Колончак. Куда ведет эта дорога – нам неизвестно. Увидели стог соломы. Мой попутчик говорит: «Айда, Василий, к той вон соломе. Там разденемся донага и хорошенько выколотим своих паразитов, которые выпивают из нас последнюю кровь». Совет очень правильный, ведь нас и ночевать-то никто не пустит таких вшивых, а где-то нам придется ночевать. Можно, конечно, переночевать и в этой соломе, но кроме ночлега нам нужно что-то и покушать. Так и решили: подошли к стогу соломы, разделись и стали вытряхивать вшей. Их было очень много и очень трудно было от них избавиться. Брали пучок соломы и этой соломой терли по одёже, особенно по швам. Таким путем, сколько могли, столько и вытряхнули, и пошли дальше по украинским просторам. Но теперь мысли в голове бесконечные: «А куда пойдем? Куда будем держать свой путь? Хоть и есть у нас теперь паспорта, но там указано местожительство, куда мы должны следовать».

Увидели какой-то поселок и стали держать свой путь прямо на него. Подошли к этому селу. Какое его название, мы даже и не поинтересовались. В этом селе был какой-то, как видимо, праздник: люди чисто одеты, женщины и дети сидели на скамеечках возле домов. Мы подошли к ним, чтобы попросить милостыньку. Они как увидели нас – тут же окружили, стали выносить из своих домов кто что может. Мы выбрали удобное место прямо среди улицы и уселись, чтобы покушать. Пока кушали, около нас всё больше и больше собиралось народу. Мы рассказывали о своей пленной жизни, а все наши слушатели сидели вокруг нас со слезами на глазах. Помню, как один малыш побежал в дом и кричит: «Бабуся! Бабуся! Пойдем скорее! Вон там сидят живые шкелеты, выходи быстрее!» Да, видимо, этот малыш был прав, что действительно мы были такие – похожие на скелеты. Одна молодая девушка спрашивает нас: «А у вас воши е?» Мы говорим: «Чего хорошего, а этой гадости хватает. Вот еще никак не можем от них избавиться». Она, конечно, заметила, что они ползали по нас; хоть мы их и выколачивали в той соломе, но их, казалось, как будто еще больше.

Продолжение следует.