Мы же возбудим течение встречное…

Екатерина Александровна и Борис Петрович Ефимовы

Мои родители Борис Петрович Ефимов и Екатерина Александровна Ефимова (Нерсесова) поженились в 1937 году. Мама – коренная москвичка, а папа приехал в Москву после окончания Петербургского (Ленинградского) горного института. По специальности папа – геолог. Вырос он на Волге в селе Ширяево, недалеко от Самары. Их было семь человек детей, большая крепкая православная семья. К тому моменту, как я уже помню, остались только два дядюшки: Сергей и Алексей, оба младше папы.

После того, как папа отучился в Самаре, поехал поступать в Горный институт. Дедушка был горным мастером, поэтому для него Ленинградский горный институт был высокой маркой. Он всячески приветствовал желание сына учиться. Когда папа успешно кончил этот институт, он очень был рад. После этого блестящий молодой инженер, который потерял православную веру за студенческие годы, приехал в Москву. Папа, очень общительный, веселый, всегда полный самых разных планов, был душой разных молодежных компаний, но при этом он хотел создать хорошую, крепкую семью.

В Москве он поселился у своей тетушки Елены Алексеевны Ефимовой. Елена Алексеевна была женой дядюшки Евгения Николаевича Ефимова, юриста, православного человека. О нем довольно много сохранилось свидетельств, в том числе о том, что он был одним из первых взят по делу изъятия церковных ценностей и получил соответствующий приговор, но его отпустили. Он отсидел в тюрьме некоторое время. Тетушка была очень организованным человеком: историк, преподаватель в одной из известных московских гимназий. Семья была дружной. Летом они всегда ездили в Европу знакомиться с европейской культурой. Жили в Замоскворечье, сейчас это район метро «Добрынинская», Коровий вал. Внезапно Евгений Николаевич скончался. Тетушка тяжело переживала утрату. Как раз в это время у тетушки и поселился мой отец. Тетушку многие звали «наш апостол», потому что она очень хорошо понимала людей, была удивительным педагогом и, когда она уже стала сознательно на путь христианский, очень многим смогла помочь. Умела подойти почти к любому человеку и помочь ему разобраться с собой, увидеть в себе силы и пути роста самого разного: интеллектуального, культурного и духовного. Постепенными шажками она вела своих подопечных, тех, кто с ней общался. В то время в начале 30-х годов наше образование находилось в очень тяжелом состоянии. Школа была пролетарская. В ней не было отечественной истории, исчезал из программы А.С. Пушкин и вообще русская культура. Литература заменялась Багрицким, Маяковским и другими революционными писателями и поэтами. Шла грубая антирелигиозная пропаганда. Для молодежи открывались все дороги: можно было идти в науку, можно было идти в искусство, куда угодно, к светлому будущему народа, Родины, человечества. Эти лозунги, в основе которых была подмена христианских идеалов близкими, но антихристианскими идеалами, очень многих заражали. Также был заражен и папа.

Елена Алексеевна организовывала кружки за минимальную плату, а дальше и без платы. Она занималась со школьниками, некоторые из этих детей сдавали экстерном школу, потому что ходить в школу было очень трудно. Образование, как я сказал, было против всех христианских основ, и школа знаний почти не давала: совсем не было отечественной истории, мировой истории и культуры. Тетушка старалась приучить школьников к самостоятельной работе, самостоятельному мышлению. Члены кружков готовили доклады, сообщения.

К тетушке приходили заниматься, в основном, девушки. Сначала это были школьники, потом после школы они уже приходили и регулярно собирались для того, чтобы, как говорил поэт граф Алексей Константинович Толстой, «грести против течения»:

«… Други, гребите! Напрасно хулители
Мнят оскорбить нас своею гордынею —
На берег вскоре мы, волн победители,
Выйдем торжественно с нашей святынею!
Верх над конечным возьмет бесконечное,
Верою в наше святое значение
Мы же возбудим течение встречное
Против течения!»

Надо было удержаться против общего потока коммунистических лозунгов, собраний, движений, но без осуждения. Это было очень непросто.

Мама моя поступила на математический факультет МГУ. Вскоре ее оттуда выгнали. Надо сказать, что она чудом поступила, несмотря на то, что у нее не было пролетарского происхождения. В то время для поступления большое значение имело социальное происхождение. Пролетарское происхождение было проходным баллом в МГУ. Она же родилась и выросла в богатой семье. Ее дед был промышленником, а отец – преподавателем, профессором Московского Университета, юристом. Отец не уехал из страны, в это время он заведовал библиотекой МГУ. Ему пришлось уйти с юридического факультета, когда во главе факультета стал Воровский. Он говорил, что не может подать руку этому человеку.

На втором курсе у мамы увидели цепочку и спросили:

– Что это такое?

– Крестик.

– А ты что, верующая?

– Верующая.

Интересно, что в тот день, когда устроили собрание по исключению мамы из Университета, академик Дмитрий Фёдорович Егоров, учитель всех московских математиков, глава московской математической школы, не пришел на лекцию. Его арестовали. Он был православным человеком, прислуживал в храме. После травли его арестовали, позже сослали в Казань, где он и умер 10 сентября 1931 года. Маме пришлось уйти из Университета. Потом она сдавала экзамены экстерном. Ей приходилось самостоятельно как-то работать.

Очень непросто в то время было удержаться в церкви, когда все и вся были против. Надо было сделать выбор. Елена Алексеевна Ефимова очень ей помогала в этом. Она сначала занималась с ней для того, чтобы сдать экзамены в школе, а потом мама ходила к ней как к старшему другу и к руководителю в кружок. В этот кружок ходили, кроме нее, Шура Рогинская (мама отца Александра Ильяшенко), Маша Голицына, Ия Грачёва и еще некоторые. В этом кружке, когда собиралась молодежь, этот блестящий инженер, геолог, сначала свысока и пренебрежительно смотрел и на тётушку, как на пережиток старого, и на эту молодежь, а потом заинтересовался: а что же они читают? И тётушка ему как-то говорит: «Ну вот, возьми книжку и посмотри». Он берёт книжку и вдруг видит, что он не может внимательно прочитать двух страниц, то есть, оказывается, он совсем не умеет работать с книгой. Его этому не научили. Это его задело: как это так, он и не может?! Начал заниматься. Тётушка сначала дала ему одну книгу, потому другую, потом третью. И понемножку он понял, что огромный пласт русской и мировой культуры и истории ему просто недоступен, что он идёт как бы «задрав штаны, вслед за комсомолом», идёт мимо всей этой великой культуры, в том числе, и духовной. Это его уже серьёзно задело. Он начал трудиться и постепенно начал менять своё отношение и к этим книгам, и к собственной тётушке, и к этим девушкам.

Схиигумения Фамарь

В это время мама начала ездить к схиигумении Фамари. Схиигумения Фамарь – это известный человек, друг великой княгини Елизаветы Фёдоровны, настоятельницы Марфо-Мариинской обители. Она, отчасти при поддержке Елизаветы Фёдоровны, в начале XX века в 1912 году организовала и построила под Москвой Серафимо-Знаменский скит. Из этого скита вышли очень интересные, духовно глубокие люди. Окормляли этот скит владыка Арсений (Жадановский) и владыка Серафим (Звездинский).

После ссылок, уже больная чахоткой, матушка обосновалась под Москвой на железнодорожной станции, которая теперь называется «Пионерская». В маленьком, крошечном домике была зарегистрирована трудовая артель, где при ней было пять монахинь, которые стегали одеяла. Матушка Фамарь доживала уже свои последние годы. Совершенно святая, многое ей было открыто. И когда моя мама, Риночка Нерсесова, приехала туда первый раз, матушка её очень сердечно приняла, и у них сразу установился духовный, крепкий, сердечный контакт до конца.

Риночка на Бориса, этого блестящего инженера, конечно, никакого внимания обращать не собиралась, поскольку это был совершенно чуждый ей тип людей. А Борис очень ею заинтересовался. Через некоторое время он стал ходить в храм и приехал также к игумении Фамари. И, наконец, он сделал маме предложение, на которое она дала категорический отказ. Он стал более или менее регулярно ездить к матушке Фамари. И матушка Фамарь его поддержала, обнадежила и благословила. А он, как человек горячий, крепкий, как человек принципов, к тому времени уже резко изменил все свои прежние принципы и вместо этой призрачной коммунистической мечты взял принципы христианства.

Весной 1936 года матушка скончалась. А весной 1937 года арестовали владыку Арсения (Жадановского). 26 сентября 1937 владыка Арсений был осуждён тройкой при УНКВД СССР по Московской обл. по обвинению в «руководстве и организации контрреволюционной нелегальной монархической организации церковников» и приговорён к расстрелу. В конце 1937 года папа с мамой решили создать православную крепкую церковную семью и обвенчались, как это тогда бывало, тайно, где-то под Москвой.

Борис Петрович Ефимов

Как строить семью? Можно сказать, что в то время в Москве было всего несколько православных семей. Папа очень просил Елену Алексеевну, чтобы она пустила их жить к себе, но та не решилась, зная горячий папин характер и зная, что у нее уже немного сил. Так папа пришёл в семью мамы. Что это была за семья? Квартира профессора Александра Нерсесовича Нерсесова находилась в Архангельском переулке, в двухэтажном доме на первом этаже. Это был дом Бари. Александр Вениаминович Бари был промышленником, одним из тех, кто выводил Россию на путь промышленного развития, один из соратников Менделеева, которые в начале XX века добились того, что в России по основным показателям промышленности производительность труда была выше, чем в Европе, и была сравнима с американской. То есть, по прогнозам Д.И. Менделеева, к 20-му году Россия должна была обогнать в промышленном развитии другие страны, в том числе и Америку. Это было удивительное время, но одновременно это было время раскола общества сверху донизу. Начиная от царской семьи Романовых, всё общество до самого низа было расколото на тех, кто строил, и тех, кто разрушал. И, приезжая в Москву, Менделеев всегда приходил к Александру Вениаминовичу Бари и к деду Риночки Нерсесовой. В этом доме Бари второй этаж принадлежал деду, а первый этаж – его зятю Александру Нерсесовичу Нерсесову, армянину, сыну профессора, самому впоследствии профессору-юристу. Время было очень непростое. Достаточно сказать, что в этой квартире Нерсесовых восемь раз производили обыски, два раза уводили Евгению Александровну, супругу Александра Нерсесовича, раз или два его самого уводили в тюрьму, а потом отпускали Божией милостью.

При этом бабушка Евгения Александровна постоянно была занята какими-то добрыми делами: какими-то старушками, какими-то больными, какими-то несчастными, в том числе брошенными, потерявшимися во время революции детьми-сиротами и т.д. Дом был как проходной двор. В этих условиях маме было очень трудно сосредоточиться, заниматься, справляться со всеми, в том числе внутренними, собственными трудностями. В этом ей помогали Елена Алексеевна Ефимова и матушка Фамарь. И вот в этот дом, где было 11-12 комнат, из которых семье профессора Нерсесова принадлежало 4 или 5, остальные были уже коммунальными, и вошел Борис Петрович. В этой квартире, в которой проходили уже восемь обысков, в которой жили совершенно посторонние люди, и очень многое просматривалось и прослеживалось, надо было строить семью. Слава Богу, что с самого начала им была выделена отдельная комната. Перед войной родился мой старший брат Георгий, а затем я в 1940 году. Но с самого начала папа понимал, что в этой квартире, в этом «Вавилоне», построить христианскую семью невозможно. И с 1938 года он стал искать, где сделать свой дом, свою атмосферу, чтобы хранить, растить и воспитывать детей. Он сразу заявил, что будет пять человек детей, не меньше. И со свойственной ему энергией, настойчивостью сначала он искал в одном месте, потом втором, третьем, и, наконец, удалось купить участок в Московской области, в двух километрах от нынешней станции Софрино. Тогда не было станции «43 км», был сплошной лес. И вот в этом лесу было 33 сотки, на которых стоял каркас дома с лестницей на второй этаж и черепичной крышей. Этот каркас дома к началу войны удалось как-то обшить какими-то досками, между досок засыпать шлак, то есть сделать его более или менее тёплым, поставить печку и удалось даже отдать долги. И грянула война. В этом доме выросли мы. Там мы провели войну. Но и не только мы.

Дело в том, что после смерти матушки Фамари, папа помогал устраивать монашек, бывших при матушке. Одну монашку (это была Татьяна Волкова, впоследствии – матушка Арсения) он поселил при своём отце. Затем её сменила Феклуша – Фёкла Егоровна, совершенно простая чудная старушка. Дедушка уже сильно болел, и она за ним ухаживала и впоследствии жила в той комнатке, которую его отец, Пётр Николаевич, получил в Москве. А на даче удалось папе выделить комнатку, которую он полностью отдал двум монашкам: Веронике и Евдокии. Они были близки к матушке Фамари, до конца были при ней. Дуня была келейницей при матушке Фамари, а Вероника была одной из немногих образованных. Она могла вычитывать все службы и была близка к матушке именно как образованный человек, каких было немного. Большей частью при матушке были монашки из деревни. Здесь же, в крошечной комнате, в которой не было и десяти метров, стояли две кроватки, и вся комната была увешана иконами. Это были иконы из Серафимо-Знаменского скита от матушки Фамари. В том числе были некоторые святыни: книга, кажется, псалтырь, перед которой скончался преподобный Серафим, был образ преподобного Серафима с кусочком камня, на котором он молился. Был образ преподобного, который матушка Фамарь считала чудотворным, он спасал матушку многократно, во всех её тяжёлых обстояниях. И вот две монахини стали жить по-монашески при семье Бориса и Екатерины.

Всего в доме были кухня-столовая, еще 3 комнатки – всё очень скромно, и достаточно светлое было начало. Вероника была уже слабенькая, у неё была болезнь Паркинсона, руки дрожали, она ничего не делала, только молилась, а Дуня была из деревни, очень крепкая, волевая, с волевым характером, неграмотная, и она взялась делать огород. И всё, что она делала, она должна была делать на пять с плюсом. Варит ли она кашу или картошку, или обед, или топит ли печь, или делает огород, или моет пол, у неё всё было так, как было заведено у матушки Фамарь – всё делается на «отлично». Её мы звали няня Дуня. Так началась жизнь православной семьи под Москвой. В 1940 году они вычитывали все службы, как положено по уставу. Няня, конечно, не всегда вычитывала. Она заменяла это Иисусовой молитвой или еще как-то (она была очень талантливый человек, у неё была чудная память), и массу молитв она знала просто наизусть. Поэтому монашеское правило она всегда читала наизусть, в том числе за той или иной работой. Вот так строилась жизнь. Временами туда приезжали сначала во время строительства дедушка Пётр Николаевич с Феклушей (бабушка Анна Ивановна уже скончалась), затем Александр Нерсесович с Евгенией Александровной. Иногда мама приглашала кого-то из гостей, но так, чтобы это не нарушало атмосферу семьи, чтобы можно было их принять, с ними пообщаться, и всё. Папа всегда очень много работал. Он был геологом, ездил в экспедиции и в Подмосковье, и куда-нибудь далеко – в Армению и в самые разные места. Когда он уже создал семью, то понял, что специальность геолога не содействует созданию семьи, когда полгода его нет. И он начал менять специальность и поменял её настолько, что в 1943 году он защитил кандидатскую диссертацию (за полгода её написал) на стыке, на грани между экономикой и геологией. Он в это время работал в МГРИ (Московский Геологоразведочный институт).

Перед войной у мамы был духовником отец Константин Ровинский. Есть его изданные «Записки старого священника», где много написано о нашей семье: о бабушке, о маме, и т.д. Отец Константин Ровинский перед войной был в ссылке во Владимире с матушкой. В 1939 – 1940 гг. он похоронил матушку и остался один во Владимире. Ему тогда было уже за восемьдесят. До этого папа ездил туда и должен был ему хотя бы напилить, наколоть дров, так, чтобы они не замёрзли, потому что ни денег, ни возможностей никаких не было. Просто встать и растопить печку уже был подвиг для этих старичков. И вот он остался один. Друг семьи Василий Евдокимов, тогда сравнительно молодой человек, предложил и привёз его на эту же дачу. И весь Великий пост 1941 года, и Пасху на этой даче служба уже шла со священником. Служилась Божественная Литургия, служились все великопостные службы, и ими наслаждались, прежде всего, монашки и он сам. Он был на полном их обеспечении.

Наступила война. Это было лето 1941 года, когда отца Константина пришлось отвезти в Тарусу или в Верею, там он и скончался. Уже к зиме немцы были в Дмитрове и подошли на расстояние 30-ти километров от нашей дачи. Они шли по Дмитровскому шоссе. А Вероника у нас жила без прописки. Представьте себе военное время, когда рядом с фронтом живёт без прописки человек. Сделали так: в течение дня няня утром выходила из комнаты и запирала матушку Веронику в комнатке. И весь день на двери висел крошечный замочек. Только когда стемнеет, комнату отпирали и выпускали матушку Веронику. Никого в дом не приглашали и не пускали даже соседей. Никто не знал, что у нас живёт человек, тем более, без прописки. Каждый вечер, когда стемнеет, матушка Вероника с матушкой Евдокией брали чудотворный образ преподобного Серафима и обходили с ним дом.

Андрей Борисович Ефимов, д.ф.-м.н, профессор, зав. кафедрой истории миссий в ПСТГУ

Во время войны надо было что-то есть, надо было чем-то топить, и вот папа валил лес на участке, пилил, колол. Но этого было мало. Надо было выкорчевать пни, которые тоже он корчевал, дальше надо было вырастить хотя бы картошки. Постепенно делали сначала один огородик, потом второй, потом третий в этом лесу. Почвы там глинистые, абсолютно неплодородные, неспособные дать хороший урожай. Единственное, что можно было сделать – как-то их удобрить. Папа делал собственными руками тачку (по-другому нельзя было, так как невозможно было ничего достать), впрягался в нее, впрягал кого-то еще и ехал в лес на торфяное болото. Там нагружал эту тачку мокрым торфом, затем все вместе тащили это на огород. Только так можно было удобрить в то время землю. Милостью Божией в основном нам хватало картошки на зиму, к концу войны уже так было. Более того, мама всегда молилась, чтобы у каждого из ребят каждый день был стакан молока и кусочек сахара. И к окончанию войны каждый из нас получал стакан молока и кусочек сахара. Папа работал в Москве. В Москве были мамины дедушка и бабушка, и временами надо было жить там, а временами на даче. Зиму наша семья проводила в Москве.

Бывало так, что мама берет двоих ребят, едет с ними на дачу, подготавливает приезд папы. Когда папа приезжал, он валил дерево, пилил на чурбаны, а в воскресенье вечером надо было эти чурбаны тащить в Москву. Папа сложил в нашей комнатке в Москве маленькую печурку, и надо было и ее топить, потому что на большую печь дров не было. Холод, сырость всегда были в Москве, да и на даче тоже. Особенно в Москве, поскольку это был первый, низкий, этаж. В нашей комнате окна были чуть выше земли, с них всегда зимой текла вода. В Москве, в этой большой коммунальной квартире, часто слышалось по вечерам: «Граждане, воздушная тревога!» Нужно было все завесить. Как только начинало гудеть, многие хватали детей, что-то с собой, и в панике бежали в метро. Прожектора начинали шарить по небу, какие-то дежурные лезли на чердак, чтобы сбрасывать или тушить зажигалки. Дедушка Александр Нерсесович шел на кухню. На кухне у нас был бетонный пол, на котором мы все учились пилить и колоть дрова, стояли козлы, там он начинал щипать лучину и ставить самовар. Самовар горящий, кипящий относился в комнату, и все садились пить чай. Никогда никто не бегал ни в метро, ни в бомбоубежище.

Дедушка с революционных времен часто до часа, до двух, до четырех-пяти ночи ходил по коридору и молился. Однажды мама видит такой сон. Она хочет выйти из подъезда, а подъезд наш выходил на соседний двор, в котором находился храм архангела Гавриила, Антиохийское подворье. Этот храм не закрывался. Двор храма был отделен от нашего дворика кирпичной стеной в рост человека. Маме снится, что она выходит из подъезда и видит: загорается огонь на церковном дворе, поднимается стена огня и идет на дом. Она думает, что делать, что хватать? Потому что это единственный выход из квартиры, когда огонь подойдет к этой двери, выйти будет уже нельзя. А стена огня подходит к этой каменной ограде и гаснет. Мама про себя думает: «Это папа, Александр Нерсесович молится». Утром она рассказала мужу сон. Когда вышли из дома, оказалось что весь переулок оцеплен военными. Ночью упала бомба в полтонны во двор храма и не взорвалась, ее обезвреживали. Если бы она взорвалась, конечно, наш дом был бы разрушен…

Записала и подготовила Татьяна Алешина

www.world-war.ru