Настроение безысходности

Декабрьские бои 1941 года за освобождение правобережья Волхова и захват плацдармов на его левом берегу в январе 1942 года (Тихвинская наступательная операция). Часть 2.

Вечером 8 декабря и мы получили приказ о наступлении, которым предусматривался артиллерийский налет по заранее пристрелянным целям на переднем крае с 5.30 до 6.00. В 6.00 перенос огня по второй линии обороны противника и атака нашей пехотой первой линии обороны с последующим наступлением и овладением населенными пунктами по восточному берегу р. Волхов. Ночью перед атакой пехота получила пополнение, которое развели по ротам в окопы.

Декабрь, много снега, сильный мороз, темень беспросветная. Вслепую шли и вслепую стреляли, зато сохранялась внезапность, растерянность и неизвестность для противника: откуда и куда мы наступаем, какими силами? Схватка была жестокой и с большой кровью. Когда наша 5-я батарея снялась с огневой позиции, чтобы следовать за ушедшей вперед пехотой, то при подходе к Никиткино сначала расчищали дорогу от тел наших бойцов и командиров, погибших в этом бою, так как лошади храпели и пятились, отказывались идти по трупам людей. Все поле перед Никиткино было усеяно телами людей. Уже в расположении первой линии обороны противника увидели два трупа: один – нашего бойца, второй – врага. Оба вцепились руками в горло друг другу и в такой позе погибли, но ни тот, ни другой рук не разжали, так и смерзлись. Вероятно, похоронная команда их так вместе и похоронила, так как разнять их, не повредив, было невозможно.

Вероятно, испанцы в своей легкой не по сезону одежонке боялись мороза и потому так отчаянно дрались у своих теплых землянок. Но когда их все-таки выбили, они улепетывали с такой скоростью, что мы их еле-еле успевали догнать.

Сопротивление противника ослабло, тела их погибших встречались значительно реже, и наше продвижение ускорилось. Где-то в середине дня наша пехота была в Руссе и Змейском на восточном берегу Волхова, а голубые удрали за Волхов на заранее подготовленные позиции. В этих населенных пунктах осталось по несколько неразрушенных домов. Пошли выбирать наблюдательный пункт. В одном месте на склоне к Волхову обнаружили хорошее сооружение с великолепным обзором обороны противника на западном берегу. Но это выпуклое сооружение и у врага было как на ладони. В случае обстрела к нему не подойдешь и из него не уйдешь, и корректировать огонь батареи будет невозможно, и ход сообщения не прорыть, так как полностью себя демаскируешь. Пока мы размышляли, его заняла наша пехота под КП батальона капитана Нарейкина.

Мы выбрали свой НП на пустыре левее КП батальона (метрах в ста), наметили ориентиры, оставили наблюдателей и пошли в один из уцелевших домов поговорить с местными жителями. Зашли во двор, нас очень приветливо встретил пожилой, но еще довольно бодрый хозяин и сказал: «Я не сомневался, что вы прогоните этих вояк. Если бы вы их не выгнали, это было бы позором для России. Смотрите, вы ведь молодец к молодцу, и одеты и обуты добротно и тепло, и не замухрышки, как испанцы в пилоточках, худых шинелишках, срам смотреть!». На крыльце появилась его жена, указывая на которую он сказал: «Моя хозяйка». Пригласили в избу погреться, где они поведали, что испанцев Гитлер не кормил, а выдавал зарплату, на которую они должны были покупать у населения продукты питания. А что можно купить у неимущего населения? Вот они и побирались у нас. Придут и говорят: «Матка, дай картошки!». А я им говорю, чтоб полезали в подполье и набирали. «Нет, – отвечают, – там партизан пук, пук», то есть застрелит. Слазаю сама, наберу ведро и отдам. А что делать? Всех кошек в деревне поели, говорят – «русский зайка».

Мне подумалось, что заливает хозяин. А он говорит, что их кота тоже опалили, а съесть не успели. Вон он у ворот валяется. Действительно, у ворот лежал опаленный кот. Почему палили, а не обдирали, я уж не знаю, и спрашивать не стал. Хозяйка еще добавила: «И куда эти горемыки из Испании в Россию лезли в своей-то одежде? Нешто их наши-то ребята не вытурят?». Оказалось, что их двое сыновей тоже воюют, только давно от них вестей нет, но теперь будут. Мы попрощались с приветливыми хозяевами, посоветовали им переселиться в тыл.

Вернулись на свой НП, разведчики доложили о своих наблюдениях за противником, и началась наша обычная подготовка к бою, включая пристрелку реперов в расположении противника, от которых можно довольно точно переносить огонь на обнаруженные цели. Сами цели пока не трогали, чтобы не спугнуть противника, ибо за ночь он поменяет позиции огневых точек, и нам их снова нужно будет искать.

Не дремал и противник, начал укреплять свою оборону на западном берегу р. Волхов и вести пристрелку в нашем расположении. Все хождения с обеих сторон без необходимости прекратились. Работы, связанные с повышенным риском, велись в темное время суток, как то: оборудование ячеек для передового охранения у пехоты, для артиллеристов – оборудование передовых и боковых наблюдательных пунктов, рытье окопов и ходов сообщений, установка проволочных заграждений и минных полей и многое, многое другое, продиктованное условиями расположения противника, возможными его вылазками, особенностями местности, что обязаны были просчитать наши командиры и увязать действия различных родов войск с целью нанесения поражения противнику.

Война – это кровавая и беспощадная бойня людей, и рассчитывать на успех битвы могут лишь те, кто овладел искусством управления, а это весьма сложная задача, ибо такое искусство вырабатывается не в кабинетах мирной жизни, а в кровопролитнейших битвах. Здесь все имеет значение, и мелочей нет. За любую неучтенную мелочь приходится расплачиваться жизнью и кровью людей. Чувство ответственности возрастает с неимоверной остротой, и сам человек зреет прямо-таки на глазах. Для такого созревания почва одна – кровопролитные бои с огромным нечеловеческим упорством как наших воинов, так и воинов противника.

Требования к разведке всех видов существенно повысились. Усилились наблюдения и днем и ночью по выявлению огневых средств противника. Ночью по вспышкам с двух НП определялось направление, а днем переносили направление на планшет или карту, где точка пересечения есть координаты места, с которого ночью велся огонь. Днем эти места тщательно изучались через артиллерийские приборы. В тыл противника засылались подразделения лыжников, которые нападали на их гарнизоны, сеяли панику, брали «языка» и возвращались обратно. Конечно, при таких рейдах и мы несли потери, без которых на войне не обойтись.

Противник тоже не дремал. Усилились выстрелы из стрелкового оружия, участились артиллерийско-минометные налеты уже без соблюдения той пунктуальности, которая была летом и осенью 1941 года в определенное время и по одним и тем же площадям, когда можно было предвидеть, где и когда будут рваться снаряды. Прицельный огонь привел к пожарам в населенных пунктах и потерям в личном составе и в конском поголовье, а также к выходу из строя техники.

В свою очередь мы накапливали боевой опыт, изучали противника, учились у него организации обороны, его тактическим приемам в проведении боевых операций, его маневренности, в то же время серьезное внимание уделялось его слабым местам, с учетом которых разрабатывались тактические приемы в ведении боевых операций. Вся эта работа была основана на нашем убеждении, что враг умен и коварен, жесток и беспощаден, и что разработка наших боевых операций должна быть основана на уважении к противнику. Суть такого уважения заключалась в том, что нельзя надеяться, что наш враг где-то «опростоволосится», допустит ошибку в организации и проведении боя, а мы этим воспользуемся. Никакого «шапкозакидательства», никакого «авось» не должно быть допущено при подготовке к бою.

В обороне мы стремились как можно лучше подготовиться к наступлению. В пехоте на передовой оставляли минимум бойцов и командиров для ее удержания. Всех освободившихся людей отводили в тыл на 3–5 км и учили, как вести себя в наступлении, со всеми подробностями и с учетом лесисто-болотистой местности, форсированию р. Волхов с крутыми и обледенелыми берегами и многому-многому, что может в бою пригодиться. Боец – тогда боец, когда он умеет все: и мастерски владеть оружием, и оказать первую помощь раненому, и кашу сварить и действовать в бою, не забывая о собственном маневре.

Мы в артиллерии, кроме обычной учебы, уделяли особое внимание взаимозаменяемости, то есть в каждом расчете любой номер мог заменить выбывшего в бою товарища, особенно наводчика. Их в расчете должно быть 2–3 человека, которых сами готовили. На наблюдательных пунктах мы учили разведчиков артстрелковой подготовке, в итоге которой разведчик мог самостоятельно готовить сокращенную подготовку данных для батареи и корректировать ее огонь, читать карту, маскироваться, уметь стрелять из оружия своей пехоты и пехоты врага.

Оборонительные и наступательные бои за пять месяцев войны нас многому научили. Мы были уже не те августовские бойцы за Новгород, и противник нас стал уважать, считая нашу дивизию специально подготовленной для ведения боев в лесисто-болотистой местности, как в горах – горно-стрелковая. И это правда, ведь за пять месяцев войны на своем участке обороны дивизия нигде не отступала, а наоборот, когда в августе 1941 года противник прорвал нашу оборону на участке 267-й стрелковой дивизии (черниговской), воины 305-й стрелковой дивизии в упорных боях остановили этот прорыв на рубеже Никиткино – Посад.

Обычно условия передовой обороны не способствовали уставному поддержанию внешнего вида. Под д. Никиткино у ряда бойцов отсутствовали звездочки на шапках. На замечания командиров прикрепить красные звездочки на головные уборы реакция была вялой. Когда же снайпер противника попал однажды разрывной пулей прямо в звездочку на шапке одного красноармейца, то эмаль на звездочке отлетела, сама звездочка несколько деформировалась, но хозяин шапки остался невредим. После этого случая все, кто не имел звездочек на шапках, прикрепили их без всяких на то замечаний.

В итоге разведывательных мероприятий мы располагали довольно приличной информацией о противнике и начали готовить и осуществлять захват плацдармов на западном (левом) берегу Волхова. Первый плацдарм был захвачен на западном берегу – это деревня Жарки, в которой уцелело всего несколько домов. Взяли ее затемно, в предрассветных сумерках при весьма скромной артиллерийской поддержке, в том числе и нашей батареи. И мне пришлось также корректировать огонь других батарей нашего дивизиона, так как других корректировщиков в Муравьях не было, ибо они находились на других участках фронта дивизии и там выполняли свои основные задачи, как и я выполнял их в Муравьях, куда нас перебросили из Руссы.

В бою за д. Жарки произошел курьезный случай. Перед наступлением всем бойцам раздали патроны и ручные гранаты, но некоторые бойцы решили, что гранаты – это обуза для них.

И вот, когда бой завязался в самих Жарках, возникла следующая ситуация. Два наших бойца бегают вокруг одного деревянного дома, а за ними танкетка противника, стреляя из пулемета. Эти двое на бегу кричат: «Дайте гранату, дайте гранату!», а танкетка стреляет из пулемета и никак не может попасть в быстроногих бойцов. На их счастье поблизости оказался политрук роты, у которого была граната, ею он и подорвал эту танкетку. Бойцы остались живы и уже не решали проблему: брать или не брать гранаты в бой. Да и другим стало ясно, что надо брать, и побольше. Вот так в смертельных схватках оставшиеся в живых осваивали на практике науку побеждать.

Другая танкетка противника забралась на сложенные в штабель бревна. Видимо, баньку до войны готовили, а собрать не успели. Забралась, да так на этом «постаменте» и была брошена противником по невыясненной нами причине. Да и не до выяснений было под кромешным огнем. Деревню очистили от немцев, вырвались на окраину, а дальше – ровное покрытое снегом поле и метров через 300 – лес, на опушке которого противник и закрепился. Надо хотя бы батареей дать огня по огневым точкам врага – снаряды израсходованы, а новые еще не подвезли. Сидеть и ждать – противник закрепится, и его не то что батареей, а и дивизионом не выкуришь из его окопов и дзотов. Решили продолжить наступление. Только двинулись по заснеженному полю, на нас обрушился шквал огня из стрелкового оружия. Особенно неистовствовали пулеметы. Цепь наступающих начала редеть. Острое ощущение гибели охватило душу, бойцы падают замертво как подкошенные. Вот упал сосед справа, затем слева. Значит, следующим буду я; голова теряет ясность мышления, ужас смерти надвигается, и вдруг спасительная команда: «Ложись!». Падаем в пушистый снег, стараемся плотнее прижаться к мерзлой земле – нашей спасительнице. Голова проясняется, надежда на успех наступления погасла. Становится ясна его бессмысленность.

В сумерках ползем обратно и занимаем оборону на окраине Жарков. Потери могли быть значительно больше, если бы велся артиллерийско-минометный огонь. Видимо, и у противника с боеприпасами было плохо. Получили приказ удержать плацдарм в своих руках.

Дня через 2–3 получил приказ сняться с НП, смотать телефонный провод и явиться на огневую позицию батареи. Там нас накормили горячим обедом, какого мы были лишены на передовой, дали возможность выспаться, а утром новый приказ: «Выбрать НП в районе населенного пункта Шевелево», который находился километров 15–20 вниз по р. Волхов, то есть в северо-восточном направлении. В тот район переезжала и батарея.

Передислокация батареи всегда связана с выполнением большой работы. А именно: нужно оборудовать орудийные окопы, обустроить их для ведения огня; расчистить сектор обстрела, то есть вырубить все, что растет перед орудиями; выкопать ровики для укрытия орудийного расчета, для складирования артиллерийских снарядов, которых должно быть несколько, чтобы противник не смог вывести из строя все сразу, укрыть артиллерийские передки с неприкосновенным запасом снарядов и оборудовать землянки, где бы люди могли отдыхать и укрываться от  артобстрелов. Поэтому это должны быть не просто землянки, а скорее блиндажи с двумя-тремя накатами бревен вместо потолка, и сверху них еще не менее полуметра – слой земли.

По штату одной батарее 76-мм пушек на конной тяге было положено 65 коней, и всех их нужно было укрыть хотя бы так, чтобы не поразили осколки снарядов, кухня, обоз, землянки для комсостава и старшины, комиссара и командира, баню и прочее. В общем, работы, как говорится, невпроворот и не на один день, и все не перечислить. Когда все работы будут выполнены, то нет гарантий, что не будет новой смены огневой позиции батареи, потребующей снова всего комплекса работ. Причем все эти работы выполняются, и ведение огня батареей не прекращается.

С августа по декабрь 1941 года от Новгорода до Шевелево батарея меняла свои позиции не менее семи раз, и всякий раз выполняла заново вышеперечисленные работы. Чтобы их выполнить, нужно было вырубить немало леса, подальше от огневой и не на одном месте, и перетаскать его, как правило, на себе. Одна очистка сектора обстрела занимала порою весь день и даже более. А что касается смены наблюдательных пунктов, то их невозможно пересчитать.

Все эти работы с наступлением морозов были по трудоемкости равнозначны дроблению вручную гранитных глыб, ибо земля смерзлась в глубину до метра, так как зима 1941/42 года была лютой, температура порой достигала отметки – 400, водка начинала замерзать.

По прибытии в Шевелево разведчики начали собирать сведения о противнике, изучать местность и передний край противника, а часть выясняла их у пехоты; связисты обеспечивали связь между НП и ОП. Я отправился к командиру батальона с докладом, суть которого состояла в характеристике огневой мощи батареи, наличии снарядов, средств связи и уяснения боевой обстановки. А если наблюдательный пункт уже выбран, то докладываю о его местонахождении.

После этого составляю схему огней, согласовываю ее с командиром стрелкового подразделения, которое мы поддерживаем. Выбираю ориентиры, готовлю данные для ведения огня и начинаю пристрелку. Стараюсь вести огонь очень экономно, ибо все снаряды на счету. Если увидел разрыв, то по намеченному реперу передаю поправку, но без последующего выстрела. На этом пристрелка одним снарядом окончена. Хотя такая пристрелка не точна, но выхода нет из-за отсутствия снарядов.  И это все-таки лучше, чем ничего. Для дальнейшей стрельбы по целям ждем, когда подвезут снаряды. Пехота, конечно, недовольна, мы тоже. И все. Чем мы можем помочь пехоте – это поддержать ее огнем из своего оружия в исключительных случаях, которые иногда происходили.

Командир стрелкового подразделения ввел меня в курс боевой обстановки и сообщил, что его батальон получил приказ форсировать р. Волхов и захватить плацдарм на его западном берегу. Наша батарея должна была подавить огневые точки противника и тем самым обеспечить продвижение пехоты. То количество снарядов, которое нам выделялось на эту операцию, явно не позволяло выполнить эту боевую задачу, о чем мною было доложено командиру дивизиона капитану Маслякову, который, как и командир полка, ничем помочь не мог. И все же пехота пошла в наступление. Пока были снаряды, мы вели огонь по огневым точкам противника, и пехота продвигалась. Но вот снаряды кончились, и противник открыл ураганный огонь по нашей пехоте. На спасение у людей, залегших в снег на ровной глади реки у самого ее западного берега, не было никакой надежды. Многие бойцы и командиры были убиты, к раненым невозможно было подползти. Санитары попадали под огонь снайперов и пулеметов и тоже гибли. А сверху неслась по телефону одна команда: «Вперед и только вперед!», подкрепляемая крепкими непечатными словами. Доклады о невозможности продвижения – многие бойцы вышли из строя, артиллерия молчит из-за отсутствия снарядов, авиация вообще не появлялась, огневые точки противника, что были подавлены, ожили, нет ни одного клочка земли, чтобы не обстреливался, тяжелораненые без помощи на морозе слабели и замерзали насмерть, не принимались в расчет. Лишь с наступлением темноты немногие уцелевшие пехотинцы, измотанные, голодные, полузамерзшие и обессиленные смогли выползти из этого ада на исходный для наступления рубеж. А немцы всю полосу нашего наступления освещали ракетами и, если увидят, что кто-то из наших шевелится, сразу по нему открывают огонь на поражение. Вернулись единицы.

За ночь батальон пополнили людьми из резерва, которые не только не обстреляны, но и друг друга не знают, а писарь, конечно, не в состоянии их переписать в потемках за оставшуюся ночь. А с рассветом все повторяется вновь, только с той разницей, что если у противника и было что-то не пристреляно, то теперь уж этого недостатка с его стороны нет. Вот в таких кровавых неоднократных бойнях я понял смысл слов, сказанных когда-то Сталиным, что самым ценным капиталом у нас являются люди. Какое лицемерие, лживость, аж мороз по коже идет. До сознания людей быстро доходит, что нет надежды остаться в живых, смерть неизбежна. В конце концов, перемолотив всех людей, мы прекратили наступательные действия, стараясь хорошо подготовиться к ним снова за какой-то краткий срок, измеряемый днями.

На южной окраине Шевелево уцелел один дом, и недалеко от него, каких-то метров двадцать, был колодец-«журавль». Это длинный шест, на конце которого привязана веревка, а на ней болтается бадья. При помощи этого «журавля» достается вода из колодца. От дома до колодца проход огражден плетнем. Вода и рядом, а не возьмешь. И вот один красноармеец, уцелевший в этих боях, говорит, что все равно домой не вернуться – убьют, так хоть доброй водицы напоследок попить. Берет котелок и идет к колодцу. Немцы бьют из пулемета разрывными пулями, которые в плетне рвутся, не причиняя бойцу вреда. Он набирает воды, наполняет котелок и возвращается под сопровождение дымков в плетне от разорвавшихся пуль, цел и невредим. Если бы в пулемете разрывные пули чередовались с обычными неразрывными, этот человек был бы убит. Вот такое безразличие к жизни, страшное угнетающее состояние души повергает и окружающих в настроение безысходности – смерть неизбежна. А противник приготовил пулеметы по незащищенным ничем людям, потому и использовал только разрывные пули, которые, разрываясь в теле человека, убивают его или калечат на всю оставшуюся жизнь.

Дня через два, когда убедились и вышестоящие начальники (выше командиров полков и дивизий), которых на передовой в те дни я никогда не видел, в невозможности захватить плацдарм на этом участке, я получил приказ прибыть в д. Дубровку, что по соседству с Муравьями. Местность эта была нам хорошо знакома, так как мы здесь воевали с конца августа до второй половины ноября 1941 года, да и деревню Жарки в конце декабря взяли как первый плацдарм на западном берегу Волхова.

Дубровки как таковой уже не было. Не было даже одиноких печных труб, все было сожжено и перебито. На месте былой деревни было ровное место, покрытое снегом, на котором чернели воронки от разрывов снарядов и мин.

По гребню высокого берега проходили сплошные окопы полного профиля, где мы и расположились. Слева от нас метрах в двадцати находился командный пункт батальона, от 300 человек которого осталось 30 активных штыков, расположившихся в овраге на той стороне Волхова на подступах к деревне Теремец. Таким образом, форсирование Волхова по льду и захват оврага под Теремцом обошлись батальону в 270 человек убитых и раненых, часть которых, не дождавшись помощи, замерзла. Тридцать бойцов и командиров, которые достигли оврага, находились в мертвом пространстве, то есть складки местности делали их неуязвимыми от стрелкового оружия противника, и последний на них не обращал внимания, считая их погибшими. Более суток пролежали эти тридцать человек на снегу, без пищи и в трескучий мороз. Связи с ними не было никакой. Все попытки доставки им продуктов питания и боеприпасов были безрезультатны, так как подходы к ним простреливались из стрелкового оружия, и попытки приводили только к гибели людей.

В те дни ужесточили контроль за расходом артиллерийских снарядов. Мне разрешили пристрелять только один репер. Дальнейший расход снарядов по любым целям может быть только с разрешения начальника артиллерии дивизии. И вот с направления Подберезья из леса появилась рота пехоты немцев, идущих строем в Теремец, как раз там, где пристрелян мой репер. Звоню командиру дивизиона, докладываю обстановку и прошу разрешения открыть огонь по этой колонне всего десятью снарядами. Командир дивизиона просит подождать его у телефона и звонит командиру полка, передает ему мою просьбу на расход десяти снарядов на роту пехоты. Командир полка просит подождать командира дивизиона и звонит начальнику артиллерии дивизии, а пехота противника идет и идет. Доходит до хода сообщения и рассредоточивается по окопам. Мне разрешается открыть огонь и израсходовать 10 снарядов. На это я сказал командиру дивизиона: «Спасибо! Теперь мне нужно не менее сотни снарядов, чтобы выкурить немцев из окопов!». А для себя сделал вывод – создать запас неучтенных снарядов. Для этого, если мне разрешили израсходовать, допустим, 10 снарядов, а я задачу выполнил восемью снарядами, то докладываю расход не восемь, а десять. Таким образом, два снаряда остаются в моем распоряжении. Мои огневики эту «кухню» знали. Накопится, предположим, 10–20 снарядов, и появляется цель, которую нужно уничтожить. Никого не спрашиваю, открываю огонь и ни перед кем не отчитываюсь. Только начальство звонит и строго спрашивает: «Ты стрелял?». Отвечаю, что нет. Попробуй, найди, кто стрелял, ведь батарей-то много. На этом все и кончается. И ни разу никто не выдал, что я стрелял. Видимо, и другие так делали, но молчали. Так, на батарее у нас были неучтенные снаряды и одна-две лошади на непредвиденный случай.

Материал для публикации передал:
Владимир Александрович Добров

Продолжение следует.

Воспоминания ранее были опубликованы «Бои под Новгородом 1941-1942″ Екатеринбург 2005, Издательский дом УрГЮА. Тираж 100 экземпляров.