По своим, гады, дали залп осколочными шестипудовыми минами. Одна из этих "дур" летела прямо на меня. Я видел, как она переворачивалась в воздухе. Кто бы мог подумать, что немецкие минометчики будут бить по своим пехотинцам! А я даже не хотел припадать к земле, чтобы не уронить себя перед немцами. Мина упала от меня метрах в тридцати, подпрыгнула - и взрыв!

По своим, гады, дали залп осколочными шестипудовыми минами. Одна из этих "дур" летела прямо на меня. Я видел, как она переворачивалась в воздухе. Кто бы мог подумать, что немецкие минометчики будут бить по своим пехотинцам! А я даже не хотел припадать к земле, чтобы не уронить себя перед немцами. Мина упала от меня метрах в тридцати, подпрыгнула - и взрыв!

По своим, гады, дали залп осколочными шестипудовыми минами. Одна из этих "дур" летела прямо на меня. Я видел, как она переворачивалась в воздухе. Кто бы мог подумать, что немецкие минометчики будут бить по своим пехотинцам! А я даже не хотел припадать к земле, чтобы не уронить себя перед немцами. Мина упала от меня метрах в тридцати, подпрыгнула - и взрыв!

По своим, гады, дали залп осколочными шестипудовыми минами. Одна из этих "дур" летела прямо на меня. Я видел, как она переворачивалась в воздухе. Кто бы мог подумать, что немецкие минометчики будут бить по своим пехотинцам! А я даже не хотел припадать к земле, чтобы не уронить себя перед немцами. Мина упала от меня метрах в тридцати, подпрыгнула - и взрыв!

Я пошел в военкомат сем­надцатилетним добровольцем, как только наш городок в Кры­му освободили от оккупации. Мед­комиссия до фронта не допусти­ла: худой был до ужаса, ведь не­сколько лет недоедали. И отправили меня в еще дымящийся Севастополь: разгребать завалы. Там труди­лись те, кто воевать не может.

Я пошел в военкомат сем­надцатилетним добровольцем, как только наш городок в Кры­му освободили от оккупации. Мед­комиссия до фронта не допусти­ла: худой был до ужаса, ведь не­сколько лет недоедали. И отправили меня в еще дымящийся Севастополь: разгребать завалы. Там труди­лись те, кто воевать не может.

Я пошел в военкомат сем­надцатилетним добровольцем, как только наш городок в Кры­му освободили от оккупации. Мед­комиссия до фронта не допусти­ла: худой был до ужаса, ведь не­сколько лет недоедали. И отправили меня в еще дымящийся Севастополь: разгребать завалы. Там труди­лись те, кто воевать не может.

Я пошел в военкомат сем­надцатилетним добровольцем, как только наш городок в Кры­му освободили от оккупации. Мед­комиссия до фронта не допусти­ла: худой был до ужаса, ведь не­сколько лет недоедали. И отправили меня в еще дымящийся Севастополь: разгребать завалы. Там труди­лись те, кто воевать не может.

Я пошел в военкомат сем­надцатилетним добровольцем, как только наш городок в Кры­му освободили от оккупации. Мед­комиссия до фронта не допусти­ла: худой был до ужаса, ведь не­сколько лет недоедали. И отправили меня в еще дымящийся Севастополь: разгребать завалы. Там труди­лись те, кто воевать не может.

Я пошел в военкомат сем­надцатилетним добровольцем, как только наш городок в Кры­му освободили от оккупации. Мед­комиссия до фронта не допусти­ла: худой был до ужаса, ведь не­сколько лет недоедали. И отправили меня в еще дымящийся Севастополь: разгребать завалы. Там труди­лись те, кто воевать не может.

Проснулся дядя рано и услышал, как по улице двигается большая масса людей с повозками и автотранспортом. Он решил, что это отступает какая-то наша часть, и стал быстро одеваться, чтобы присоединиться к ней. В этот момент входит хозяин дома, а с ним немецкий фельдфебель с автоматом. Немец направил на дядю автомат и стал что-то кричать по-немецки....

Проснулся дядя рано и услышал, как по улице двигается большая масса людей с повозками и автотранспортом. Он решил, что это отступает какая-то наша часть, и стал быстро одеваться, чтобы присоединиться к ней. В этот момент входит хозяин дома, а с ним немецкий фельдфебель с автоматом. Немец направил на дядю автомат и стал что-то кричать по-немецки....

Проснулся дядя рано и услышал, как по улице двигается большая масса людей с повозками и автотранспортом. Он решил, что это отступает какая-то наша часть, и стал быстро одеваться, чтобы присоединиться к ней. В этот момент входит хозяин дома, а с ним немецкий фельдфебель с автоматом. Немец направил на дядю автомат и стал что-то кричать по-немецки....

Проснулся дядя рано и услышал, как по улице двигается большая масса людей с повозками и автотранспортом. Он решил, что это отступает какая-то наша часть, и стал быстро одеваться, чтобы присоединиться к ней. В этот момент входит хозяин дома, а с ним немецкий фельдфебель с автоматом. Немец направил на дядю автомат и стал что-то кричать по-немецки....

Проснулся дядя рано и услышал, как по улице двигается большая масса людей с повозками и автотранспортом. Он решил, что это отступает какая-то наша часть, и стал быстро одеваться, чтобы присоединиться к ней. В этот момент входит хозяин дома, а с ним немецкий фельдфебель с автоматом. Немец направил на дядю автомат и стал что-то кричать по-немецки....

Проснулся дядя рано и услышал, как по улице двигается большая масса людей с повозками и автотранспортом. Он решил, что это отступает какая-то наша часть, и стал быстро одеваться, чтобы присоединиться к ней. В этот момент входит хозяин дома, а с ним немецкий фельдфебель с автоматом. Немец направил на дядю автомат и стал что-то кричать по-немецки....

При всем мальчише­стве Юриных записей и, несмотря на то, что это первые дни войны, в дневнике нет страха, есть деловое спокойное отношение, есть работа, которой Юра немного любуется. Но заметно, и далее это будет все явственнее, как быстро он взрослеет.

При всем мальчише­стве Юриных записей и, несмотря на то, что это первые дни войны, в дневнике нет страха, есть деловое спокойное отношение, есть работа, которой Юра немного любуется. Но заметно, и далее это будет все явственнее, как быстро он взрослеет.

При всем мальчише­стве Юриных записей и, несмотря на то, что это первые дни войны, в дневнике нет страха, есть деловое спокойное отношение, есть работа, которой Юра немного любуется. Но заметно, и далее это будет все явственнее, как быстро он взрослеет.

При всем мальчише­стве Юриных записей и, несмотря на то, что это первые дни войны, в дневнике нет страха, есть деловое спокойное отношение, есть работа, которой Юра немного любуется. Но заметно, и далее это будет все явственнее, как быстро он взрослеет.