Но когда говорят, что война это один ужас, я совсем другое вспоминаю. Был и ужас, но кроме этого, был такой необыкновенный моральный подъем, очищение душ, самое настоящее. Иначе бы не шли друг за друга спокойно умирать.

Но когда говорят, что война это один ужас, я совсем другое вспоминаю. Был и ужас, но кроме этого, был такой необыкновенный моральный подъем, очищение душ, самое настоящее. Иначе бы не шли друг за друга спокойно умирать.

Война выхватила детей из привычной жизни, у многих уже навсегда отняла родителей, но она ни на один день не прервала нормальную работу интернатов. В них регулярно проводились утренники отмечались дни рождения. При свете керосиновой лампы устраивались концерты, репетиции и выступления теневого и кукольного театров.

Война выхватила детей из привычной жизни, у многих уже навсегда отняла родителей, но она ни на один день не прервала нормальную работу интернатов. В них регулярно проводились утренники отмечались дни рождения. При свете керосиновой лампы устраивались концерты, репетиции и выступления теневого и кукольного театров.

Война выхватила детей из привычной жизни, у многих уже навсегда отняла родителей, но она ни на один день не прервала нормальную работу интернатов. В них регулярно проводились утренники отмечались дни рождения. При свете керосиновой лампы устраивались концерты, репетиции и выступления теневого и кукольного театров.

Война выхватила детей из привычной жизни, у многих уже навсегда отняла родителей, но она ни на один день не прервала нормальную работу интернатов. В них регулярно проводились утренники отмечались дни рождения. При свете керосиновой лампы устраивались концерты, репетиции и выступления теневого и кукольного театров.

Война выхватила детей из привычной жизни, у многих уже навсегда отняла родителей, но она ни на один день не прервала нормальную работу интернатов. В них регулярно проводились утренники отмечались дни рождения. При свете керосиновой лампы устраивались концерты, репетиции и выступления теневого и кукольного театров.

Сорок глаз смотрят на меня с надеждой и состраданием. Они понимают, что мне опять надо будет возвращаться в кромешный ад, за новой партией раненых. Понимают и то, что я приняла на себя тяжелейшую ответственность - любой ценой, даже ценой собственной жизни, проявлять милосердие и оказывать помощь страждущим.

Сорок глаз смотрят на меня с надеждой и состраданием. Они понимают, что мне опять надо будет возвращаться в кромешный ад, за новой партией раненых. Понимают и то, что я приняла на себя тяжелейшую ответственность - любой ценой, даже ценой собственной жизни, проявлять милосердие и оказывать помощь страждущим.

Сорок глаз смотрят на меня с надеждой и состраданием. Они понимают, что мне опять надо будет возвращаться в кромешный ад, за новой партией раненых. Понимают и то, что я приняла на себя тяжелейшую ответственность - любой ценой, даже ценой собственной жизни, проявлять милосердие и оказывать помощь страждущим.

Сорок глаз смотрят на меня с надеждой и состраданием. Они понимают, что мне опять надо будет возвращаться в кромешный ад, за новой партией раненых. Понимают и то, что я приняла на себя тяжелейшую ответственность - любой ценой, даже ценой собственной жизни, проявлять милосердие и оказывать помощь страждущим.

Сорок глаз смотрят на меня с надеждой и состраданием. Они понимают, что мне опять надо будет возвращаться в кромешный ад, за новой партией раненых. Понимают и то, что я приняла на себя тяжелейшую ответственность - любой ценой, даже ценой собственной жизни, проявлять милосердие и оказывать помощь страждущим.

В те суровые, полные лишений, студеные дни блокадной зимы ледовая трасса стала передним краем битвы за Ленинград. Мы были солдатами этой трассы мужества. Нас не страшили никакие опасности, никакие трудности и лишения. Наша боевая задача была – больше, больше возить хлеба Ленинграду! Хлеба и снарядов!

В те суровые, полные лишений, студеные дни блокадной зимы ледовая трасса стала передним краем битвы за Ленинград. Мы были солдатами этой трассы мужества. Нас не страшили никакие опасности, никакие трудности и лишения. Наша боевая задача была – больше, больше возить хлеба Ленинграду! Хлеба и снарядов!

В те суровые, полные лишений, студеные дни блокадной зимы ледовая трасса стала передним краем битвы за Ленинград. Мы были солдатами этой трассы мужества. Нас не страшили никакие опасности, никакие трудности и лишения. Наша боевая задача была – больше, больше возить хлеба Ленинграду! Хлеба и снарядов!

В те суровые, полные лишений, студеные дни блокадной зимы ледовая трасса стала передним краем битвы за Ленинград. Мы были солдатами этой трассы мужества. Нас не страшили никакие опасности, никакие трудности и лишения. Наша боевая задача была – больше, больше возить хлеба Ленинграду! Хлеба и снарядов!

В те суровые, полные лишений, студеные дни блокадной зимы ледовая трасса стала передним краем битвы за Ленинград. Мы были солдатами этой трассы мужества. Нас не страшили никакие опасности, никакие трудности и лишения. Наша боевая задача была – больше, больше возить хлеба Ленинграду! Хлеба и снарядов!

Он сумел так всех подчинить своей воле, что все поверили в его гениальность. И не только поверили сами, но смогли убедить в этом, практически, весь народ многомиллионной страны. И не просто убедить, а заразить таким энтузиазмом, что люди искренне поверили в гениальность вождя.

Он сумел так всех подчинить своей воле, что все поверили в его гениальность. И не только поверили сами, но смогли убедить в этом, практически, весь народ многомиллионной страны. И не просто убедить, а заразить таким энтузиазмом, что люди искренне поверили в гениальность вождя.

Он сумел так всех подчинить своей воле, что все поверили в его гениальность. И не только поверили сами, но смогли убедить в этом, практически, весь народ многомиллионной страны. И не просто убедить, а заразить таким энтузиазмом, что люди искренне поверили в гениальность вождя.