Первое дыхание войны
Детские воспоминания жительницы блокадного Ленинграда,
впоследствии инженера-геофизика.
Перед войной
Оля Семенова
Я, Семёнова Ольга Георгиевна, родилась 18 марта 1931 года в г. Ленинграде. Я воспитывалась во второй семье отца Семёнова Георгия Николаевича из пяти человек: он сам, его новая жена Семёнова Мария Михайловна и трое детей — я, Полянская Валентина Александровна 1930 года рождения, дочь Марии Михайловны от первого брака, и Семёнов Георгий Георгиевич 1939 года рождения, общий сын отца и Марии Михайловны. Иногда я гостила у моей родной мамы, Семёновой Марфы Васильевны, которая жила отдельно, тоже в Ленинграде. Все они будут участниками этих воспоминаний.
Перед Великой Отечественной войной отец работал инженером по бурению в геологической организации «Спецгео», выполнявшей работы по заданиям наркомата обороны. В 1939 г. к СССР были присоединены страны Прибалтики и восточная часть Польши. На новой границе началось строительство оборонительных укреплений, для чего потребовалось проведение инженерно-геологических изысканий, в том числе буровых работ. От организации «Спецгео» на участки новой границы была направлена большая геологическая экспедиция, в составе которой в бывшую восточную Польшу был командирован мой отец.
Семёнов Георгий Николаевич и Мария Михайловна
С ним поехала вся наша семья: Мария Михайловна и мы, трое детей: сводные сёстры Оля и Валя и брат Юра, девочкам по 8 лет, мальчику 1 год. Отец работал, остальные просто жили дома. Домом в экспедиции служила съёмная комната на очередном участке буровых работ. В нашей семье была охотничья собака, добрейший и веселейший английский сеттер Джон – всеобщий любимец. Валя и я были одного возраста и много времени проводили вместе.
Первое дыхание приближающейся войны мы с Валей почувствовали в бывшей Польше в маленьком городке Рутки-Коссаки недалеко от г. Белостока. Многие поляки хорошо говорили по-русски. Наша семья снимала комнату у поляка-шорника в доме сельского типа. В хозяйской семье было две дочери – Кристина 12 лет и Ядвига 5 лет. Они рассказали нам с Валей, что когда в Рутки-Коссаки вошла немецкая воинская часть, солдаты стали обходить дома и расстреливать мужчин, не явившихся на регистрацию. Обнаружив хозяина-шорника, немецкий солдат вывел его на его собственный огород и приготовился расстрелять. Жена шорника и старшая дочь Крися окаменели от ужаса. Отца спасла маленькая Яся. Она с плачем бросилась на винтовку немца и отчаянно кричала. Немец не выдержал, опустил винтовку и ушел. Мы с Валей ошеломленно слушали этот рассказ. Мы по возрасту были далеки от политики, не читали газет, не слушали известий по радио. В окрестностях городка было много пепелищ, высились обгоревшие печи с трубами от сожженных домов. Я открыла для себя, что стекло, оказывается, может плавиться. Следует пояснить, что немецкая армия была в этой части Польши до того, как Германия и СССР разделили Польшу между собой. Я с удивлением и стыдом сейчас вспоминаю, что завидовала Крисе и Ясе, считала, что мне не повезло, так как в моей жизни не было таких драматических и, на мой тогдашний взгляд, увлекательных событий, которые пережили они. Скоро «увлекательные» события захватили всех нас.
Взрослые, конечно, осознавали тревожность политической обстановки, но мы с Валей прекрасно проводили время. Летом это были прогулки, чтение, посильная домашняя работа и иногда присмотр за маленьким братом. Зимой основными были домашние занятия по школьной программе и учебникам для 2-го класса под руководством Марии Михайловны. Попытка родителей отдать нас в местную польскую школу не удалась из-за языкового барьера. С большим любопытством мы разглядывали чужую жизнь. Особенно интересно было заходить в польский католический костёл, на еженедельный рынок по средам на специальной «рыночной» городской площади, куда съезжались с продуктами своего производства крестьяне из окрестных деревень, в еврейские кварталы, где сохранилась «старая» жизнь с национальной одеждой, языком и обычаями. Страшно думать, что большинство евреев из Руток-Коссаков наверняка не пережили Второй Мировой войны.
По обстоятельствам работы отца наша семья переехала из Руток-Коссаков в литовский городок Кальварию, а из нее в тогдашнюю столицу Литвы Каунас. В Каунасе было много русских (советских) граждан: воинские части, семьи красных командиров (офицеров) и гражданские лица вроде командированных геологов и других специалистов. Наша семья поселилась в пригороде, называвшемся Понемуни, на богатой вилле розового цвета, занятой русскими – по семье в каждой комнате. Иногда откуда-то приходила молодая красивая элегантная дама и раздражённо и презрительно подметала двор виллы. Это была хозяйка виллы. Русских в Каунасе было так много, что в городе работала русская школа с русскими преподавателями, может быть, и не одна. В школе были не виданные нами раньше фонтанчики для питья воды в коридорах, сменная обувь и полдники из какао с булочкой. Мы с Валей окончили там третий класс. Меня «За отличные успехи и примерное поведение» школа наградила книгой «Обновитель природы» (о И.В.Мичурине). Чем наградили Валю, у которой тоже были «отличные успехи и примерное поведение», я не помню. Когда в школе закончились занятия, наступило прекрасное лето с прогулками, купанием в реке Неман и другими летними удовольствиями, в которых участвовала наша собака сеттер Джон.
В Каунасе базировалось управление экспедицией: руководство, технические отделы, бухгалтерия, центральный гараж и т.п. Работа отца после перевода в Каунас была связана с частыми многодневными выездами из города на буровые участки. Однако в выходные дни он часто был дома в Каунасе. Так, к счастью, было и в воскресенье 22 июня 1941 г., которое выдалось исключительно ясным и солнечным. Наша семья была в полном составе и спала. Примерно в 6:00 утра я, спавшая на раскладушке напротив двери, услышала стук. Отец встал, открыл дверь и стал тихо говорить через порог с каким-то мужчиной. Я разглядела, что на пришедшем под плащом были только трусы, а ниже – ботинки без носков. Отец тихо сказал что-то Марии Михайловне, оделся и ушёл с гостем. От Марии Михайловны мы узнали, что, кажется, началась война, нам придётся уезжать, говорить об этом никому не нужно, надо собирать вещи. Много позднее я узнала, что взрослые считали предстоящий отъезд временным и не исключали, что мы можем скоро вернуться, если это окажется не началом войны, а германской провокацией.
Германская авиация ночью бомбила приграничные города СССР, в том числе и Кальварию. Каунас не бомбили. Если бы несколько месяцев тому назад нашу семью не перевели из Кальварии в Каунас, то мы или погибли бы, или остались на оккупированной территории. Пришедшему ранним утром работнику экспедиции в трусах и плаще удалось бежать из Кальварии во время бомбёжки. При грохоте взрывов он выскочил из дома и увидел своего водителя грузовика с женой и грудным ребенком, спасающихся в пшеничном поле. Посовещавшись, они завели грузовик, под бомбами выехали из Кальварии и поехали в Каунас. Гость вместе с моим отцом пошли по домам руководителей экспедиции и вовремя сообщили о начавшихся событиях. В центральном гараже экспедиции в этот день находились 19 грузовиков.
Рабочее совещание руководителей экспедиции решило на двух грузовиках, не мешкая, отправить в Ленинград женщин и детей, а вслед за ними на 17 грузовиках выехать всем остальным. Уже примерно в 11:00 утра Мария Михайловна и мы, трое детей, с частью вещей в составе группы других женщин и детей выехали из Каунаса в Ленинград. Из мужчин в нашей «автоколонне» ехали два водителя и специально выделенный сопровождающий, снабженный тщательно подготовленными сопроводительными документами. В кабине первого грузовика рядом с водителем ехал сопровождающий, в кабине второго — Мария Михайловна с маленьким Юрой на руках (Юра был самым маленьким из детей). Остальные ехали в открытых кузовах грузовиков. В дороге останавливались в каком-нибудь леске только для того, чтобы водители могли поспать. Питались взятыми с собой продуктами. Несколько раз нашу автоколонну останавливали советские офицеры и пытались со ссылкой на военное положение реквизировать грузовики, по-видимому, чтобы эвакуировать свои семьи. Сопровождающий с хорошо подготовленными документами успешно отбивал эти попытки.
В кузовах наших грузовиков нижний, плоский слой составляли вещи почти до высоты борта, на них сидели люди, а поверх людей был расстелен брезент – от пыли и ветра, от ночного холода и от любопытных глаз. Моё место было у правого борта. Ночью я проснулась от равномерного грохота, выглянула из-под брезента и увидела идущие навстречу (на запад) советские танки. Вдоль обочин по обе стороны дороги в том же направлении на запад «гуськом» молча шли красноармейцы. Всё это впечатляло. Непосредственного присутствия германской армии не чувствовалось. А вот выехавшие из Каунаса на 17-ти грузовиках во второй половине дня остальные работники экспедиции пережили налёты немецких самолётов, которые обстреливали их из пулемётов. При налёте машины останавливались, люди с них соскакивали и ложились в придорожные канавы. К счастью, никто не был убит или ранен. Это рассказал дома отец, приехав вслед за нами в Ленинград.
Сеттер Джон остался в Каунасе, так как никто не позволил бы взять его с собой. Сначала мы, дети, очень огорчались, но потом оказалось, что Джону повезло. В Ленинграде он бы умер от голода или его бы съели. Джона родители оставили на попечение хозяйки виллы. После окончания войны в Ленинград вернулся геолог, которого не было в Каунасе 22 июня 1941 года, и он поневоле остался на оккупированной территории в Литве. Куда судьба бросала его во время войны, я не знаю, но после войны он вернулся в СССР из Франции. Этот геолог рассказал отцу, что Джон неприкаянно бегал рядом с виллой, где мы жили, а когда в город вошли немцы, его взял себе немецкий майор.
В Ленинграде
В Ленинграде наша семья жила на Театральной площади на втором этаже дома 4 в квартире 29. Это дом за консерваторией, если смотреть от Мариинского театра. Номер дома по каналу Грибоедова — 105. Квартира была небольшая, отдельная, двухкомнатная (одна комната проходная). После возвращения из Каунаса в Ленинград отец продолжал работать в организации «Спецгео», помещавшейся на Дворцовой набережной. Наша семья не эвакуировалась и всю войну прожила в Ленинграде. Бомбёжки города, артиллерийские обстрелы, не работавшие водопровод, канализация, отсутствие электричества, городского общественного транспорта, необходимость затемнения окон, неубранные трупы в квартирах, дворах и на улицах, а главное голод – всё это много раз описано в разных статьях и книгах. При моем дальнейшем рассказе я прошу это подразумевать.
Причиной массовых смертей в блокированном Ленинграде был голод. На продовольствие была введена карточная система. Низкие нормы выдачи продуктов держались так долго, что можно с уверенностью сказать, что люди, жившие только «на карточки», все без исключения умерли уже в первую зиму 1941-1942 гг. Те, кто выжил, имели какие-то дополнительные источники питания. К выжившим относится наша семья.
Недавно при мне человек, мало знающий о голоде, удивился, что на фотографиях и в кинохронике у многих ленинградцев не исхудавшие, а округленные лица. Этот человек наивно заключил, что не так уж и много было голодных. На самом деле, большая часть голодающих опухает, так как для того, чтобы заглушить голод они пьют много воды. Другая причина желания пить воду (кипяток) – холод в ленинградских квартирах. Возникающая опухлость — болезненная, неприятная на вид, серого цвета. Таких людей так и называли: «опухшие», это было употребительное слово. Взгляд у них обычно был уже безумный. Все знали, что надо воздерживаться от лишнего питья, но не у всех хватало выдержки.
Хочу развеять еще одно недоразумение. Недавно при мне женщина возмущалась «небылицами» о блокадниках. Она была в эвакуации в деревне на Урале. В эту деревню летом 1942 года привезли женщин, вывезенных через Ладожское озеро из Ленинграда. На вопрос, сколько им выдавали хлеба, эти женщины ответили, что, слава Богу, выдавали килограмм в день (!). Прибывшие из Ленинграда, конечно, имели в виду, что килограмм в день им давали в дороге (в поезде), после того, как они пересекли Ладожское озеро, чтобы немного подкормить. Те, кто спрашивал, решили, что столько хлеба люди получали в самом Ленинграде и, естественно, возмутились, так как сами килограмма хлеба в день не имели «без всякой блокады». На самом же деле, в ноябре-декабре 1941 года рабочим давали по 250 граммов хлеба в день, остальным, в том числе и детям, – по 125 граммов. С 11 февраля 1942 года нормы были увеличены: рабочим до 500 граммов хлеба в день, детям – до 300 граммов. Нормы на остальные продукты были тоже совершенно мизерные.
Продолжение следует.
Воспоминания записаны: 29 декабря 2010 года
Материал передан для публикации на сайте
автором воспоминаний.
Loading ...
