Первый опыт выживания

Первая часть воспоминаний:
Известие о войне

Никто из нас тогда не знал, что немцы находились уже в 20 километрах от Киева, что уже принято решение бросить на оборону Киева 1 и 2 киевские артиллерийские училища.

Однажды мы услыхали разрывы бомб где-то в лесу, в направлении штаба фронта. Через день было приказано свернуть палатки, мы оставляли наш чудо-лагерь. Теперь наши палатки стоят замаскированные в лесу в двух-трех километрах от базового лагеря. Опять идут полевые занятия, ночью ходим в полевой караул. Команда “Подъем, боевая тревога” раздалась ночью. Затем последовала непонятная и неуставная команда “Повязать левую руку белым полотенцем”. Командир роты поставил задачу: уничтожить немецких десантников-парашютистов, одетых в советскую военную форму.

Справа от нас действует 1-е Кавалерийское киевское училище. Развернувшись в цепь, мы начали проческу леса. Начинался рассвет.

Через некоторое время раздались выстрелы, откуда-то справа ударил пулемет. Мы отвечали на вспышки выстрелов. Иногда посвистывают пули, но главный бой шел где-то справа. Наконец, нас останавливают, строят в колонну, и мы возвращаемся в лагерь, а в лесу остается одна из рот нашего батальона.

Уже несколько дней команда курсантов ездят в Киев, в училище. Потихоньку говорят, что технику связи училища там упаковывают в ящики и отправляет куда-то. Потом стали говорить, что много техники закапывают в землю на территории училища. Но вот что-то изменилось. Было приказано свертывать палатки и готовиться к маршу. Марш был коротким и закончился у железнодорожной платформы. Здесь громоздились горы ящиков, которые нам предстояло грузить в вагоны и на платформы.

Стало ясно, что училище куда-то перебрасывают. Мы ждали своего эшелона для погрузки, когда к платформе подкатил пассажирский поезд с ранеными. Пошли расспросы, как там дела на фронте, какие из себя немцы. Отвечали мало и неохотно, а немцев почти никто не видел.

Эшелон ушел, а мы немного узнали из того, что волновало нас. Наконец подошел наш эшелон и началась погрузка, а через некоторое время и мы отправились в неизвестное. Поезд двигался на восток. Со временем стало известно, что конечный пункт нашего маршрута город “К”. По мере нашего продвижения на восток становилось ясно, что путешествие наше будет очень долгим, и город “К” означал на самом деле город Красноярск.

Товарный вагон, оборудованный под перевозку людей и лошадей, называют теплушкой. По обе стороны дверей во всю ширину вагона установлены двухэтажные нары. А в центре вагона — железная печь и ящик для дров и угля. Широкие двери слева и справа вагона можно раздвинуть, и тогда можно увидеть окружающий мир.

Каждый имеет постоянное место на нарах, которое занял. Мое — крайнее на верхних нарах, у маленького оконца. Через него, приподнявшись на локте, можно видеть убегающие куда-то бесконечные равнины, речушки, сопки, леса. Это бескрайняя Сибирь.

На верхних нарах разместилось все наше начальство — наши младшие командиры, их четверо. Здесь, вверху, удобнее, чем на нижних нарах, похожих на широкую нору, где можно только лежать.

Тепло, и двери вагона распахнуты. У предохранительного бруса всегда стоят любители смотреть из вагона на меняющийся пейзаж. Большинство их — жители нижних нар. Для жителей верхних нар двери — как экран в кинотеатре.

В эшелоне исправно работает кухня, и раз в день наши котелки наполняются вкусной кашей с подливкой. Вода стоит в бачке, можно кипятить и чай. Очередной дневальный следит за чистотой, наличием воды или чая и наблюдает, чтобы не было отставших.

Основное наше занятие – сон. Опытные солдаты знают ему цену и не теряют времени даром.

Эшелон наш двигается то быстро и безостановочно, то стоит на безымянных разъездах и полустанках, пропуская на запад воинские эшелоны и санитарные поезда с тяжелоранеными на восток.

Долгое наше путешествие уже порядком надоело, а до Красноярска путь еще не близкий. Эшелон медленно катился мимо станционных построек, зданий к месту, назначенному для разгрузки. На вокзальном здании мы успели прочитать: Красноярск. Это означало конец нашего путешествия и возвращение к нормальным условиям существования. Через непродолжительное время колонна наша уже покидала последние окраины города. Разбитое шоссе все дальше уводило нас из Красноярска, к которому мы так долго стремились. Прошел не один час, пока вдали показались низкие кирпичные строения военного городка.

Военный городок наш был построен еще в конце Первой мировой войны военнопленными немцами в 15 километрах от Красноярска. За проходной стояли кирпичные казармы, где в ротных отсеках стояли двухэтажные койки, а посреди казармы возвышались почти до самого потолка обитые жестью кирпичные печи, выкрашенные черной краской.

К городку примыкал маленький поселок, где жило гражданское население и офицеры.

На благоустройство был отпущен один день. Были вымыты казармы и классы, распакована и установлена привезенная аппаратура, и техники и механики училища уже готовятся к монтажу. Затем командиры отделений повели нас набивать матрацы соломой.

Как только нашлась свободная минута, все бросились писать письма домой. На душе у каждого было беспокойно за судьбу близких, оставшихся в Киеве.

А через два дня мы уже совершали марш в летние лагеря, которые нашлись и здесь. Они мало чем напоминали киевские, как и все здесь. Рядом катил свои могучие воды Енисей. Как-то не возникала мысль о купании в его ледяной воде. Но мы стирали свои задубевшие гимнастерки и сушили их здесь же на солнышке по воскресеньям.

У меня появились два приятеля: киевлянин Гуревич и грузин Вахтанг Центарадзе, плохо говорящий по-русски.

Начались полевые занятия. Но к тактике добавилась топография, занятия на штурмовом городке, где нас обучали искусству штыкового боя. При этом мы вместе с уколами отрабатывали отбивы, элементы фехтования, как будто собирались вести штыковой бой с немцами. Физическую, строевую, огневую подготовку и уставы вели командиры взводов. Занятия по специальности вели преподаватели.

Это были люди старшего возраста, старые профессионалы. Нам нравилась их культура поведения, ясный и точный язык, мы чувствовали их эрудицию и высокие знания. Даже команды они подавали как-то особенно красиво. Говорили, что некоторые из них преподавали еще юнкерам. У нас появились уже любимые и нелюбимые командиры. Нравился нам наш командир роты, некоторые командиры взводов. А старшина, который напугал меня когда-то, оказался добрейшим человеком.

Вскоре со многими из них пришлось проститься. Они уходили на фронт. Ушел наш командир роты, ушел и старшина. Мы печально прощались с ними. Их места занимали молодые выпускники 1941 года.

Наконец, пришел ответ на мое письмо из Киева. Отец сообщал, что город бомбят, но все живы и здоровы. Мне выслано 10 рублей. К сожалению, это было единственное письмо, полученное из дома.

Заканчивалось короткое сибирское лето. По утрам на лагерь опускался холодный туман, и мы больше не бегали на Енисей стирать свои вещи. Наконец, состоялось и закрытие нашего лагеря. В военном городке начались классные занятия.

В сентябре пришла тяжелая весть. Наши войска оставили город Киев.

Только после войны стало известно о трагической судьбе Юго-западного фронта, оборонявшего Киев и северную часть Украины. Благодаря упрямству Верховного Главнокомандующего И. Сталина, который не посчитался с нависшей угрозой окружения, отверг советы своих помощников маршалов Жукова и Василевского со своевременным отводом фронта, весь фронт в составе 5 армий (всего 29 стрелковых дивизии, 5 мотодивизий, 3 танковых дивизий) был окружен. В окружении погиб штаб фронта. Погибли и два киевских военных училища, не эвакуированных вместе с нашим. Если бы не своевременная эвакуация, мы разделили бы участь наших товарищей.

Обстановка на фронте тревожила всех. В городке был оборудован стенд с картой, и там можно было видеть, где проходит линия фронта. У карты всегда можно было видеть нескольких курсантов, рассматривающих ее.

Однажды утром мы заметили, что койка курсанта Зюмера пустует. Он исчез. Что случилось и почему, никто не знал. Пошел слух, что вчера у стенда Зюмер сказал: “Ну и прут, наверное, сила у них большая…” Больше никто его не видел, да и разговоров о нем больше не было. Мы поняли, что случилось. Казалось, будто какой-то таинственный страшный зверь вдруг высунулся из своей невидимой норы, схватил добычу и опять исчез.

Койка курсанта Зюмера была убрана. Но была в казарме еще одна койка, чья судьба была более надежной и даже почетной. Она стояла отдельно от других, а хозяином ее был курсант из старослужащих в звании сержант, награжденный орденом “Красное Знамя” за участие в боях с японцами на озере Хасан.

Крепкий, плотного сложения, малообщительный парень, жил своей особой жизнью в казарме. Он мог не вставать по команде “Подъем”, ходить на зарядку самостоятельно, а в столовую без строя, не участвовал в хозработах, не ходил в наряд. Он был орденоносец, единственный в батальоне, а может быть и в училище.

Только в 1942 году мы увидели первого награжденного, прибывшего в училище с фронта. У него была медаль “За отвагу”.

Нас переформировали. Всех курсантов разбили по новым срокам обучения и выпуска: первый — через 3 месяца, второй — через 6, третий — через год. Нас, бывших школьников, определили на годичный курс обучения. Были назначены новые младшие командиры, а так же новый старшина роты, из старослужащих.

Это был маленький, невзрачный мужичок с помятым лицом, не очень грамотный, но хозяйственный. Он оказался настоящим тираном: за малейшую оплошность или проступок следовало немедленное наказание. Методика у него была простая. Он шел за ротой и наблюдал, за строем. По прибытию в роту следовало объявление: “Сегодня курсант такой-то во время движения плохо поднимал ногу. Назначается уборщиком в туалет”.

Наш молодой командир роты мало появлялся в роте и всем вершил старшина. Мы уже знали толк в службе и могли правильно оценить порядок и действия командиров.

Из нарядов самый трудный был караул. Когда пришла зима и морозы достигали иногда 52 градусов. На пост заступали в караульных валенках, в которых была подстелена солома. От постоянной смены температуры под соломой образовывался лед, и они не грели. А тулуп на посту имел слегка порванный рукав, и это место страшно мерзло, хотя стояли на посту при такой температуре по полчаса. Но пока еще была осень, и караул больших неприятностей не доставлял.

Зато наряд на кухню мы все любили. Ночью все садились с ножами вокруг ванны с водой и чистили картошку. Часто к нам выходил старый шеф-повар, и мы любили слушать его рассказы. Он служил в училище, когда оно еще называлось юнкерским. Вот о тех юнкерах, о старых офицерах, армейских обычаях, о старом дореволюционном времени он и рассказывал, чистя картошку вместе с нами. Для нас это была какая-то новая история. В ней все было не так, как нам говорили в школе, на политзанятиях и книгах.

Но не только за это мы любили наряд на кухню. После общего обеда, убрав столовую, мы садились за свой обед. Наш старший не терял времени даром, и стол наш ломился от пищи. Стояли бачки с вкусным пловом, чайники с компотом, лежал белый хлеб. Все, что стояло, съесть было не под силу.

Мы как будто знали, что наш курсантский паек скоро будет заменен какой-то тыловой нормой, и нам останутся одни приятные воспоминания. Осень становилась все холодней. Мы начали мерзнуть на занятиях и в казарме. По утрам начал падать легкий снежок, и вода в умывальниках, которые стояли на улице, покрывалась корочкой льда. Однако по утрам команда оставалась все той же: “Подъем, приготовиться на физзарядку. Форма — голый торс”. Уже и снег покрыл землю, а мы все бегали с голым торсом, умывались ледяной водой. Нам казалось, что над нами издеваются. Но больных не было.

Наконец, ударили крепкие сибирские морозы. Тут только умываться перешли в казарму, а на физзарядку бегали в нательных рубашках. Скоро получили теплое белье и портянки, головной зимний убор-буденовку.

Подошел срок первого выпуска. На торжественном построении был зачитан приказ о присвоении звания “лейтенант”, и наши первые выпускники отправились на фронт.

Наши занятия идут полным ходом. Мы не только должны знать технику, но и уметь работать на ней на узлах связи. По этой причине у нас много классных и лабораторных занятий, хотя и полевых немало. В сильные морозы на полевые занятия выдают ватные маски на лицо и мешочек, который одеваем под кальсоны (трусов тогда в армии не было), но от них толку мало, а шинели не спасают от холода.

Больше всего мне нравятся занятия по организации и тактике связи. Они проходят на картах. Много графических работ и расчетов. Наш телетайп — очень сложная машина, и нужно очень серьезно к нему относиться, чтобы разобраться в его многочисленных механизмах. Во многих практических вопросах мне помогает былое увлечение радиотехникой.

Холодными зимними вечерами, когда в казарме холодно, тускло горят электрические лампочки, едва освещая отсек, мы собирались в ленкомнате, где стоял наш единственный в училище рояль, и терпеливо ждали прихода курсанта-одессита, из соседней роты.

Он приходил, садился, опускал руки на клавиши, немного подумав, брал несколько аккордов, и пальцы его пробегали по клавишам. В комнате начинал звучать великолепный джаз. Некоторые популярные вещи мы знали, но многое из того, что он играл, мы никогда не слышали. Джаз ведь у нас был или под запретом или под полузапретом. Но Одесса знала больше нас. Наш маэстро был прекрасным импровизатором и мог по заказу исполнить любую вещь. Такие вечера скрашивали нашу нелегкую жизнь и давали возможность чуть-чуть почувствовать то милое, беззаботное время, которое осталось где-то позади, уже в прошлом.

К глубокому нашему огорчению, этим вечерам пришел конец. Наш одессит, наш кумир был старослужащим второго выпуска и через 6 месяцев, получив звание лейтенанта, уехал на фронт.

С тех пор ленкомната опустела. Вечерами, после ужина я ставил табурет возле одной из печей, и там, прислонившись к ней спиной, дремал и ждал команды на вечернюю проверку и прогулку. Хотя печка была едва теплой, идти после нее на прогулку страшно не хотелось. Шинели мы одевали только в очень большой мороз.

Но вот среди зимы у нас послышалась небывалая новость. Появился женский батальон. Первым делом они обнаружили наш клуб, куда мы иногда ходили посмотреть фильм, и там, по субботам, организовали танцы. У нас появилась небывалая возможность потанцевать со стриженными наголо, одетыми в мужские брюки девушками, и хоть немного приукрасить нашу однообразную, полумонашескую жизнь.

Раза два я побывал там, танцевал с партнершей и старался представить ее с волосами. Я даже не мог угадать какого цвета у нее волосы. Она казалась мне мальчиком. Мне явно не хватало фантазии. Кроме того, я не знал о чем с ней говорить и молчал. Больше я туда не ходил, как и большинство из нас.

Не ходили мы и в увольнение. В свое первое увольнение я обошел поселок. Он был небольшим и состоял из деревянных, мрачных обшарпанных домов. Больше мне не хотелось их видеть.

И даже позже, когда девушек переодели в юбки, мы остались верными себе. Став старше и опытнее, вспоминая прошедшие времена, я пришел к выводу, что мы тогда были просто очень молоды, неопытны и глупы.

Команда “Подъем, тревога” прозвучала ночью. Мы уже имели несколько ночных тренировок и отнеслись к ней спокойно, считая, что нас опять заставит пробежать 1–2 километра, и на этом все закончится. Построившись, мы услышали, что нам предстоит марш в тайгу и 3-дневные полевые занятия.

Марш нас не пугал. С тех пор, как мы приехали в военный городок, каждые 10 дней мы ходили в баню, которая находилась в Красноярске. В баню и обратно — это 30 километров. Так что мы были в форме и к маршам привыкли. Правда, только в дороге мы узнали, что этот марш — 100 километров.

Енисей перешли по мосту, километров через 10 свернули на полевую дорогу, постепенно заметаемую снегом. Она тянулась через редкие деревушки, шла заснеженным полем, уходила в тайгу, взбиралась на сопки и сбегала с них, опять натыкалась на засыпанную снегом деревушку. Снег все падал, и дорога временами пропадала совсем.

Идти по глубокому снегу становилось все труднее. Хотелось спать. Короткие привалы не давали облегчения. После команды “Привал” мы падали на спину, на наш добротный немецкий ранец и тут же засыпали. Немедленно слышалась команда “Подъем” и снова марш. Мы шли уже несколько часов. Вот здесь я узнал, что спать можно не только стоя, что бывало в карауле, но и на ходу, в движении.

Перед глазами все время качались спины и штыки впереди идущих. Иногда, когда дорога поворачивала, было видно, как кто-нибудь продолжал движение в прежнем направлении.

Впрочем, спали два-три шага все, время от времени открывая глаза и снова закрывая их. Дороги больше не было, шли по глубокому снегу. К вечеру показалась большая деревня, где у нас была намечена ночевка. Ночевали в школе, на полу.

Утром марш продолжался. Снег больше не шел, и дорога теперь шла по тайге, забирая куда-то вглубь ее. 50 минут движения, 10 минут привал и опять марш.

Ближе к вечеру свернули в тайгу, в сторону от дороги. Прозвучала команда “Стой”.

Мы пришли домой. Приказано валить деревья и строить чумы для ночлега. Каждый взвод строил чум для себя. Он представлял собой конус из тонких стволов. Сверху на него набрасывали хвою, которая должна была изображать крышу. Внутри строились нары в виде помоста, укрытого ветками хвои. Посредине было место для костра. Костер запылал, а мы улеглись на наши нары.

Последнее, что я видел, было звездное небо, видимое сквозь крышу. Через какое-то время я проснулся от холода и увидел, что лежу один. Остальные сидят вокруг костра и спят. То боком, то спиною к огню я долго отогревался и старался согреться. Так прошла ночь. Мы поняли, что киевские начальники что-то не поняли, в Сибири и чум нас не спасет, так как у нас нет главного — оленьих шкур.

Горячий завтрак и чай поправили наше настроение, и мы ушли на практические занятия. Задача состояла в том, чтобы построить шестовую линию связи. Суть строительства была проста. Ломом пробивали лунку в земле, в нее ставился шест, и с этого все начиналось. Но беда была в том, что грунт был так промерзший, что лунку было не пробить, а без нее нельзя было установить шест. Пришлось, чтобы выйти из положения, проложить простую, кабельную линию связи. Не сразу соображали наши преподаватели, что тут не Киев, к которому они привыкли.

Возвратившись в лагерь, мы увидели огромнейший костер. Казалось, горела сама тайга. Оказалось, что нашлись из числа курсантов умельцы, которые начали борьбу за выживание. Они валили деревья, складывали стволы рядом и друг на друга. Деревья были очень толстые, и костер получился, как хороший пожар. Вокруг него уже стояли, сидели все, кто возвратился с занятий. Скоро здесь собралось все училище. Здесь и прошел наш обед.

На следующий день, когда костер прогорел, были убраны недогоревшие остатки и угли, оказалось, что земля здесь стала печкой и на ней можно спать в тепле. У нас уже появлялся опыт выживания.

Наступил вечер, и начались наши ночные занятия по топографии. Каждое отделение получило карточку с маршрутом движения. Там давались азимуты, расстояния и точки поворотов. Конечным пунктом была лесная пасека в тайге, на которую мы должны были выйти.

Было нелегко идти по глубокому снегу в этой дремучей тайге, перебираться через завалы или обходить их. Чтобы определять расстояния до точки поворота, на которой изменялся азимут, нужно было считать пары шагов. Мы боялись заблудиться, нам слышался вой волков. Но к рассвету мы вышли на пасеку – конечную цель нашего движения, где нас поджидал наш преподаватель по топографии.

Нужно сказать, что наш капитан, преподаватель топографии пользовался у нас любовью. Он был требователен на занятиях, остроумен, был интересным рассказчиком на перерывах, много знал. Звание капитан и уже немолодой возраст как-то не соответствовали друг другу. Ходили слухи, что он служил еще в царской армии, в наше время сидел в лагере. После реабилитации работал в училище.

Трудный марш, холод, занятия порядком измотали всех. Предстоял обратный марш. Не помню, как шли назад. Видел, что примолкли наши командиры, колонна растянулась, и некому было подгонять отстающих. Но вот, наконец, показался Енисей. Еще немного вдоль берега и потом через мост в городок.

На пределе своих сил добираемся до кроватей, отказавшись от ужина. Командиры считают людей по койкам. Койка курсанта Самбука пустовала, выходило, что его потеряли на марше.

Последовала команда “Подъем”, и наш взвод отправился обратно с задачей найти Самбука. Мы шли по той же дороге. В том месте, где мы вышли к реке, кто-то заметил следы, идущие через Енисей. По следам мы вышли к нашему летнему лагерю. Он был зимой пуст, но сокращал путь в военный городок. Самбука нашли в одной постройке в бессознательном состоянии.

Конец этой истории оказался печальным. Ему ампутировали отмороженные конечности. А скоро наш командир роты уехал на фронт. Мы понимали причину этого. Наверное, этот марш никто из нас не забудет никогда.

Наши занятия продолжались. Мы уже не были новичками, знали армейскую жизнь, окрепли физически и, несмотря на все трудности, не болели. Нашу роту считали образцовой по строевой подготовке в училище. Когда рота шла на обед, многие, особенно девочки из женского батальона, выходили посмотреть на наш строевой шаг, и мы, зная это, старались не уронить своей славы.

Некоторые наши командиры и преподаватели отправляются на фронт, вместо них с фронта приезжают новые. Мы сидим в классе военной академии связи. Еще вчера мы были курсантами военного училища связи в городе Красноярске, а сегодня мы в Томске, куда эвакуирована Ленинградская военная электротехническая академия связи. Нам предстоит сдача экзаменов, и, если повезет, мы станем слушателями академии.

Неожиданный, невероятный поворот событий. За неделю до экзаменов в училище нам, нескольким курсантам, в отделе кадров предложили продолжить нашу учебу в академии. При этом мы, как отличники, будем включены в списки выпускников училища и представлены к присвоению звания “лейтенант”.

Кроме нас в Томск прибыло около 20 курсантов-выпускников из других училищ связи. Несколько дней продолжались экзамены, собеседования. В результате наша группа уменьшилась до 12 человек. Мы стали слушателями военной академии.

Начиналась новая, неведомая нам жизнь слушателя академии. Мы получали права офицерского состава и должны теперь жить не в казарме, а в общежитии. Основной состав слушателей — студенты старших курсов различных технических вузов. Все они не имели военной подготовки и тем отличались от нас, бывших курсантов. Все слушатели были разбиты по учебным отделениям, мы, курсанты, составляли курсантское отделение.

Курсантское отделение сразу обратило на себя внимание всей академии. Действительно, мы резко отличались от других слушателей своей строевой выправкой, дисциплиной. Сам начальник академии решил показать всем, каким должен быть слушатель, на нашем примере.

На плацу была выстроена вся академия, и мы демонстрировали свою строевую подготовку. Нужно сказать, что бывшие студенты так никогда и не преуспели в этом. Мы превосходили всех, когда дело касалось чисто военной подготовки. Но потом, когда пошел сопромат, высшая математика и физика, химия, студенты показались нам “зубрами”.

Среди наших преподавателей было много генералов. Все они были уже немолоды, имели ученые звания. Служба у некоторых из них началась еще в дореволюционное время. Преподаватель двигателей внутреннего сгорания рассказывал, что он учился у самого Дизеля. Генерал — преподаватель химии рассказывал, как он учился в Германии.

Начальником нашего факультета был комбриг Титов. Звание комбриг было еще старым. Комбригам присваивали новые звания: генерал-майор или полковник. Присвоение нового звания нашему начальнику факультета задерживалось. Ранее он был репрессирован, но потом реабилитирован.

Наряду с приятными открытиями, как всегда, было и неприятное. Мы лишились здесь нашей курсантской кухни, такой обильной и вкусной. Каждый получил здесь хлебную карточку — 850 граммов на день и талоны на сахар. Кроме того, мы получили талоны в столовую: обед, завтрак, ужин. Наше денежное содержание составляло 400 рублей.

Продовольственный рацион в столовой был таким мизерным, что прожить на таких харчах казалось невозможным. А на базаре буханка хлеба стоила 200 рублей.

Голод стал нашим постоянным спутником. Голодали вместе с нами и преподаватели, которые питались в той же столовой, правда, оклад у них был побольше, чем у нас, и это немного облегчало их положение. Прошло уже достаточно много времени, но обещанного звания лейтенант нам не присваивали. Надежда наша, что все будет так, как нам обещали, постепенно умирала.

Занятия проходили в хорошо оборудованных классах и лабораториях до и после обеда, а потом начиналась длинная самоподготовка до 9 часов вечера. Начальник курса через глазок в двери мог проверить, как идет самоподготовка.

На нашей бесконечной самоподготовке постепенно родилась особая система нашего питания, родилась талонная биржа. Меняли обед на два ужина, пайку хлеба за дневной рацион в столовой. Система была сложной. Обмен можно было осуществить на определенное число, к будущему дню рождения, когда нужно было сосредоточить крупные продовольственные силы.

В результате были пострадавшие, у которых по 2 дня зияли пробелы в карточке. Рекордом была неделя. Но в столовую ходили все. Кто уже съел свой завтрак, обед или ужин наливали себе в кружку горячий чай, а точнее, кипяток, заварки не было. Правда, всегда находились друзья или просто сердобольные, которые давали ложку супа, чтобы не дать пропасть человеку. Хлеб обычно брали утром, но на самоподготовке можно вечером взять и завтрашнюю пайку. Завтрашняя пайка хлеба на самоподготовке была провокационной. Обычно часов в 8 вечера кто-нибудь поднимался с места и исчезал в направлении столовой. Возвратившись с пайкой за следующий день, тут же начинал есть, сначала обламывая вкусные корочки. В конце собирались крошки и отправлялись вслед за хлебом.

Трудно было выдержать эти испытания, и обычно с места срывалось несколько человек и возвращались с завтрашней пайкой. Праздником был день получки. В этот день с лекций исчезали многие, а ближайший рынок наполнялся голодными слушателями. Обычно покупали буханку хлеба за 200 рублей и одно яйцо. Яйцо родило эпоху гоголей-моголей. Здесь инициаторами были студенты. Технология изготовления гоголей-моголей требовала и наличия определенной производственной базы. Нужно было раздобыть стеклянную банку, а ложку носил каждый, кто в кармане, кто в сапоге.

Работа по взбиванию гоголя-моголя длилась часами, пока банка не становилась полной. После этого купленная на рынке буханка хлеба хорошо шла с гоголем-моголем и наступало короткое блаженство.

Давно уехали на фронт лейтенантами наши товарищи из училища, а мы все ждали приказа о присвоении нам звания лейтенант. Постепенно надежда умирала, мы понимали, что о нас забыли. Еще долго мы чувствовали обиду. Ведь в училище все мы были отличниками, и посланы в академию, как самые достойные. Но ответа не было. Все же главным содержанием нашей жизни были занятия. Но не только занятия занимали наше время. Часто приходилось работать и на стороне. Приходилось ходить на разгрузку вагонов, а однажды пришлось разгружать на реке Томь баржу с тюками прессованного сена.

Это была адская работа т.к. каждый тюк, весящий 80 килограммов, в трюме каждому взваливали на плечо, и с ним под еще горячим солнцем нужно было пройти 50 метров до скирды. При собственном весе немногим больше 50 килограммов это запоминается надолго.

Летом 1942 года нас ожидали летние лагеря. Они, конечно, были нужны нашим студентам, а нам, недавним курсантам они ничего не давали. Лагерь был разбит в кедровом лесу, в тайге. Рядами были развернуты палатки, а в стороне стояли отдельно две палатки, одна из которых была предназначена слушателю академии, старшему технику-лейтенанту Берии, а в другой жили его двое телохранителей, офицеров. Своего личного повара Берия оставил дома, на квартире, где он жил. Но палатка Берии стояла недолго. Вскоре за ним прислали самолет, на котором он совершал экскурсию по линии фронта.

Мы видели его на занятиях, а в Доме офицеров он появлялся в черкесской одежде, сопровождаемый своими телохранителями. Нужно сказать, что вид он имел довольно бравый и походил на грузинского князя. Он тут же куда-то исчезал. Я никогда не видел его в танцзале. Мы тоже были ленивы ухаживать за девушками, но это объяснялось нашим полуголодным существованием. Но однажды один из стариков-студентов, мой приятель Саша вовлек меня в компанию праздновать день рождения его приятельницы. Меня познакомили с Ритой, дочерью мельника. Я подозреваю, что мой приятель имел какие-то тайные и корыстные мотивы. На столе был хлеб, соленая капуста и винегрет, картошка. При этом была и бутылка вина. Это был райский ужин.

Девушки хотели в следующую субботу пойти на танцы, и мы должны были зайти за ними. Когда в субботу мы с приятелем зашли, чтобы забрать их с собой, Рита поманила нас в маленькую комнату, где на столе стояли две тарелки с яичницей, кислая капуста, хлеб и две кружки пива. Конечно, мы благородно отказались, но голодный блеск наших глаз говорил, что нашей гордости долго не продержаться.

Мой приятель Сашка Медведев был хорошим практиком. Однажды он принес буханку хлеба, уворованную им при разгрузке машины с хлебом. Он был старше меня на несколько лет, но я чем-то ему нравился, и наша дружба была прочной. Можно сказать, что он как бы смеялся над моей неопытностью и учил меня премудростям жизни.

Наступил 1943 год. Однажды нам приказали нашить на гимнастерки маленькие лямки, но прошел месяц, прежде чем нам объяснили их назначение. Был объявлен приказ о введении погон, а потом приказ о присвоении всем воинского звания младший лейтенант. Так нас уровняли с нашими студентами и еще раз обидели.

Но все же мы стали офицерами, и многое для нас упростилось. Правда, теперь, когда мы на рынке продавали свою норму мыла, а оно было очень дорогим и дефицитным товаром, нам приходилось маскироваться, одевая поверх военной формы общий для всего курса плащ.

Весной мы узнали, что в академии планируются летние каникулы. Каникулы во время войны? Нам казалось, что это уже слишком.

Но, и правда, объявили, что наступают каникулы. Уже улетел на экскурсию Берия. Оказалось, что проводить наши каникулы мы будем на лесозаготовке.

Узкоколейка увозила нас куда-то далеко, в глубь тайги. Наконец, она остановилась, и мы отправились оборудовать свой палаточный лагерь. Следующий день был посвящен получению инструмента и знакомству с нашей задачей.

Большое впечатление произвели на нас пилы. Таких длинных никто из нас не видел. Но когда мы в лесу увидели деревья-гиганты, то все поняли. Нам выделили делянку, и началась работа. Конечно, все делалось вручную. Часами мы пилили ствол, потом валили, обрубали сучья, делали разметку и распиливали ствол. Была установлена норма 12 кубометров на человека. Спиленные деревья складывались в штабеля, затем укладывались бревна в виде рельс, по которой бревна предстояло перекатывать к железной дороге для погрузки в вагоны.

Работу заканчивали часам к 18 и отправлялись обедать. После обеда уже никто не сидел у костра, не гулял и не наслаждался красотами тайги.

Правда, пару раз ходили на какое-то поле воровать картошку. Но даже она не прельщала нас, так как усталость подавляла все желания.

Каникулы наши все же закончились, и та же узкоколейка доставила нас домой. Сутки мы получили для приведения себя в порядок.

Мы знали, на что использовать этот день. У нас оставались концентраты, полученные в лесу.

Ожила наша кухня в общежитии. В один момент были разобраны все кастрюли, чайники, сковородки и все, что годилось, чтобы готовить борщ или сварить кашу. Опоздавшие занимали очередь. Она была длинной.

Как всегда, нашелся выход из положения. Вскоре один из умельцев уже тащил урну, и, промыв и прокалив ее, получал готовую кастрюлю.

6 ноября 1943 года пришло радостное сообщение — был освобожден Киев. В тот же день я дал телеграмму домой и написал письмо.

Шли дни, ответа не было. Родственники из Запорожья сообщали, что наш дом в Киеве был разрушен при бомбежке, и, говорят, все там погибли.

Это был тяжелый удар для меня, он выбил меня из колеи. Получалось так, что я все еще сижу в тылу, в то время как мои родные погибли и некому будет отомстить за их гибель.

С этого момента я стал считать, что мое место на фронте. Я написал рапорт с просьбой откомандировать меня в действующую армию.

Я был не одинок в своей просьбе. В отличие от студентов, нас, бывших курсантов, тянуло на фронт. Мы чувствовали себя готовыми воевать, и уже появился страх, что война скоро закончится, а мы просидим здесь до самого ее конца. И как нам будет тогда смотреть в лицо людям? Особенно тяжело было тем, кто уже потерял на войне своих близких.

На наши рапорты следовал ответ, что здесь мы нужнее Родине, и об откомандировании не может быть и речи. Но я не терял надежды. Все решила директива генерального штаба о выделении академией 70 офицеров для действующей армии. Через несколько дней мы, большинство бывших курсантов, уже оформляли документы для отъезда. Все мы откомандировывались в распоряжение Главного управления кадров войск связи, которое находилось в Москве. Начинался новый, боевой этап нашей жизни, к которому мы готовились и которого ждали.

 

---

Продолжение следует.

Текст прислал для публикации на www.world-war.ru автор воспоминаний.