Подарки к Новому году

Мама родила меня в ноль часов двадцать минут с 31 декабря на 1 января 1930 года. И я всегда завидовал другим ребятам: им дарили подарки на новогоднюю елку и на день рождения. А у меня эти праздники всегда были совмещенными.

Новый год… Сколько раз я уже встречал тебя? Много. Даже слишком много. Но среди всех один вспоминается с особой остротой, даже с болью.

Декабрь 1941 г. — самое страшное время первой блокадной зимы. К постоянным бомбежкам, голоду, который уже нещадно косил ленинградцев, прибавились небывалые морозы. В пургу и в холод приходилось часами выстаивать в очередях, чтобы получить блокадную пайку хлеба — 125 г. Сил уже не было, и в те дни, когда не надо было рано утром занимать очередь за хлебом или топать на Фонтанку за водой, я, как и все другие, лежал в кровати под грудой одеял и пальто. Меня вывел из состояния дремоты стук входной двери. Вся покрытая морозным инеем вернулась мама. «Смотри, что мне удалось купить сегодня на Сенной площади». Она вынула из сумки что-то завернутое в газету, большое и бесформенное, комок смерзшейся земли. «Это с Бадаевских складов…»

Об этом я уже слышал в очередях. В сентябре немцы разбомбили Бадаевские склады на Обводном канале, где хранились огромные продовольственные запасы для Ленинграда. Горели штабеля мешков с мукой и сахаром, взрывались бочки с маслом и ящики с консервами. Потоки горящего сахара уходили в землю, а зимой смельчаки пробирались за линию охраны (кое-что на складах все-таки осталось), копали эту землю и за большие деньги продавали на рынках. «Это нам подарок на Новый год — сладкий чай пить будем», — сказала мама.

В тот же вечер за несколько дней до Нового года, мы получили еще один подарок к празднику. По вечерам «невоюющая» часть нашей большой довоенной семьи — бабушка, мама, папина сестренка и я — собирались на маленькой кухне, где экономно подтапливали плиту разломанной мебелью. Туда же мы протянули провод и перенесли из комнаты черный круглый радиорепродуктор «Рекорд» — единственную ниточку, связывающую нас с внешним миром. И вот в этот вечер диктор Ленинградского радио радостным голосом сообщил нам о первом за время блокады повышении норм ежедневной выдачи хлеба: служащие, иждивенцы и дети станут получать не 125 г., а на 75 г. больше. И после паузы торжественным голосом добавил: «Ленгорисполком решил к Новому году выдать детям… шоколада по 25 г!»

К назначенному часу наш семейный «квартет» уже собрался на кухне, в плите тихо потрескивали дверцы платяного шкафа, на конфорке в большой эмалированной кастрюле варился (именно варился, а не заваривался) «бадаевский чай». В этот предновогодний день мы получили еще один подарок: по радио сообщили, что вечером в жилые дома дадут электричество. Городские власти просили ленинградцев в связи с этим тщательно проверить: как завешены в квартирах окна, чтобы не нарушалась светомаскировка. По радио сообщили также, что в первый день нового года в некоторых кинотеатрах состоятся утренние сеансы, а в Домах культуры — елки для детворы.

На кухне стало теплее, под потолком ярко горела лампочка, чай был уже почти готов, а гости — наши соседи, бабушка с внучкой все не шли. Меня послали узнать, в чем дело. Пришлось долго ждать, пока бабушка Анна Сергеевна не начала греметь засовами. Увидев меня, она, заливаясь слезами, рассказала: внучка Иришка начала вставать с кровати, чтобы переодеться, и упала… Я подошел к кровати. Среди подушек и подушечек еле виднелось бледное лицо девочки с заострившимся носиком, глаза были закрыты, а из под ресниц выползали слезы. «Ну что ты, Иришка! — сказал я. — Мы все равно пойдем к нам на елку!» Не раздумывая, я, как мог, взял ее в охапку вместе с подушкой и одеялом и на своих, тоже не гнущихся, ногах понес в нашу квартиру. Сергеевна что-то причитая, семенила за нами.

«Вот и гости пришли!» — торжественно произнес я и чуть не уронил свою драгоценную ношу. Мама успела подхватить и усадить Иришку прямо с одеялом на стул поближе к плите. Я уже не помню, кто из нас в тот новогодний вечер предложил притащить на кухню из бабушкиной комнаты огромный двухметровый фикус. Мы поставили его в центре стола, привязали к черенкам его больших и плотных листьев два десятка блестящих шариков, повесили гирлянду разноцветных флажков, извлеченных из шкафа, так хорошо горевшего в плите. Получилась елка. Иришка весело хлопала в ладоши, ее радость передалась всем нам, и мы даже нестройными голосами пропели «В лесу родилась елочка».
«А теперь давайте пить чай», — сказала мама и осторожно перелила из кастрюли в фарфоровый заварной чайник то, что уже полчаса булькало на плите. Осторожно, чтобы не взбаламутился толстый слой бадаевской земли, осевшей на дно кастрюли. А потом из заварного чайника она также осторожно разлила чай в чашечки из бабушкиного сервиза.

Англичане, великие мастера «файф-о-клока», умерли бы от зависти, если бы видели это чаепитие! Какой это был волшебный напиток! Горевший во время пожара сахар придал напитку темно-золотой оттенок. Тут мама поставила на стол розеточки, тоже из бабушкиного сервиза, и все ахнули: на каждой из них лежал один квадратик шоколадки. В 25-граммовом новогоднем подарке Ленгорисполкома их было ровно шесть, столько же, сколько и нас за столом. Мы, конечно, не досидели до наступления Нового года, тепло разморило нас, заснувшую Иришку осторожно отнесли домой. Я даже забыл о приближающемся часе моего рождения. Все какие-то умиротворенные разошлись по своим кроватям.

А утром Нового года, проснувшись в холодном полумраке и открыв глаза, я увидел на столике около кровати мамин подарок на день рождения — в красно-золотом переплете мой любимый роман Жюля Верна «Дети капитана Гранта».

Время неумолимо. Из всех участников нашего новогоднего чаепития не пережила блокаду одна Анна Сергеевна. Видимо, она тайком отдавала часть своей блокадной пайки Иришке. Я после Нового года три месяца не вставал с постели и даже не видел, как мама с бабушкой, когда закончилась «хряпа», пытались сварить щи из нашего легендарного фикуса. Мы выжили только потому, что тяжелораненый папа попал в госпиталь на Васильевском острове, и, будучи некурящим человеком, отдавал маме свою махорку, а она на Сенной площади выменивала ее на солдатские сухари. Летом 1942 г. нас вывезут из блокадного города через Ладогу, эвакуируют в далекую Сибирь, потом мы снова вернемся в родной город, наступит день Победы и вся последующая жизнь.

Иришка вырастет, выйдет замуж, станет мамой, а теперь уже бабушкой. Живет она далеко от нас, но ежегодно по телефону поздравляет с Новым годом.

Из всех многочисленных новогодних праздников я чаще всего и отчетливее всего вспоминаю именно эту встречу Нового года. И те подарки. Только мама могла в разбомбленном, голодающем, замерзающем городе догадаться, какой подарок доставит мне наибольшую радость. Несколько дней спустя, когда она разрезала на дольки принесенную из булочной пайку нашего хлеба, я обратил внимание, что с ее руки исчезло золотое колечко…

А сейчас я стою у окна и с улыбкой перечитываю записку уже своего внука-первоклассника: «Дед! Если тебе нравится, ты, конечно, можешь приклеить усы с бородой и одеться Дедом Морозом. Мне же очень хочется, чтобы под елочкой оказался «мобильник»! Можно без лишних наворотов, но с цифровой фотокамерой мощностью в три мегапикселя. Ладно? А твоя любимица Танька Фролова из соседней квартиры мечтает получить от Деда Мороза какую-нибудь феничку для пирсинга. Твой внук Никитка».

Я улыбнулся и написал на записке для себя задание: «Узнать, что такое «мегапиксель» и с чем едят «пирсинги»?».

Источник: Моя блокада (документальные очерки). – М.: Издательство ИКАР, 2009. с.156- 162. (Тираж 200 экз.)