«Подожди немного, отдохнешь и ты»

5 мая 1941 г., Ленинград

Безнадежная тоска, опускающая руки, трагическая судьба Николая [1], ни минуты не выходящая из головы и парализующая все. Мировая трагедия, «Neue Ordnung», гитлериада, где-то на заднем плане и кажется иной раз пустяком.

 

12 мая 1941 г., Ленинград

За себя страшно. Длинная, самая пестрая мозаика дел, дел, дел, небрежно на ходу делаемых, отзывы о рукописях, диссертациях, советы по работам, филантропия депутатская… и никогда не остановиться. Усталость, самого себя не видно. Полная неудовлетворенность.

 

14 июля 1941 г., Ленинград

Собираемся уезжать из города с институтом [2], бросать установившуюся жизнь. Страшно, грустно.

 

18 июля 1941 г., Ленинград

Ощущение закапывания живым в могилу. Раззор, разборка института, отъезд в казанские леса неизвестно на что, бросание квартиры с книгами… В молодости это показалось бы невероятной авантюрой. Сейчас это почти самопогребение.

 

20 июля 1941 г., Ленинград

Ощущение совершенно разорванной жизни. В институте заколоченные ящики, которые отправят на вокзал. Впереди страшные перспективы – казанских лесов. Чувство горечи, беспомощность, бесперспективность и разорвавшиеся связи.

Сегодня воскресенье — четвертое после гитлеровского 22-го. По инерции побрел на Литейный. Попал в «тревогу», которая длилась 1,5 часа.

 

9 августа 1941 г., Казань [3]

В пути исполнилась годовщина исчезновения Николая. О войне ничего толком не знаем. Завтра собираюсь в Йошкар-Олу. До чего еще убога Россия! Виктор остался в Питере, и здесь неэвклидова геометрия на почве казанской грязи и пыли. Может быть, потому она здесь и появилась, как реакция этой гнили, как торжество духа.

А питерская стройность, невские широты и перспективы и белые ночи – далеко позади.

 

16 августа 1941 г., Казань

На фронте, по-видимому, положение тяжелое. О Николае сведений никаких, и все становится мрачнее и страшнее, и «одно на целом свете верно то, что сердцу сердце говорит в немом привете». Помимо Олюшки — ничего больше не осталось. Готов рухнуть в любую бездну.

 

29 августа 1941 г., Йошкар-Ола

Тяжело невыносимо. Во сне видел Николая, исхудавшего с рубцами запекшейся крови. Голова бездейственна. Чувствую страшный отрыв. Случайность, вздорность, ошибочность бытия.

 

30 августа 1941 г., Йошкар-Ола

Первый раз за последний месяц по радио слышу: настоящая музыка Моцарта, и сразу обретается человеческое достоинство. Сегодня, кажется, два года, как была нажата кнопка мировой катастрофы. Мысль об эволюции мира — единственное абсолютное, за что еще можно держаться сознанием. Остальное рассыпается в прах, случайно и не нужно.

 

22 сентября 1941 г., Йошкар-Ола

Заболел, температура, нарыв на ноге, сижу дома вместо Казани. Взят Киев.

Странное молчание из Ленинграда. Очень жалко. О Николае вестей нет. Последовательные удары: смерть мамы, Александры Ивановны, война, арест Николая и новая странная фаза войны — все это за три года. Слишком много.

 

13 октября 1941 г., Йошкар-Ола

Сегодня узнал из письма Елены Ивановны [4] о печальной и мрачной участи Николая. Страшно и грустно безгранично. С какой бы радостью завтра не проснулся. Никогда этого не забуду. «Подожди немного, отдохнешь и ты».

 

18 октября 1941 г., Й[ошкар]-О[ла]

Военные вести почти катастрофические. Николай, война, сын, исковерканная жизнь. Жить на редкость трудно. Чувствую старость, усталость. У меня страшное. Все умерли. Николай хуже чем умер, осталась Олюшка; инстинкты совсем замерли, и вот я лицом к лицу с «философией».

 

15 марта 1942 г., Йошкар-Ола

Вчера вернулся из Казани, пробыл там дней 11. О Николае по-прежнему ничего, словно умер. А может быть и умер?

Появляются в Казани, как тени из загробного мира, несчастные ленинградцы. Скелеты обтянутые кожей, еле двигающие ногами. Если судить по рассказам об учреждениях (Библиотека Академии, Астрономический институт, Ботанический институт), то примерно  от истощения к 19 февраля умерло от 20 до 30% — т.е. четверть населения, около миллиона! По-видимому, это самая страшная трагедия сознательного человечества за всю его историю. Виктор в письмах бодрится, что на самом деле — угадать трудно. На нашей квартире, в доме №14 на Биржевой линии, от голода умер Миша Хвостов.[5]

По городу неубранные трупы, нет воды и света, и транспорта.

 

24 марта 1942 г., Йошкар-Ола

Вчера от Виктора письма из Ленинграда и панические письма Озерецких [6]. Становится страшно. Так вот под ударом единственные нити, удерживающие в жизни.

26 апреля 1942 г., Йошкар-Ола

Завтра придется ехать в Свердловск на шутовское действие Общего собрания Академии. На войне зловещая тишина… Что-то будет к концу мая? Настроение ломовой лошади, которую кормят и гоняют на работу. Хочется стать homo sapiens со всеми его требованиями и свойствами. Тревога за сына. Трагический Ленинград.

 

2 октября 1942 г., Йошкар-Ола

Увяз в биографии Ньютона. [7] Интересно, пожалуй, никому не нужно, и почти механическая работа. На фронте вот уже недели две бои под Сталинградом и Моздоком. Приближается зима.

 

26 декабря 1942 г., Москва

Месяц в Москве, как за границу приехал. О войне здесь не думают и не говорят. Город наполнен аферистами, ловящими рыбу в мутной воде. Пользуются тем, что люди, учреждения на востоке, грабят имущество. Каждый день ходил по генералам, главным инженерам. Толкотня по улицам, метро, трамваи. Люди автоматические.

Концерт органный Баха (Гедике) [8]. Словно голос Бога. Но в огромном зале консерватории мороз, люди в шубах. «Три сестры» в Художественном театре. Улетел на «машине времени» в свое сложное живое прошлое. Со всей его нелепостью, красотой, смыслом, человечностью, душой. А в зале люди с другой планеты. Гогочут в самые трагические минуты. Для новых людей Чехов – тарабарщина. А он на самом деле гениален. Вернулся и погибаю в сложности мелочей. Тогда 25 лет тому назад в Двинске елка с офицерскими погонами, только что снятыми.

3 января 1943 г., Йошкар-Ола

Писать не хочется. Мягкая зима, мало снегу. На фронте грохот побед, из которых  должна  определиться  ближайшая история. Пишу про Ньютона. Институт работает, но в науке так трудно сказать, что на пользу, а что на ветер. Читаю о Лукреции [9]. Сейчас люди кажутся скелетами говорящими.

18 января 1943 г., Йошкар-Ола

Знобит. Сижу в шубе около горящей печки. По радио слышу указ о производстве в маршалы Жукова и Воронова. Читаю «Черные стрелы» Стивенсона. Завтра  нужно  читать лекцию о Ньютоне [10]. Сегодня крещенский  сочельник.  Очень  ясно чувствую, что стал стариком. Сразу скачок в старость. Даже самолюбие исчезает, лишь бы не трогали.

 

22 января 1943 г., Йошкар-Ола

3-й день лежу. Обычная история с легкими. Мокрота, боль в боку и отвратительное состояние озноба и лихорадки. Вероятно, от этой гадости и умирать придется — и как все наши в марте.

 

23 января 1943 г., Йошкар-Ола

Лежу на боку, на улице мороз 30 градусов.  Ньютон, Леонардо, Бетховен.

 

27 января 1943 г., Йошкар-Ола

Гитлер разбит вдребезги на Волге и в Африке. По всем «объективным показателям» — положение на фронте, нефтяному вопросу, американским ресурсам и прочему — полный провал гитлериады. Выше моего понимания: упорство, упрямство и отсутствие капитуляции. Не собирается же Германия устраивать себе «харакири»?

Я по-прежнему с болью в левом боку. За время болезни изучил «мушкетерский вопрос». Прочел «мемуары д,Артаньяна» — сочинение какого-то графомана Марто. Ясно, что в ХVIII веке жил настоящий д’Артаньян — умный, честный, веселый, храбрый, с ясным чувством общественного долга. Может быть, это идеальный вид людей, наиболее нужных и к жизни способных?

 

4 февраля 1943 г., Йошкар-Ола

Насколько могу судить, шансы Гитлера спустились до нуля, начался разгром. Если во всем этом хотя бы какие-нибудь следы разума и расчета, надо ждать немецкой капитуляции. Четвертый день хожу в институт.

 

26 февраля 1943 г., Йошкар-Ола

Вернулся сегодня из Казани. В Академии развал. По примеру вице-президентов начинают всеми правдами и неправдами диффундировать в Москву. По одиночке и группами, лабораториями. Вовсе не из патриотических порывов, а для охраны собственных квартир, захвата зданий, теплых мест. В результате в Казани работа почти прекратилась, хлопочут о вагонах, билетах, упаковываются, и все нервозно дрожат, как бы их не обогнали.

Положение Физического института совсем дурацкое. Благодаря Шмидту и Иоффе злосчастное здание на Миуссах [11] захвачено Электропромом, а потому нервозность у фиановцев больше, чем у других. Придется ехать в Москву. Но больше для того, чтобы совесть была чистой, сделать что-нибудь не надеюсь.

В Казани праздновали 25-й юбилей Красной Армии; разговоры о том, что явно «перегнутый» и«переборщенный» юбилей Ньютона.

Нужна какая-то большая радость.

 

2 марта 1943 г., Йошкар-Ола

Начало весны. Оттепель с холодами, ветры. Надо ехать в Москву. На фронте затишье.

 

28 марта 1943 г., Йошкар-Ола

Вернулся из Москвы через Казань, был в Москве с 10-го по 24. Из Казани в Москву 4 ночи в поезде.

В Москве тяжелые безрезультатные хлопоты о здании Физического института. По словам Шмидта О. Ю., он, видите ли, ошибся, передав здание в июле 1941 года Электропрому. Несчастное здание, помню еще в 1916 г. в кирпиче, в лесах. Потом арест Лазарева, лукашовский институт спец. заданий, теперь этот Электропром. Не знаю, с какой стороны начать. И грустно за дом, как за живого человека.

Непостижимое «разрешение» Академии реэвакуироваться в Москву. В итоге академические институты заняты только переездными делами. Предстоящие выборы в Академии с ограниченными специальностями. Получил 2-ю Сталинскую премию [12]. Митинг по этому случаю. Наговорили много хороших слов.

В Москве народ голодный. Разговоры только о еде. Екатерина Николаевна [13], несчастная, голодная. В Президиуме Академии появились бутерброды и пирожки, потом исчезли.

 

1 апреля 1943 г., Йошкар-Ола

Умер Рахманинов. Радио заговорило музыкальным голосом.

 

8 апреля 1943 г., Йошкар-Ола

Сегодня еду в Казань. На каждого и на самого себя смотрю, как на актера, стараюсь разгадать настоящее, не актерское. Но этого настоящего не оказывается. В Казани хаос, сумбур, отсутствие всякой стройности. Готовятся в Москву.

Война еще продолжается. Даже в Казань в 5 утра прилетал немецкий разведчик. Немцы, как курица, которой голову срезали, но она продолжает еще бегать.

 

16 апреля 1943 г., Й[ошкар]-О[ла]

Грустное поминальное заседание о П.П. Лазареве. Накануне спрашивает Я.И. Френкель: «Зачем устроили эту скукотищу?» — «Когда вы умрете, Я.И., то и по вас, вероятно, устроят такую же скукотищу. Это только об академиках, о членах-корреспондентах не будут». Предвыборные гадости.

 

5 июля 1943 г., Йошкар-Ола

Страшная телеграмма от Олега [14] о смерти Николая. Не верю. Из всех родных смертей самая жестокая. Обрываются последние нити. Реакция — самому умереть любым способом. А Николаю так хотелось жить. Господи, а может все это ошибка?

 

6 июля 1943 г., Йошкар-Ола

Не забуду никогда вчерашнего Олюшкиного крика, плача, когда сказал ей о Николае. А у меня замерзла окаменевшая душа. Работаю, живу как автомат, зажав мысль. Спасаюсь опять итальянской книгой. Опять:

Когда я буду погибать,

…………………………….

Тогда волшебной пеленой

Ты ниспади передо мной,

Италия, мой край родной.

Лет 30 [назад] писал это. Там оно и есть. Сейчас так  хочется тихой, быстрой и незаметной смерти.

 

8 июля 1943 г., Йошкар-Ола

Цепляюсь за надежду, что телеграмма ошибочная. В это же время надо работать, надо лететь в Москву.

 

25 июля 1943 г., Йошкар-Ола

Все идет как будто ничего не случилось. С 8 до 6 в институте. За исключением Олюшки поговорить не с кем. В институте непрекращающаяся череда разговорных дел. Визит С.Г. Суворова [15] из ЦК. Страшная тень Николая начинает в памяти затуманиваться. Через неделю надо опять в Москву.

 

5 августа1943 г., Йошкар-Ола

Война продолжается. Советские войска вошли в Орел. Три года назад 6 августа был арестован Николай. Теперь он умер. Говорить я ничего не могу. Москва накануне конца войны. Гитлеровское безумие кончается, как оно кончилось в 1918 г.

22 августа уехал из Москвы с А.А. Лебедевым [16], молчаливым как камень. Но через неделю опять надо ехать в Москву.

 

5 сентября 1943 г., Москва

Прошлое воскресенье выехал с Олюшкой через Казань в Москву… В понедельник— Физический институт. Пустующий Казанский университет, из которого выбирается ошалевшая Академия наук. В ФИАНе грустно. Явное отсутствие  оживляющего «фавора». Чувствую, что у них одна надежда на меня. Словно малые дети. О науке мало говорить приходится. Телефоны, посетители с 8 утра до12 ночи.

Николай. С ужасом смотрю на себя в зеркало, узнаю его жесты и черты. Хожу в его пальто.

 

10 октября 1943 г., Москва

Не писал почти месяц. Балаган академических выборов. По специальности «теоретическая физика» особая рекомендация — выбрать Курчатова.

Война за миусский  институт, искареженный, изуродованный. Олег из Саратова приехал. Николай умер 26 января1943 г. До 20 апреля в камере смертников. Смерть, вероятно, от цинги. Хожу в Николаевом пальто. Читаю В.В. Розанова и Радищева.

 

17 октября 1943 г., Москва

Ну а теперь житейское. Мучительная неделя. Каждый день просыпаюсь в сырой, холодной московской комнате, с ужасом предвидя Миуссы, Электропром, Харитоньевский переулок.

 

26 октября 1943 г., Йошкар-Ола

Получил приглашение в НКВД. Пришла бумага относительно Николая о его смерти 26 января в Саратове. Прочел и расписался. Последняя тоненькая ниточка надежды оборвалась. Надо понять полностью — Николай умер.

 

14 ноября 1943 г., Йошкар-Ола

Опасаюсь, что сойду с ума. Смерть Николая поставила последнюю точку в той пронзительной, безотрадной картине на людей. На фронте немецкая агония, взятие Киева, Житомира. 18 ноября надо ехать в Москву.

Кончается книга. В ней остались следы целой эпохи, 1935–1944 гг., от Парижа до Царевококшайска. Книгу когда-то переплел в издательстве Академии И.М. Эйзен. Замена убегающей памяти. Жалкий призрак надежды поймать уходящее.

Если книжку не сожгут, не выбросят, не изорвут, и она дойдет до человека с душой и умом, — он, наверное, кое-что поймет относительно трагедии человеческого сознания.

Книга вышла страшная. Книга смертей. Умерли самые близкие: мать, сестра и, наконец, самое страшное –– Николай. Застрелился Д.С. Рождественский, умер П. П. Лазарев. Война, Ленинградский ад, внутреннее опустошение, смертельные холодные просторы. Полное замирание желания жить. Остались только Олюшка да Виктор. Начинал книгу совсем иначе. Вышла — траурная книга.

 

12 декабря 1943 г., Йошкар-Ола

Ночью в поезде из Москвы 7 декабря заболел: жар, тошнота, упал в обморок. При помощи добрых людей добрался 9-го сюда и вылеживаю в мучительном головокружительном состоянии. По-видимому, комбинация обычных легочных неприятностей с чем-то вроде отравления. Голова тяжелая, пустая. Читаю дурацкие немецкие фантастические романы, написанные в 20-х годах, и снова мечтаю о незаметном переходе в небытие.

 

26 января 1944 г., Москва

Сегодня год со дня смерти Николая. Как он умирал? Ничего не известно. Наверное, страшно и невыразимо грустно. Память, остающееся сознание, душа… «Душой века измерил, а жизнь прожить не сумел». Нужно и хотелось бы писать, но руки ослабли. На похоронах сестры в 1940 г. говорил с ним, кому из нас кого хоронить придется? Прощай, Николай, скоро туда же…

В Москве с 14 января. Обычный страшный вихрь людей, желающих «утилизировать» сплетни, а серьезно не за что зацепиться. Кругом усталые, бездарные подчиненные, подгоняемые охотой за премиями, орденами…

 

30 января 1944 г., Москва

Третьего дня во сне видел Николая, одно мгновенье, но с такой отчетливостью и странной грустью, и опять один вопрос: «Ведь ты умер?». Необыкновенно гнилая зима. Каждый день отвратительный таящий снег. Так осрамились и «крещенские» морозы.

Освобожденная октябрьская дорога. Нужно думать о возвращении в Ленинград… Пишу со странным напряжением доклад «Ленин и современная физика».

 

2 февраля 1944 г., Москва

Не знаю, как вырваться из путаной сети дел, больших, мелких. Сыплющихся отовсюду. Каждое мгновение чувствую, что что-то забыл, что-то не сделал, ощущение грешника, не выполнившего главного. Усталость, растерянность.

После возвращения из плена в феврале 1918 г. в Москву началась совсем другая жизнь. 26 лет, но до сих пор кажется, что это только интересы дня, что жизнь еще начнется.

Ночью. Светлое пятно: был в Большом — «Шопениана», «Иоланта». Словно заглянул в четвертое измерение. Музыкальная поэма света и зрения. Еле удержался от слез. Искреннее, совсем не фальшивое, доходящее до душевного дна — только  музыка. В Большом не был, кажется, с переезда в Ленинград. Все то же, и тени старые встают 1912, 1913 года. В ложах, кажется, сидят старые московские буржуи, профессора, ищу капельдинеров в чулках и красных камзолах. Память, память… Но все-таки люди — деревянные солдатики, и только музыка  некоторым что-то говорит.

 

4 марта 1944 г., Москва

Сегодня кончилась сессия Верховного Совета РСФСР. Четыре дня. Соседи по скамейкам: М. М. Литвинов, в сером дипломатическом одеянии с погонами, и Дунаевский. Сегодня наблюдал за Буденным. Какие события? Ленинград, Сталинград. Здесь бы Гомер нужен был. Миуссы…

 

25 марта 1944 г., Йошкар-Ола

Сложнейшее путешествие из Москвы сюда с Олюшкой и 80-летней Верой Павловной. Постоянная боязнь, что не подадут машины. Сегодня добрались, и чувствую бесконечную усталость. Опять спуск из громадной, суетливой и в сущности страшной Москвы в провинциальную Казань и в деревенский Царевококшайск.

Мне сегодня 53 года. И совсем все равно. Могу умереть, могу жить. Наблюдаю за старушкой Верой Павловной. Живое умирание при веселом характере и постоянном старушечьем болтании.

 

19 мая 1944 г., вечер, Ленинград

Почти через 3 года. Острое, болезненно-жалостное чувство и к городу и к себе. Призрак стал еще более исхудавшим, скелетообразным. Дорога… Полное безлюдье в полууничтоженных избах вдоль полотна на всем пути от Москвы до Ленинграда. От Чудова до Колпина — страшное поле войны. Трупы убрали, но сожженные леса с отбитыми верхушками. Окопы, укрепления — страшный след великого сумасшествия или глупости Гитлера.

А вместе с тем так же спокойно стоят люди на станциях, как три года назад. Также иду по Менделеевской линии, поднимаюсь по елисеевским ступенькам Оптического института. Снаряд, разорвавшийся в лаборатории. Пустые комнаты. Ленинградская стройность, облезлость. Людей не видно. Помпея. Пустые дома, Кирпичный переулок, Николаева тень. Могила отца на кладбище Александро-Невской лавры.

И я с безысходной грустью, отчаянием, безнадежностью в этой печали белых ночей мучительно страшного и замечательного города. «Красуйся, град  Петров, и стой неколебимо, как Россия» Слезы и какая-то страшная грустная радость.

 

20 мая 1944 г., утро, Ленинград

Остановился в «Астории». Не работающие уборные. Комната без ключей. Грязный ресторан. В окно Исаакий со своей солидностью и красотой.  Ночь.

Силуэт на фоне петербургского неба. Утром — видно, что власти вместо сквера засевают картофель. На площади — бывший дворец, где помещался институт Николая. Если бы в эти стены вновь вселить душу и Бога, — все было бы понятно. Сейчас нет. Призрачный, внутренне противоречивый организм — «материалистический призрак». Ходил около квартиры, в ней еще не был. Жутко. Где же дом? Смотрю: почти воскресение из мертвых: Нева, Исаакий, Александровская колонна, дали, бледность… и почти нет реакции.

Словно переворачиваешь бесчисленные страницы старого, примелькавшегося журнала.

 

21 мая 1944 г., утро, воскресенье, Ленинград

Вчера до вечера хождение и езда (в«ЗИСе») по поводу возвращения Оптического института обратно сюда. Люди с теми же фразами, секретарши с повелительным тоном, телефоны и пр. Смольный с изменившимися церемониями. Обуховский завод, «Большевик» — залечивают бесчисленные раны обстрела. В трамваях, на улице много улыбок. Солнце, кончившаяся мука постоянного риска смерти.

Вечером при помощи коменданта попал на несколько минут в свою квартиру на Биржевой линии. Как вход в могилу Тутанхамона после раскопок. Краснодеревянные шкафы, стулья, книги, книги без конца, запыленные. На стене портреты композиторов — следы о Мише Хвостове, умершем здесь с голода. Восковой Ньютон на стене. Тарелки и несомненно распроданные носильные вещи.

До того примирился с мыслью, что все это отрезано, этого нет, что смотрю как на найденный клад. Печаль и радость. Но все же — где же дом? Стены, стройность, река, бледное небо, белые ночи и совсем другие люди, постепенно все это наполняющие, и все же формирующееся по-петербургски. Город заставляет жить по-своему. Вечером прошел по улице Гоголя. Из квартиры Николая светится лампа с оранжевым абажуром.

 

10 августа 1944 г., Москва

Отказали Оптическому институту в переезде в Ленинград. Очень это тяжело. Верчусь, хлопочу, стараюсь попасть к Жданову, письма, телеграммы, кручение «вертушки». Встреча старых знакомых: Молодая [17], Успенский. Постарели, похудели. Связей с ними почти не осталось.

 

28 ноября 1944 г., Москва

Вчера умер Л. И. Мандельштам, пожалуй, самый замечательный человек среди ученых, которых я в России знал. Сверхчеловеческая тонкость физического мышления. Редчайшая моральная честность в самых тяжелых условиях с добротой и добродушием и общая высокая культура. Вчера был день рождения Николая. Вчера с визитом у президента Комарова В.Л. в его купеческом особняке на Пятницкой. Разговор о 220-летнем юбилее Академии. Сейчас пойду за книгами.

 

28 апреля 1945 г., Йошкар-Ола

Завтра, по-видимому, уеду с Олюшкой в Москву, а затем в Питер, круг замыкается. Йошкар-Ола с ее тишиной, лесами и настоящей провинциальной жизнью не только силы поддержала, но сделано здесь, конечно, много больше, чем сделал бы в Москве и Ленинграде. Поэтому, вероятно, Й[ошкар]-О[ла] откристаллизуется в памяти хорошим образом.

Жить осталось немного. Узнал и понял себя самого и больше всего сделал бы, вероятно, где-нибудь во Флоренции среди книг, старины и благородной красоты. Привезли 90-летнего Пэтена в Париж. Поймали Бенито Муссолини.

 

29 апреля 1945 г., Вербное воскресенье, Йошкар-Ола

Сегодня должен уехать. Вчера последний сентиментальный рейс по серым кособоким улицам городка. «Пивзавод» на месте собора, восстановленная церковь на здании со сломанной маковкой… Все-таки, вероятно, Й[ошкар]-О[ла] спасла. Николай. Война. Дергание. Сижу сейчас последние минуты в кабинете, в котором еще три дня тому назад стоял великолепный петербургский письменный стол из Гос. Совета, ковры, занавески, китайская роза и пр. Сейчас стандартный письменный стол, за которым сидит чиновник, стулья и деревянный деревенский пол. Светит солнце, как будто начинается новый этап.

Гитлер предлагает капитуляцию.

 

1 мая 1945 г., Москва

С 29-го на 30-е ночь в Казани, в ночлежке в агитпункте, на стуле. С грехом пополам и трениями с поездом, пришедшим и ушедшим раньше времени, очутились в вагоне. Грязные остатки снега. В вагон ввалилась божья старушка с ведрами: с яйцами, творогом.

 

4 мая 1945 г., Москва

Взятие Берлина. Самоубийство Гитлера и прочих.

 

6 мая 1945 г., Пасха, Москва

Послезавтра в Ленинград. Страшно. Нужна «великая научная идея». Война почти кончилась. Русские в Берлине, немцы частями капитулируют. Начинается новая эра на свете.

 

9 мая 1945 г., Ленинград

День Победы. Об этом узнали на ленинградском вокзале. Остановились с Олюшкой в «Астории». Холодно. Добрались до Биржевой. Квартира, старые красивые вещи, но все стало относительно условным. Сел в мягкое кожаное старое кресло и почти ушел в небытие.

Победа. На улицах холод, холодные интеллигентные поздравления. Иоффе в Оптическом институте. Прохожу мимо Кирпичного переулка. Оторопь. Ленинград снова и снова удивляет своей красивой искусственностью.