«Потом» у меня будет!

Громова Серафима Андреевна награждена орденами Ленина, Отечественной войны II степени и Трудового Красного Знамени, а также медалями, среди которых «За боевые заслуги» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.. Отмечена знаком «Почетный работник электронной промышленности». Герой Социалистического Труда (1991).

Серафима с мамой Ираидой Алексеевной и братом Кимом

Мой папа Андрей Иванович вырос в деревне во Владимирской области, а мама Ираида Алексеевна – из города Вязники. Отец  родился в большой семье, в которой было только два мальчика: брат Коля и он. Землю давали только на мальчиков. Большим семьям выделяли кусок земли, так называемые выселки. Однажды нашла туча с грозой, и молнией убило двух человек в этой семье. С тех пор их звали Громовы.

Отец с 1899 года рождения. Когда исполнилось 18 лет, его забрали в армию. Он был коммунистом, политруком в отделении. К концу службы в армии папу как коммуниста направили на работу в Вязники. Здесь он познакомился с мамой, и они поженились. Мама работала на фабрике. У них родились двое детей. Я родилась 14 июня 1923 года. Мой брат на три года меня моложе. Звали брата Ким – первые буквы от «коммунистический интернационал молодежи». Сейчас это кажется странным, а тогда считалось очень правильным, что детей называли в честь новой власти. А меня папа велел назвать Розой. А я родилась такая худенькая, тоненькая. Женщины поглядели: «Какая Роза? Просто червячок какой-то». Посмотрели святцы — в ближайший день была память Серафимы, что означает «пламенная». Так и назвали меня, папа не стал возражать. И я действительно пламенная до сих пор.

В 1929 году папу послали в Воронежскую область создавать колхозы. Тогда было такое движение – «28-тысячники». Мы поехали с ним. Маму назначили заведующей библиотекой в психиатрической больнице в одном из поселков. Ей ничего не стоило заведовать библиотекой, хотя образования у нее не было. Так получилось, что  в школе она проучилась только полдня. Вот как это случилось: она была очень активная, веселая, такая хохотушка. Пришла в школу, ее посадили за первую парту, учительница рассказала что-то смешное, мама смеялась до тех пор, пока ее не вывели на улицу. После этого мама не стала ходить больше в школу. Ее и водили, и просили – ни в какую. Такой был характер. Наша баба Катя, сказала: «В школу будет ходить потом». Мама причитала: «Я уеду отсюда, не буду здесь жить!». Брат бабы Кати предложил: «Присылай ее ко мне». Это деревня была недалеко от Вязников. Хороший мужик, добрый, был дьячком на приходе. Маму послали в их семью, чтобы нянчить маленьких детей. Семья была верующая, детей много, маму выучили читать, и она стала читать книги.

В Воронежской области папа ездил по деревенькам, организовывал колхозы. Бывало, приедем в пустую хату, поживем полгода, а потом дальше едем по области. Мама занималась домом и нами, детьми. В наш дом постоянно приходили люди. Мама собирала женщин, устраивала с ними праздники, ставила юмористические спектакли, была очень активным собеседником и очень добрым человеком: кто ни придет, — каждого накормит, напоит. Она хорошо шила, вязала, все умела.

Как-то раз устроили на Новый год вечер с масками, ряжеными. Мне было 13 лет. Я очень любила папу и делала только то, что он мог одобрить. Так вот, на Новый год меня одели «Конституцией». У меня был костюм с вырезками из газет. Как на меня все смотрели, с интересом читали вырезки. Я тогда весь вечер танцевала, очень это любила.

Летом мы, дети, ходили на Дон, добывали ракушки, извлекали из них моллюсков, приносили домой, и мама их жарила. Засаживали общественные поля, устраивали огороды. Мы не думали о том, чтобы жить лучше. У нас компания была интересная, вместе бегали, гуляли, играли.

В школе я была «хорошисткой». Знала хорошо историю: папа мне рассказывал. Любила  математику, физику и почти все предметы, кроме русского языка и химии.  По русскому языку очень редко когда была твердая тройка, в основном, двойки были. Я теперь понимаю, что учителя мне натягивали тройку. Помню одного молодого учителя, ему было 18 лет. Он так хорошо преподавал нам физику! Поэтому я любила и физику, и математику.

Я была очень активной девчонкой, главной и все начинающей. Могла любого заменить на сцене и выступить с докладом. Я не была старостой в классе, но была ведущей и инициативной. Одноклассники признавали мой авторитет, так как я действовала не жесткостью, а пониманием. Я могла всех уговорить уйти с уроков, например. Однажды мы все ушли, осталась только одна девочка-еврейка. Она сказала: «Но кто-то же должен остаться?!» Кажется, учитель плохо с нами поступил, потому что я не могла сорвать урок просто так.

Семь классов я закончила в школе в  деревне Петино. В эту школу мы ходили три километра через лес, компанией 6-8 человек, мальчишки и девочки. Был такой Илюха Скачков, его называли моим женихом. В восьмой класс я пошла в Воронеже, в школу № 3. Эта школа была известна тем, что туда хотели попасть дети интеллигенции. В школе училось больше половины евреев. Я к ним относилась очень хорошо, потому что они умные.

Очень любила писать, даже сочиняла стихи в газету. В первый год, как я там училась, к 8 марта вышла стенгазета. Иду и вижу: около стены полно ребят, и все ржут. А там карикатура на меня нарисована, как я бегу из бани вся в мыле и подпись: «Из бани № 2 бежит проутопистка Громова (меня утописткой звали, а тут «проутопистка»!), вся в мыле. Мы Громову спросили: «Вы что-нибудь открыли?» Громова в ответ: «Кран с кипятком закрыли!»»  Газету у нас все любили, писали стихи, рисовали. У нас был очень дружный класс.

В Воронеже я жила в съемной комнате. Папа приезжал, чтобы оплатить мое проживание, но хозяева денег не брали. Так было, что в семьях жили старшеклассники, студенты — с них брали плату.

Родители жили в Орловке. От Орловки до моей школы было 18 километров, поэтому папа не хотел, чтобы я продолжала учиться. Он хотел, чтобы я поступила на курсы медсестер. Но я хотела учиться, во что бы то ни стало. Школу я успешно закончила. После школы я хотела изучать математику, поступить на мехмат в Воронежский университет. Поступила. К сожалению, мне не досталось общежития. Родители мне сняли комнату. Но я часто ночевала у девочек в общежитии: была комната на четверых, а жили две девочки.

Денег мне не хватало, из дома родители немного присылали. Каждый месяц мы сдавали кровь, получали за это деньги, булку хлеба, килограмм сахара и крупу. А в это время уже шла война. Просыпались мы в 3-4 часа утра, занимали очередь в буфет, брали там пирожки с фасолью. Однажды утром мы проснулись от стука в дверь. Стоят молодые военные, симпатичные ребята, стали расспрашивать, что да как. Попросили разрешения закурить, один уронил кисет и рассыпал на стол табак — такой ароматный! А у нас на столе стоял чайник, он отодвинул его, а под чайником лед. Так было холодно! Вот так мы втроем жили в университете: одна девушка из Орла, другая обрусевшая немка и я.

Дважды мы просились на фронт. В первый раз, когда сдали первую часть экзаменов. Не взяли, потому что мы учились на мехмате, а эта специальность была нужна для войны. Пошли в военкомат еще раз зимой 1942 года, тогда уже призывали в армию женщин со средним образованием и заменяли ими мужчин на постах наблюдателей за авиацией. А ребят отправляли на более тяжелые участки фронта. Мы хотели защищать Родину! Это было естественно.

Фото с капитаном Н.П. Стамбольским (в центре). Серафима Громова — третья справа.

Я попала в войска 7-ой дивизии ПВО. Через каждые 16-18 километров стоял дом или сарай, в котором жили девушки-военные, они должны были определять тип самолета, высоту полета и курс движения. Стояли на 6-7-метровой вышке и по телефону докладывали на центральный пост, какой самолет летит, в каком направлении. Мы отслеживали самолеты противника, сопровождали их, давали знать, где эти самолеты встречать, как бить. Много было обязанностей и ответственности, поэтому и брали девчат в основном только после 10-го класса.

Нашей ротой командовал капитан Натан Пинкусович Стамбольский, он еще жив. Сейчас ему 97 лет. Мы с ним созваниваемся по воскресеньям, он теперь плохо слышит. Ему было доверено 120 женщин в роте, и он нас по-настоящему оберегал. Мы все жили под его крылом. Я приехала к нему в часть весной 1942 года. Около месяца жила в этой роте и училась.

Серафима Громова, фото 1943 года

В июле мы получили неожиданный приказ: «Подняться! Выстроиться». Стамбольский дал направление идти вниз по Дону, на Орловскую переправу. Наша группа состояла из 12 девушек. И мы пошли. Нам нужно было перейти через Дон. Я хорошо знала Орловскую переправу, плавала там, поэтому сказала: «Я тут все знаю, пойдем». Но знать одно, а идти — другое.  Взошли на холм, оттуда все видно: и Орловку, и переправу. Идем, а нам навстречу военный пост.  Лейтенант стоит, мальчишка совсем, грызет кусок рафинада и говорит: «Нельзя туда, там немцы!». Наша старшая дала задание найти телефон и позвонить Стамбольскому. Неподалеку была небольшая станция, где занимались разведением зерновых культур. Старшая говорит мне: «Ты, Сима, иди туда, звони, а мы подождем». Я и еще две девочки  пошли со мной — Дуся и Рая. Прошли мы 50-100 метров, вдруг летит «Фокке-Вульф», мы испугались, легли на землю. Он пролетел, мы поднялись и побежали назад, поняли, что в окружении. Километрах в пяти от нас шли немецкие танки. Только к станции Латная можно было идти. У нашей переправы полыхал дым и огонь. Мы спустились к деревне Девица, видим окоп, в нем женщины и дети. Мы в шинелях, бабы нам кричат: «Девки, куда вы? Уходите отсюда!» Не пустили нас. Подходим к первому дому, заходим, в комнате женщина, я ей командую: «Сейчас же всех переодеть, военную форму спрятать!». Она сказала, что все сделает, велела нам лезть под печку. Мы все трое залезли под эту печку. Пролежали, пока она не вернулась. Принесла три комплекта одежды. Форму нашу закопала в коровнике. В печку засунула наши документы и сожгла их.

Вдруг дверь открывается, входит  немецкий солдат,  улыбается. Подошел к стене, подвел отставшие часы. Спрашивает: «Кто есть хозяйка?». Хозяйка вышла вперед, показывает на нас и говорит: «Это девки, они работали на шамотном заводе». Сказал: «Не выходите, там кругом наши стоят». Повернулся и ушел, не тронул нас. Он был, кажется, поляк.

Хозяйка достала свои деньги и говорит: «Девчонки, возьмите, вы перейдете Дон, вам понадобятся». Объяснила нам, где был мост и как перейти на другую сторону. По пути  мужики из деревни сказали, что туда идти нельзя. Мы вернулись, переночевали, утром снова пошли и так шли 80 километров. Как ночь, стучим: «Дядь, теть, пусти переночевать». Где нальют тазик кислого молока, мы его ложками хлебали, где вынесут полбулки хлеба, и не более того. Были мы босые, очень грязные и рваные. У нас была памятка Стамбольского, знали, куда идти. По моей инициативе выбирали дорогу, неблизкую к Дону, чтобы нас не обнаружили. Шли по холмам, встречным говорили, что  мы сбежавшие девчонки с шамотного завода.

Как-то пришли мы к одной женщине: «Пустите переночевать». Она пустила и говорит: «Очень боюсь оставаться одна, потому что ходят и насилуют». Утром она нас покормила чем-то, и мы пошли дальше. С одной стороны — Дон, а с другой — поля. С двух сторон пулеметы, наши и немцев. Так вдоль Дона мы шли восемь дней.

Попали, наконец, в деревню, где у первого дома стоял советский танк, возле него молодой мужчина в военной форме. Я спрашиваю: «А наши здесь?» — «А вы чьи, с такими мордами?». Мы назвали свою роту, полк. Мужчина вызвал посыльного, отправил к начальнику, велел сказать, что объявились три девушки без документов. Распорядился принести нам еды. Очень вкусно нас накормили, вроде борщом. Потом дали парня с веслом, чтобы переплыть на другой берег, и мы пошли вдоль реки. Видели убитых лошадей со вздутыми животами. Очень хотелось пить. Видим: колодец с журавлем. Пошли к нему, а там хряк валяется, лопнул, вонь страшная, и дорожка крови протянулась прямо к колодцу. От такой картины и запаха пить расхотелось.

Пришли в село, в котором дислоцировался наш полк, там была женщина-комиссар, которая знала мою фамилию. Расспросила нас: с кем встречались, о чем с кем говорили, и отпустила. Рота Стамбольского находилась еще в 18 километрах. Идем туда по кромке дороги, смотрим: едет машина, остановилась возле нас, а в ней та женщина-комиссар. Оказывается, она нашла машину, чтобы довезти нас в роту. Посадила на заднее сидение, а сама села рядом с шофером. Это был настоящий подвиг, так как автотранспорт в военное время был на вес золота, наверху за это могли не похвалить.

Серафима Громова (слева) с фронтовыми подругами

Когда приехали, Стамбольский первым делом вызвал завхоза, распорядился: «Каждой выдать мыло, комплект одежды, и на пруд». Вымылись, вернулись и были приняты. На третий день прислали какого-то начальника, майора, и он стал нас допрашивать. Дуся что-то на ломаном языке по-хохлячьи говорила, он к ней не цеплялся. «Раечке, –  я сказала, – не надо задавать вопросов, она потеряла пенсне, не видела ничего, и, соответственно, не слышала, боялась остаться одна, у нее зрение минус семь». Тогда он стал меня допрашивать. Я сказала, что мы заходили в Орловку, к моим родным. Позже я узнала, что маме с братом знакомые помогли переправиться через Дон на лодке, и они ушли от немцев через лес. «Ну,  и нашли вы свою маму?» — ехидно спрашивает майор. «Когда шла в Орловку, конечно, знала, что мамы там быть не должно. Она была настоящим коммунистом. Либо она должна была убежать, либо ее должны  были убить». Мой резкий ответ остановил его нападки, и он добавил: «Потом разберемся». «Не знаю, будет ли у вас «потом», а у меня будет!», — ответила я ему. Меня исключили из комсомола, но через полгода восстановили. У Стамбольского не было никаких подозрений против нас, нас он хорошо знал.

Война продолжалась…  Наша  дивизия с боями через Курск двинулась на Украину в Золотоношу и Киев.  День Победы мы встретили в Фастове. Уже ходили слухи, что и как. Мы все были «на взводе». 9 мая в 2 часа ночи наша дивизия ликовала.

Меня, как и всех женщин, демобилизовали 5 августа 1945-го года. Я поехала под Саратов, где жили в землянке мама с папой. Папу демобилизовали незадолго до конца войны, так как у него обнаружили туберкулез. Везли меня на колхозном  тарантасе домой, а навстречу бежит по дороге мой папа Андрей  Иванович. Он готовился к встрече, майку праздничную надел. Мама пришла. Еще собачонка прибежала, Рыжик. Я их увидела, руками машу. Папа как встал, так и стоял, не мог поверить. Это была моя встреча с Россией, потому что мама и папа — это и есть Россия. Родители повели меня в землянку, которую они выкопали сами, два метра глубины. Доски кое-где засыпаны землей, сверху ветки от деревьев положены. Окошечко, в которое можно было видеть дорогу. Печка, на которой мама готовила. За стеной жили две козы, старшая и младшая, два поросенка, две курицы. Вот так они жили. Папа работал сторожем в саду на 80 гектарах. Мама не работала, она занималась хозяйством. Какое-то время я жила у них. Хотела вернуться в институт.

Серафима Андреевна Громова

Поехала в Саратовский университет им. Н.Г. Чернышевского с воронежскими документами с закрытой сессией  за первый семестр 1941 года. Меня приняли вновь на первый курс. Дали общежитие. Это был 1946-ой год. Жить было тяжело, у мамы с папой денег не было, питались только тем, что выращивали сами. Я получала маленькую стипендию. Меня  устроил наш физрук Михаил Михайлович секретарем к себе, и я получала кое-что за эту службу. Конечно, пятерок не было, были тройки. Преподаватели относились ко мне с симпатией. Училась еле-еле, только чтобы учиться. Все понимали, что на войне я все забыла. Окончила первый курс. Приезжаю после каникул на второй курс — мне дают академический отпуск: у меня начинался туберкулез, и я уехала лечиться домой. Папа взял меня к себе охранять этот громадный сад. Через год я вернулась в университет, меня проверили, и я оказалась абсолютно здоровым человеком: папа весь год охотился на сусликов, мама вытапливала из них жир, давала мне, и я поправилась.  Из этого студенческого коллектива есть один человек, Боря Кирнасов — мой друг до сих пор, сейчас он живет в Подлипках.  Мы часто перезваниваемся. Очень нежный, но строгий человек.

Кончаю университет неблестяще. После Университета меня отсылают работать в Новосибирск на Электроламповый завод № 92. Сюда отправляли из Ленинграда с электронного завода «Светлана» электронику. Я работала старшим мастером в цехе изготовления деталей для ламп. Приходила на работу к 8 утра. Заканчивала в пять часов, ела, потом ходила по цеху и смотрела, как девушки работают. Училась не по книгам, а от человеческих рук и глаз. В 10-11 на электричке ехала домой. Приезжала домой и сразу ложилась спать.

Однажды устроили собрание, на котором меня обсуждали. Одна девчонка тянет руку. «Что ты хочешь сказать?» — «Она меня обозвала трактором». «Как? Назвала “трактор”?»- «Нет, она сказала: “Ты — универсал, и будешь делать эту операцию”». Все расхохотались. Ну, потом все немножко сгладилось. Я была строгая, а это не нравилось.

Начальник производства завода Аркадий Алексеевич Лысков очень ценил меня как руководителя.  Его вызвали в Москву на повышение, сделали начальником главка. Аркадий Алексеевич был жесткий, но справедливый человек. Есть люди, которые видят только то, что от тебя нужно, а есть такие, что видят в тебе и человека. А тот, кто его сменил, был раньше главным инженером у нас. Меня он не любил. В то время у меня родилась дочка Леночка, и он меня  переводит начальником маленького ОКБ, где работало 9 человек. А старого начальника ОКБ новый директор решил повысить. Тот был просто сволочь. Он меня вызвал один раз, говорит: «Этот мужик ничего не умеет делать. Что за грязь у него в лаборатории! Старое оборудование! Вот будет партсобрание, выступи». А этот мужик, о котором он говорил, был очень грамотным и умным. Я не стала. Тогда он пожаловался новому директору. Меня вызвал директор и заявил: «Я вас перевожу в сменные мастера». После должности  начальника  цеха! «У вас техническое образование, а не высшее. В вашем дипломе написано: специальность – механик». Я поясняю: «Так это наука такая, механика». В общем, началась между нами война. Он подает на меня в суд: «Я ее увольняю, потому что она не соответствует этой работе». Был суд. Судья решил, что я не права. Я заболела на нервной почве. Лежу больная, вдруг прибегает мужичонка с нашего завода и говорит: «Серафима Андреевна! Звонил Аркадий Алексеевич, сказал, пусть немедленно приезжает в Москву. Будет завтра работать начальником цеха». Я приехала, он вызывает к себе и говорит: «Поезжай во Фрязино на завод  полупроводниковых приборов №26, тебя там ждет работа ….». Шел 1966 год.

Записала Татьяна Алёшина для www.world-war.ru

Фотографии любезно предоставлены из семейного архива
Серафимы Андреевны Громовой.