Причастность к судьбе Отчизны

Г. Р. Старовойтова родилась в 1923 г. Во время войны — разведчица-радистка в тылу врага.

Начало февраля 1944 г. Запад­ный фронт. Мне 20 лет. Я уже считаюсь опытной радисткой-раз­ведчицей. За плечами почти год работы в тылу врага на смолен­ской земле. И вот снова в насквозь промерзшем брюхе транспортного самолета Ли-2 я лечу «в гости» к немцам, в далекую и пока незна­комую мне Белоруссию. Рядом Ра­иса Владимировна Минаева, мой старший товарищ, командир, моя «мама». По легенде, мы мать и дочь. За время подготовки мы так сблизились и привыкли друг к другу, что люди, не знавшие нас раньше, нисколько в этом не со­мневались и даже находили у нас внешнее сходство.

Монотонно жужжат моторы. Полет проходит относительно спо­койно, если не считать короткого обстрела при перелете линии фронта. Летим уже больше часа. Но вот режим работы двигателей изменился, самолет резко накре­нился и, сделав разворот, выпря­мился. Раздался сигнал зуммера, и тотчас же у двери зажглась лам­почка. Значит, под нами пункт назначения, деревня Дубовый Лог, что в 20 километрах восточнее Минска. В раскрытую дверь вры­вается волна холодного ветра. По­ра. С трудом отрываюсь от метал­лической скамейки и направляюсь к двери.

Высоты я боялась с самого ран­него детства. И теперь, готовясь к прыжку, успокаивала себя тем, что прыгать будем ночью, темнота скроет реальные очертания предметов, и высота не будет так ощу­тима. Но, подойдя к двери, я по-настоящему испугалась. Внизу от­четливо видны и три костра, и фигурки людей, снующие около них, и снежное поле с редкими кустами, и лес. Все как на ладони. «Если не прыгну,— пронеслось в голове,— что подумают обо мне командиры, готовившие нас к за­данию?» Чтобы было не так страшно прыгать, я присела на корточки. В этот момент мешок с радиостанцией, висевший у меня на груди, потянул вниз, и я выва­лилась из двери вслед за своим тяжелым грузом. Сильный тол­чок… И вот уже надо мной рас­пустилось белое облачко парашю­та. А еще через несколько минут и, поджав ноги, довольно сильно брякнулась о землю, и меня пово­локло по снежному полю, пока не погас купол парашюта.

Здравствуй, Белоруссия! Здрав­ствуйте, хлопцы! Нас встретили представители разведгруппы шта­ба фронта, действовавшей на базе партизанского отряда «За Совет­скую Белоруссию»,— Володя Панасюк, Виктор Черных, Митя Жи­галов, Саша Яцкевич. Молодые, сильные ребята, веселые лица. Ра­ды, что все получилось так, как задумано. И мы радуемся, обнима­емся, целуемся, как будто давно знаем друг друга. Но наше прибы­тие в лесную группу Ловкого — это только первый этап задуман­ной и разработанной в разведот­деле штаба фронта операции, и не самый сложный. Самое трудное впереди — выход к немцам, лега­лизация и налаживание радиосвя­зи. Именно поэтому о нас должны знать только очень немногие.

Через Сашу Сосновского в по­селке Колодищи найдена семья, согласившаяся принять нас с ра­диостанцией в свой дом. Это семья Борщевских. Что знали мы о ней? Глава ее — Надежда Феликсовна, вдова старого рабочего-железно­дорожника. С ней живут ее доче­ри Люба, девушка старше меня на два года, и Ира с четырехлет­ним сыном Аликом. Отдельной семьей жил старший сын Борщев­ских Николай, староста поселка, исполнявший эту должность по поручению партизан. В 6 километ­рах от станции Колодищи, у са­мой автострады Минск — Москва, в военном городке Уручье жила еще одна дочь Надежды Фелик­совны — Маруся. А в партизан­ском отряде находился средний сын, Михаил. Мы знали также, что Люба связана с колодищинским подпольем и поддерживает актив­ную связь со многими партизан­скими, отрядами, являясь их связ­ной. Именно это больше всего и тревожило наших руководителей в Центре. Очень уж «уязвима» бы­ла в этом отношении семья Бор­щевских. Но, с другой стороны, Николай. Староста поселка. Мест­ная власть. О его связях с парти­занами знал строго ограниченный круг лиц, на него возлагались большие надежды: получить разрешение на прописку в самих Колодищах — дело очень нелегкое, и помочь в этом мог только Нико­лай. По легенде, мы дальние род­ственники отца Борщевских, пре­данные немецкому режиму люди, вместе с немцами отступающие из Смоленска. Мог ли немецкий комендант отказать в прописке са­мому старосте поселка, если к не­му приезжают такие родствен­ники?

На этом строили расчет наши руководители. Все эти сведения мы знали, еще находясь на подго­товке. Но какие люди на самом деле стоят за сухими, официаль­ными данными? Что за человек Николай, можно ли ему верить до конца? И наконец, сойдемся ли мы просто по-человечески друг с дру­гом? Мы не могли чувствовать себя спокойно, пока не познако­мимся с этими людьми.

Но вот все готово для выхода из леса. Решена сложнейшая задача с пропиской наших документов в Смолевичах, которые находились на пути к Колодищам. Необходи­мо было «обкатать» аусвайсы (нем. – пропуск, удостоверение личности), изготовленные специально для нас в Смоленске, поставить на них первый настоящий немецкий штамп. Наконец назначен и день встречи с Любой. Главная задача для всех нас: как можно меньше посторонних глаз. Поэтому Саша Сосновский ведет нас лесными, только ему известными тропами к заброшенной избушке лесника, где должна состояться встреча.

— Передам вас из полы в полу, под расписку,— шутит Саша.

Я не помню точно, как появилась Люба, что мы говорили — в пер­вые минуты встречи. Кажется, она спросила с присущим ей юморком:

— Ну, где тут мои новые родст­венники?

Но зато отчетливо врезалось в память впечатление от самой Лю­бы. Высокая, сильная, с больши­ми серыми, очень живыми глаза­ми. Но не красота ее поражала при первом знакомстве. Была в ее ли­це, улыбке, манере держаться не­кая открытость, дающая сразу почувствовать в ней доброго, чут­кого человека и в то же время сильный характер. Первое впечат­ление не обмануло. Люба оказа­лась настоящим товарищем. И я счастлива, что мне довелось испы­тать большое и сильное чувство чистой, самоотверженной и вер­ной человеческой дружбы.

Позже, когда ее арестовали, а я осталась на свободе, серо и пусто стало вокруг, а сама я как будто постарела на много лет. И если что-то еще давало мне силу жить в тот момент, так это работа. Радиостанция — мое оружие, кото­рым я могла мстить за Любу.

Но все это случилось потом. А пока мы бодро шагаем по доро­ге и смеемся, слушая, как Люба рассказывает о своих родственни­ках и соседях.

— Все будет хорошо,— вдруг серьезно говорит Люба,— у нас в Колодищах спокойно, немцы осо­бенно не задираются. Мы славно поработаем вместе. И мы с Раисой Владимировной поверили, что все так и будет. Не может быть плохой семья, где росла и воспитывалась такая де­вушка, как Люба.

Колодищи — небольшой посе­лок с тремя рядами улиц, вытянув­шихся параллельно железнодо­рожному полотну. Снова тревож­но забилось сердце. Во дворах до­мов, выходящих на главную ули­цу, по которой мы идем, маячат серо-голубые фигуры, слышится смех, гортанная речь.

Вот один из немцев подошел к забору, весело поздоровался с Лю­бой, с любопытством окинул взглядом меня. Отвечаю ему вы­мученной улыбкой. Скорей бы уж кончалась эта дорога. Люба пони­мает наше состояние.

— Ну, последнее для вас испы­тание на сегодня,— шепчет она, показывая на группу людей, стоя­щих прямо посредине улицы.— Вон наш дом, мама и соседи уже тут как тут.

Без них не обойдешься: знают, что к Борщевским приезжают род­ственники.

Встреча была разыграна с таким блеском, что даже нам с Раисой Владимировной показалось в ка­кой-то момент, нет ли уж на самом деле между нами и Борщевскими родственных связей. Режиссе­ром и исполнителем главной роли оказалась Надежда Феликсовна. Нам оставалось только подыгры­вать ей. Она так естественно, всплескивая руками, охая, сокру­шалась о том, что мы пережили, как похудели, изменились, вспо­минала каких-то общих знакомых, спрашивала о ком-то, а сама все подталкивала и подталкивала нас к дому, подальше от любопытных глаз. И только войдя в дом, мы, наконец, вздохнули свободно. Теперь мы были среди своих, самых родных, самых близких людей. Чувство душевной близости, взаимной симпатии пришло сразу, и на душе стало тепло и хорошо.

Много встречала я на своем пу­ти хороших людей. Но, пожалуй, именно здесь, в Колодищах. я по-настоящему поняла, что такое народ, что такое причастность каждого человека к судьбе Отчизны. Именно здесь, в Белоруссии, выполняя это задание, я увидела, как без громких слов, без расчета на славу, а просто потому, что иначе нельзя, невозможно жить, иначе это будет против чести и совести, люди шли на подвиг, со­глашаясь на дело, за которое мож­но попасть на виселицу, попла­титься головой, и часто не только своей, но и жизнью всех членов семьи — от мала до велика. Вот таким человеком оказалась и На­дежда Феликсовна. Она прожила нелегкую жизнь, вырастила ше­стерых детей, беззаветно любила маленького внука и при этом не только не пыталась отговорить Любу и Иру от опасного дела, но и сама активно включилась в под­польную работу.

Немало было острых и драмати­ческих эпизодов в Колодищах. Один из них произошел на первой же неделе. О нем я и хочу рас­сказать.

Уже схлынули любопытство и интерес соседей к нашим персо­нам, у всех сложилось определенное мнение (не без помощи На­дежды Феликсовны), что с нами лучше держать язык за зубами. Пора начинать работу: накопи­лось много сведений о противни­ке, которые нужно скорее передать в Центр. Радиостанция, оружие, шифр и основная часть денег, по­ка мы обживались, спрятаны были у Николая в сарае, где первона­чально мы и предполагали рабо­тать. Но слишком много разных людей толклось у него, и мы изме­нили решение. В это утро на сан­ках в мешке с сеном перевезла Люба радиостанцию от Николая к нам. Домик у Надежды Фелик­совны небольшой, с низкими окош­ками, неказистый с виду, но это и хорошо: немцы на постой не будут претендовать. Дверь из холодного коридора ведет прямо в малень­кую кухню, из нее два входа в комнаты, отделенные друг от дру­га фанерной перегородкой: одна, поменьше,— спальня, другая, чуть побольше,— «парадная», зал. Как в большинстве местных домов, центральное место занимает печь с большим подпечьем, выходящим в спаленку. Зимой там часто дер­жали кур, чтобы неслись в тепле. Это подпечье я облюбовала себе для работы. Решили врыть там сундучок, в котором хранить ра­цию и питание. Готовя ее к рабо­те, я буду отгребать верхний слой земли, открывать сундук и, под­ключив антенны, начинать связь. Таков был наш замысел, его мы и осуществили позже…

Место размещения нашей груп­пы было определено руководством не случайно. Через поселок про­ходила важная железнодорожная магистраль Минск — Орша, кото­рая вела к линии фронта, в трех километрах пролегала имевшая большое стратегическое значение автострада Минск — Москва. На­ше командование интересовало размещение оккупационных войск, строительство оборонительных со­оружений, поведение и настроение самих немцев, отношение их к местному населению.

Раиса Владимировна быстро «оседлала» все важные объекты своими людьми, и нужная нам ин­формация потекла непрерывным потоком о прохождении к фронту наиболее важных эшелонов. Маруся, старшая дочь Надежды Фе­ликсовны, работавшая на пункте приема молока, ежедневно давала информацию о ходе строительства рубежа обороны восточнее Мин­ска, о расквартировании войск в окрестностях Уручья. Мы с Лю­бой, устроившись работать в штаб полка охранной дивизии, слыша­ли и видели много нужного для нас.

Раиса Владимировна обобщала, обрабатывала полученные сведе­ния, готовила их к передаче. Командование не раз благодарило нас за работу. Условия радиосвя­зи были очень тяжелыми. Центр плохо слышал слабый голос моего «Северка». Согнувшись в три по­гибели в своем тесном «кабинете», я подолгу находилась там, чтобы передать одну радиограмму. По­путно с основной работой я выпол­няла задания колодищинской под­польной организации: ежедневно по своей рации принимала сводки Совинформбюро, которые затем через Любу и верных людей рас­пространялись среди местного на­селения. Так шла наша жизнь в Колодищах. Наступил апрель сорок четвер­того, немцы поговаривали о воз­можном летнем наступлении на­ших войск, но тут же добавляли, что у Красной Армии не хватит сил прорвать сильные оборони­тельные линии на Днепре и Бере­зине.

В Колодищах было относитель­но спокойно. И вдруг бурей про­неслась страшная весть: арестована связная одного из партизанских отрядов. Она хорошо знала Любу и всю молодежь поселка, поддер­живавшую связь с партизанами. Положение становилось опасным прежде всего для Любы. Мы уговаривали, настаивали, требо­вали, чтобы она немедленно ушла в лес.

Мой смелый, мой благородный друг! Разве она могла хоть на ми­нуту допустить мысль, что пытки и допросы могут развязать язык, что можно проявить слабость и выдать своих товарищей по ра­боте. Она судила о людях по себе.

Перед самой Пасхой арестовали нескольких человек, из соседней деревни. Тогда мы все в один го­лос потребовали от Любы ее не­медленного ухода, я стала даже собирать узелок с необходимыми вещами.

— Хорошо, я уйду после празд­ников,— согласилась, наконец, Лю­ба.— Не будут же они арестовы­вать на Пасху, они ведь ее справляют.

Любу арестовали в первый день Пасхи. Во время обеда, когда все мы собрались за столом, за окном вдруг резко затормозила машина, и почти сразу же без стука вошли немцы. Медленно окинув нас тя­желым взглядом, фельджандарм остановил его на Любе:

— Ты есть Люба Борщевская?

Собирайся, ты есть партизан, ты арестован!

Мы знали, выдержка, спокойст­вие никогда не изменяли Любе, не изменили они ей и сейчас. В своей обычной манере общения с немцами — легкой насмешки, иронии, спрятанной под игривой улыбкой,— она спокойно, только чуть побледнев, сказала:

— Партизаны в лесу, вы ошиб­лись адресом.

Два солдата подошли к Любе, пытаясь взять ее под руки.

— Отойдите, я сама. Не бой­тесь, не убегу, — отстранила она их.

В тот же день взяли еще не­скольких человек из Колодищ. На следующий день арестовали Иру. А дальше стало твориться вообще что-то необъяснимое. Немцы явно нервничали, аресты приняли хао­тический характер, забирали, как метлой мели, виновных и невинов­ных. Поселок оцепили, дороги пе­рекрыли.

Центр приказал нам уйти в лес­ную группу, оставив на месте ра­диостанцию.

В той напряженной, подозри­тельной атмосфере, в которой все эти дни жили в Колодищах, когда даже выйти из поселка опасно, уходить в лес с радиостанцией было более чем рискованно. Но, с другой стороны, что мы зна­чили без радиостанции? А вре­мя наступало самоё горячее: на­чалась усиленная перегруппиров­ка немецких войск, явно назрева­ли серьезные события на фронте, через Колодищи беспрерывно шли техника, воинские подразделе­ния.

Да, нужна, конечно, нужна ра­диостанция. Решили так: Раиса Владимировна пойдет первая без компрометирующих ее вещей и документов, я же попытаюсь вый­ти из поселка на другой день с радиостанцией. Встретимся в де­ревне Водопой (в 5 километрах от Колодищ), пограничной с парти­занскими краями. Там верный че­ловек сообщит группе о нашем выходе.

И вот наступило памятное утро. Пасмурные, серые, рваные облака неслись по небу, временами моро­сил дождь. Надежда Феликсовна собирала меня в путь молча, сосре­доточенно, стараясь не смотреть в мою сторону. Она упаковала рацию в большую мягкую, спле­тенную из соломы сумку, затем накрыла сверху пестрой тряпкой сбоку сунула бутылку молока для маскировки. Наконец каши взгля­ды встретились. Мы бросились друг к другу.

— Галечка, останься живой, останься живой,— шептала она. Слезы мешали ей говорить, платок сполз с седой головы.— Останься живой, хоть ты останься — повто­ряла она.

Медленно иду по улице, прижи­маясь к домам, к заборам, на­встречу громыхают танки, маши­ны. Идут солдаты. Сворачиваю на боковую улицу. Впереди здание школы. Им кончается улица, кон­чается поселок. Дальше пост. Не­вольно замедляю шаги, внутренне собираюсь, нащупываю в кармане аусвайс. Только бы не проверили сумку. И вдруг на крыльцо школы выходит знакомый немец из ме­стного гарнизона. Он явно навесе­ле. Увидев меня, заулыбался, спе­шат навстречу.

— Я буду немного провожать вас — Он поднимает сумку. — О, тяжеленько,— смеется он.

Солдаты на посту берут под козырек, приветствуя офицера, а я небрежно киваю. Дойдя до пер­вых кустиков, мы прощаемся. Сердце радостно колотится в гру­ди. Неужели пронесло? Теперь осталось пройти одну деревню, а дальше лесом до Водопоя. В де­ревне Водопой, расположенной на берегу мелкой речушки, меня уже ждали хлопцы из группы вместе с Раисой Владимировной. Сбегаю с горки прямо в широкие их объ­ятия. Сильные руки подбрасыва­ют меня вверх.

— Ну вот,— смеются ребята — мы снова встречаем тебя с неба.

И в это время раздается авто­матная стрельба. Немцы!

Деревня Водопой тем и слави­лась, что в ней поочередно бывали то немцы, то партизаны. Прини­мать бой малочисленной группой было безрассудно, и хлопцы реши­ли отступить за речку, в большой лес. Речка была границей, кото­рую не отваживались переступать немцы. Саша Яцкевич (не пропа­дать же добру) схватил горячую сковородку с шипящей яичницей и понесся с ней к речке.

— Хозяйка, сковородку вернем к вечеру! — кричат ребята.

***

С того времени прошло 40 лет. Именем Любы и Иры Борщевских названа одна из улиц поселка Колодищи. В Колодищинской сред­ней школе Музей партизанского подполья. Раз в год здесь обяза­тельно собираются старые боевые друзья-партизаны. И тогда за ши­роким столом можно увидеть и Владимира Лаврентьевича Панасюка — главного организатора и инициатора этих встреч участни­ков подпольной борьбы.

Но на самом почетном месте всегда сидит невысокая женщина с добрыми и еще совсем нестары­ми глазами. Это Надежда Фелик­совна Борщевская. Поклонимся же ее подвигу.

Источник: Война. Народ. Победа: статьи, очерки, воспоминания. – М: Политиздат, 1984.