Прощай, школа!

Валентина Ивановна Шершина

В тыл врага

Помню, следующей ночью, нас, девчонок, тихо подняли, собрали, построили во  дворе. Перекличка и (прощай школа!) в крытых грузовиках повезли на железную дорогу. Ни станции, ни перрона — только товарный состав с несколькими теплушками. Загрузились в них и поехали. Днем на безымянном полустанке нас высадили. Состав пошел дальше, а мы пешком потопали лесами, лугами и вышли к большой реке и двухэтажному деревянному дому с верандой.

Потом узнали: это Ока недалеко от впадения в Волгу, а дом был чьим-то домом отдыха. Нас разместили, объявили, что будут обучать парашютным прыжкам. Запомнилось: теплынь, все цветет и благоухает, мы валяемся на лугу и совершенно игнорируем лекцию какого-то важного военного чина, затянутого в ремни. Наверное, комиссар. А мы шепчемся, хихикаем, его не слушаем. Еще помню: расстеленный на траве парашют, маленький инструктор объясняет нам его устройство, мы толпимся вокруг, и кто-то из девчонок спровоцировал истерический смех. Хохочем, не можем остановиться. Инструктор не знает, что делать, кричит на нас, а мы – как невменяемые. Думаю, что несколько дней так с нами бились, пока не объявили: ночью пробный прыжок!

Помню: вечером шагаем строем на аэродром. Там стоит один самолет. Отсчитывают первых 20-30 человек (и я среди них), надевают нам парашюты за спину, застегивают, на ходу объясняя, что кольцо дергать в крайнем случае, если парашют через какое-то время не раскроется. И запихивают нас в самолет. Мы садимся на длинные лавки вдоль борта самолета. Мы все пристегнуты к тросу над проходом. Наша задача: тихо приземлиться, собрать парашют, спрятать-замаскировать его, и без шума по компасу вернуться на аэродром. Летим, и вскоре команда: «Приготовиться!». Дверь-люк открывается, по очереди встаем, и на выход. Инструктор выталкивает первую. Дошла очередь и до меня. Мне страшно, я упираюсь, получаю под зад и вылетаю головой вниз. По-моему, ору: «Мама!». Но тут раскрывается парашют, я дергаюсь и плавно лечу. Вот тут красота! А ночь темная. Не успела и оглянуться, как врезалась в болото. Мокро, грязно, зато легко. Выпуталась из строп, стала собирать парашют. А кругом крики, вопли, визг. Вот тебе и тишина. Перекрикиваясь и пересвистываясь, собрались все до кучи. И парашюты тоже собрали куда-то в овраг, в одну кучу. Пока собирались, другая партия девчат посыпала из самолета, но подальше. Потом говорили, что там были покалеченные, «приземлившиеся» на деревья. Мы слышали их вопли, крики. Пересчитались, сориентировались по карте и компасу у старшой, и пошли «домой». Только утром мы явились на аэродром строем и с песнями. Это мой единственный прыжок с парашютом, не считая нескольких прыжков с парашютной вышки в парке – был такой аттракцион до войны.

Среди нас были очень вредные девчонки. Особенно запомнилась одна (имя не помню): высокая, красивая, самоуверенная, красиво пела. Особенно мне нравился романс, где слова: «Пусть пройдет много лет, ты все так же будешь нравиться…». Она нас просвещала: «Главное – ножки, чтобы туфли и чулки были бы, ах! Главное – прическа, ах! Главное – ухоженные руки с маникюром, а платье – лишь бы не было мешком на вырост». Вот ее мы с удовольствием слушали, а не то, что нам долбит политрук. А она нас и на хулиганство провоцировала: смеялись, срывали занятия.

Начальству некогда было с нами возиться. Часть девчонок оставили, видимо, самых умных и послушных, а большую часть (там и я) опять погрузили в товарняк и повезли к фронту. Прибыли на станцию Торопец Тверской области.  Разместили в избах на соломе. Если в школе нас девчонок было человек семьдесят, то сюда приехали человек сорок-пятьдесят. Получили новое обмундирование, только вместо гимнастерок обыкновенные мужские рубашки, ребятам кепки, а нам платочки, и еще дали платья – синие в мелкую красную клетку. Симпатичные, мы тут же в них вырядились, немного пощеголяли, приказали: «Убрать!». Вместо шинелей – ватники.

Прибыла большая партия ребят. Почти все белорусы. Уже ходили в тыл. Их обмундировали тоже, но на присяге они не были. Видимо, давали раньше. А нас построили на присягу. Замполит читал, мы хором повторяли. Идем строем, ребята на нас пялятся, кто-то показывает на мои ноги: «Карандаши  в ступе». Все ржут, обидно. Распределили нас по группам – отделениям, человек 10-12 ребят и к ним по 2-3 девчонки. Мы с Валюшкой Королевой вместе держались, к нам еще присоединилась Ольга Костоломова. По школе я ее не помню. Мы попали в группу в 10 человек, командир был с бородкой, по нашим понятиям старый, и мы тут же прозвали его «дед». Ребята приняли нас насмешливо: «Московские штучки». Мы соответственно себя вели, потешаясь над их белорусским говором. Они прекрасно ориентировались по местности, опытные, обстрелянные, а мы – «спецы» по подрывному делу. В этом они нам уступали, но, соглашаясь, все равно ерничали.

До войны был фильм о гражданской войне «Подруги» — очень наивный, романтичный. Нам девчонкам он тогда очень нравился. Героинь звали Ася, Зоя и Наташа. И мы себя тоже решили так назвать. Аська, «пуговка» — это Валюша Королева. Зойка, плотная, чернявая – это Ольга. А я, белобрысая – Наташа. Потом я стала Наткой, а Аська – «гузик», по-белорусски «пуговица». Так ребята нас и звали.

В конце мая, начале июня 42 года фронт проходил по Двине среди лесов, недалеко от Торопца. Где-то по бокам бои, а здесь – тихо. Получили оружие – винтовки образца тысяча восемьсот какого-то года, патроны к ним, гранаты-«лимонки» по несколько штук, финку – холодное оружие и одну ракетницу на группу. Каждому вещмешок – «сидор», кг по 10 толовых шашек, бикфордов шнур, взрыватели, котелок, флягу, ложку, кружку, продукты – «НЗ», свои вещи, да еще через плечо скатка из ватной куртки. Нагрузились!

В ночь на четвертое июня 42 года мы переходили, переплывали линию фронта. Подвезли на грузовиках, потом тихо шли. Нас было много, наверняка больше двухсот, но шли очень тихо. Потом нас группами выпускали к реке, у берега ждали лодки и  плоты. Ночь ясная, тихая. Наша группа попала в лодку, и мы тихо отчаливаем. Вот не помню: сразу всех перевезли или лодки ходили туда-сюда, перевозя по очереди. Главная задача была не отстать от своих. Так что по сторонам некогда было смотреть. Выскочили на другой берег и бегом в лес, только не отстать! Всей группой держались за своим «дедом», он бежал, размахивая своим личным оружием и тихо матерился, а мы поддавали за ним. Свалились передохнуть. Слева, справа бегут другие группы дальше или тоже сваливаются передохнуть. Мы улеглись у гнилушек, они так красиво светились во тьме, что мы с Аськой воткнули в волосы кусочки гнилушек. Как их прикрепили? Не помню! Заколкой или подсунули под косынку? Это чтобы мы светились, чтобы нас не потеряли. Так и бежали дальше за своими, светясь.

А утром, оказалось, что наши волосы в трухе, в грязи. Конечно насмешки. К утру — июньская ночь короткая — все группы собрались в густом лесу, заняли круговую оборону, кругом посты, остальным спать. Не ходить, не разговаривать, рядом немцы. Весь день спали, что-то жевали, даже в туалет нельзя отойти, тут же под кустиком. Не разговаривать, не ходить, не шуметь! Вечером пошли дальше. Постепенно группы расходились. Каждая шла своим путем. Шли ночью, днем отдыхали подальше от населенных пунктов.

Через большой лесной массив мы пошли днем и вышли в кошмар! Лес был завален брошенной, покалеченной нашей техникой и трупами… Трупами наших солдатиков. Мы сначала еще хотели поискать их документы, но не выдержали. Смрад! Бежали оттуда в ужасе. Несколько раз ночами приходилось переходить вброд речушки. Ребята вперед, а мы стоим,  смотрим, насколько глубоко и как нам раздеваться. Этим злили своего «деда». А он еще доверил нам нести ракетницу. Она тяжелая, громоздкая, очень нам мешала. И мы ее утопили во время перехода речки вброд. Речка оказалась глубокой, перебирались голышом, неся все свое хозяйство на голове, придерживая руками. Ну, и бросили ее. Считали, что она никому не нужна. «Дед» шепотом материл нас и обещал поставить к елке! Чем нас очень рассмешил. Трудно ему было с нами. И с ребятами мы не ладили, часто их обижали своими насмешками. Слава Богу, у них ума и выдержки было  больше, чем у нас, терпели нашу наглость и даже иногда помогали тащить тяжелое. Правда, мы слышали, что они хотят нас «обломать» и были всегда настороже.

По пути мы попали в большой партизанский лагерь. В сосновом лесу  — в рядок военные палатки, далее дорожка посыпана песком. Местные девчата отвели нас в свою баню, у них в палатке мы и отдыхали. Нам там понравилось, но вечером пришел за нами «дед», и мы пошли дальше. «Дед» и ребята хорошо ориентировались на местности, а мы шли за ними как слепые котята. Брось нас, и мы пропали. Не знаю, понимали ли мы это. Мы радовались, когда кто-то из ребят, вернувшись из разведки, приносил молока, вареной бульбы, хлеб. Я не помню, сколько дней мы шли, но свое «НЗ» мы уже сгрызли. И сухари, и шоколад, и концентраты каш и супов. За что тоже был нагоняй от «деда».

Первые дни в Белоруссии

Наконец мы пришли в пункт назначения: «Темный Бор», западнее Орши. Мы должны были здесь присоединиться к партизанскому отряду. Никого! Деревни сожжены. В одной из деревень увидели колодец, в котором были трупы. А от деревни одни печные трубы. В лесу нашли уцелевших жителей. Здесь прошлась карательная экспедиция из немцев и полицаев. Осталось ли что из отряда, неизвестно. Хорошо, хоть местные жители делились с нами едой.

Теплая ночь. Мы все дрыхнем под соснами. И вдруг стоны. «Деду» плохо. Он весь в жару, его мучают боли. Зойка пытается ему как-то помочь. Но у него, видимо, приступ. После всяких споров и пересудов решили тянуть жребий – кто понесет «деда» обратно. Тянут ребята. Мы должны остаться. Пять парней вытянули длинные палочки – они несут. Четверо несут носилки, один – разведка. Остаются  пять или шесть парней, и мы три девчонки. Сделали носилки из жердей, уложили «деда», подстелив под него ватник. И они ушли с аптечкой и картой, оставив нам весь тол и взрыватели.

После войны я рассказала этот эпизод корреспонденту какой-то газеты, он напечатал, а через какое время я получаю письмо из Минска от Павла Воложина.  Оказывается, он один из тех парней, которые тащили «деда» обратно. Донесли они его благополучно. Воложин писал, что он сам слышал в штабе, что мы – девчонки — погибли, и очень рад, что я жива. Много расспрашивал, я отвечала, потом переписка оборвалась.

Стало понятно, почему мама долго не получала за меня денег от военкомата: ведь я считалась пропавшей. А за таких, «пропавших без вести», военкомат не давал родителям ни копеечки.

Через несколько дней двое или трое парней ушли в разведку и не вернулись. Мы тогда предполагали, что нас бросили: они ведь местные, вот и ушли к родне – «до хаты». Кто знает! С оставшимися двумя или тремя ребятами мы все время ссорились: где искать связных, куда идти, что делать?

И вот, как-то сидим у костра, печем бульбу, которую ребята накопали в огороде. Очевидно, опять спорили и не заметили, как нас окружили человек десять хорошо вооруженных парней во главе с командиром в кожаной куртке. Все такие взрослые, суровые. С автоматами. Оказалось, что это местная партизанская группа, которая действует сама по себе. Командир – Василий Матушевский  – был командиром Советской Армии, попал в плен, бежал и добрался до своей родины – деревни Свиряна. С ним бежали еще несколько командиров, по пути еще к ним присоединялись бежавшие пленные. Все они пережили зиму здесь, под Свирянами, опекаемые своими местными жителями. Весной кто дальше пошел, кто остался с Василием. В его группе были еще два местных парнишки, лет семнадцати – Саша Денисов и Леня Присс. От местных жителей они узнали о нас, и вот пришли.

Мы рассказали о себе и были рады, что они нас берут к себе. Наконец-то настоящий командир, боевая настоящая группа, и конец пререканиям. У Василия Матушевского в разных лесах были землянки, был запас продуктов, была хорошая связь с местными жителями, они знали, где в лесу брошены оружие, мины, снаряды. Это бросили, отступая наши, а Василий был рад, что мы теперь можем ходить на «железку» и подрывать немецкие эшелоны, раз мы в этом деле «спецы». Он отвел нас куда-то на хутор, мы там вымылись в бане, выдал нам, девчонкам, хорошую женскую одежку и обувку, тяжелые винтовки мы ему сами сдали, нам, девчонкам, он дал наганы. А потом отвел нас к женщине (то ли фельдшер, то ли врач), которая заставила нас влезть на известное кресло, и выяснила, что мы девушки, и все трое чистые. Во как! А потом Василий с нами и всеми ребятами «побеседовал»: никаких любвей.  Узнает – расстреляет.

Продолжение следует.

Материал подготовлен Антониной Фроленковой для  www.world-war.ru