Реальная картина моей посадки
Я вскакиваю с верхнего этажа нар. Ударяюсь головой о бревенчатый потолок. Скорее! Скорее! Выскакиваю из землянки, на ходу застегивая зимнюю летную куртку. Бегу к самолету. Темновато. Меховые унты утопают в рыхлом снегу. Морозит. Дует ветер.
На стоянке начальник штаба полка ставит боевую задачу: срочно вылетать и нанести бомбоштурмовой удар по позициям противника на побережье Финского залива, севернее Нарвы: южнее — населенный пункт Мерекюяя. Погода: облачность 9-10 баллов, высота нижней кромки 600-700 метров! Ветер западный. Ведущий — лейтенант Евстигнеев. Взлет по готовности.
Особое указание: соблюдать строгое радиомолчание.
Вот наша пятерка уже в воздухе. Я — предпоследний в строю, на старом одноместном штурмовике Ил-2. На нем латка на латке. Видны следы пробоин. В него не раз попадали вражеские зенитки и истребители. Мне не дали лететь на двухместном новом Ил-2. Это наказание за мою провинность.
Жаль, что мой стрелок Володя Камышев остался на земле. Он отличный парень. Красивый, сильный и, что важно, опытный. Он уже два раза спасался из горящих бомбардировщиков, успевая выпрыгнуть с парашютом. Кроме того, только наш летный экипаж, меня и Володю, принимали для вечерних посиделок девушки-дежурные в железнодорожной будке в 200 метрах от нашей землянки; считалось, что это «наши» девушки и на эти наши «права» никто не посягал.
В ведущем я уверен — Саша отличный летчик и товарищ. Скромный, веселый, умный. Ему бывало как-то неудобно передо мной, когда его назначали ведущим, а меня его ведомым. Саша прибыл в полк, когда я, из первоначального состава полка, уже был ранен. Имел еще две вынужденные посадки в боевой обстановке на другие аэродромы.
Но… у меня были ошибки. Одноместный Ил — это неявное наказание.
Мне, летчику-радисту I класса, в этом полете выдерживать радиомолчание легко. У меня на борту передатчик просто отсутствует. В воздухе дымка. Видимость — километра два. Раннее утро.
Пересекаем берег. Уходим в залив. Внизу под нами волны лениво ворочают глыбы льда. У берега — сплошное крошево изо льда. Саша в виду берега разворачивается влево, и мы несемся к нему перпендикулярно линии береговой черты почти фронтом. Облака все-таки нас прижимают на опасно малую высоту. Не подорваться бы на своих бомбах! Поэтому и идем фронтом, а не за хвостом впереди идущего самолета — можно налететь на взрывы его бомб. Прижимаемся к нижней кромке облаков и… ныряем вниз, на берег. Ныряем на пушки. Их много. Стволы направлены в море, то есть на нас. Я ловлю в прицеле одну пушку. Реактивные снаряды с дымными струями понеслись вперед, упреждая пушечно-пулеметный огонь, который вести еще рано. Но вот уже пора. У двухместных штурмовиков запас снарядов на две пушки — 300 штук, а у меня — 400 штук, потому что мои пушки меньше калибром.
Мелькнула и погасла мысль: «Лучше было бы зайти вдоль берега и бить вдоль линии стоящих над высоким берегом пушек». Мельком определяю: пушек более 20. Огонь! Огонь! Стрельбы зениток не вижу. Солнца не вижу. Вижу цель. Пора. И на недопустимо малой высоте сбрасываю серию бомб. Перекладываю машину с крыла на крыло и… к земле. Вовремя! Оказывается, по мне ведут огонь. Да еще какой! Впереди снаряды срезают верхушки сосен. Но мне уже некуда спускаться ниже. Там — лес.
Над сплошным лесом Саша левым разворотом идет в атаку с обратным курсом от берега в море. Атакуем. Мне показалось, что по сторонам дороги у самого берега, пушек стало еще больше.
Правым разворотом после атаки уходим на восток. Внизу вода и лед. Мотор лихорадит. Открываю зачем-то кабину. Чувствую, что снижаться при барахлящем моторе опасно. Нужно набирать высоту. Я отстаю от группы. У меня уже было три посадки с подбитыми и отказавшими моторами на штурмовиках. Вроде есть опыт. Трах! Такого еще не было! Винт перестал вращаться. Две из трех его лопастей торчат неподвижно впереди, как рога. Нельзя терять скорость. Упаду. И я отжимаю ручку управления вперед. Машина опускает нос. Он смотрит на береговую черту. Есть скорость и высота для посадки на берег.
Несусь над крошевом льда. Левым разворотом на пикировании разворачиваюсь против ветра, как учили и как требует «НПП-38″ (Наставление по производству полетов 1938 года), которое, как известно, написано кровью. Выполняю посадку, принимая верхушки прибрежных сосен за землю, с убранным шасси и выпущенными посадочными щитками. Врезаюсь в верхушки деревьев.
Очнулся. Тело дрожит как-то автоматически. Хочу унять дрожь — и не могу. Кабина оказалась закрытой, хотя садился при открытом колпаке. Плохо. В левую форточку задувает снег. Где-то воет ветер. Жужжит умформер радиостанции. Что-то в левом боку мешает вдыхать воздух. В голове какой-то туман и тут же прояснение: вспоминаю вначале, что мы вылетели на задание, потом — что атаковали, потом — что снаряды рядом с самолетом срезали верхушки деревьев и уже позже — что мотор остановился. Как садился вначале, не мог вспомнить.
Замерзли руки: они в шерстяных перчатках. А где же мои меховые краги? Я забыл их в землянке…
Замерзаю. С моря дует ветер, воет в кустах. Надо согреваться. Надо выйти из кабины. Но «фонарь» кабины заклинило. Он не сдвигается назад. Надо попытаться вылезть в правую форточку, как тогда, летом 1943 года, в Синявинских болотах. Тогда я был ранен. Терял сознание. Но вылез. Было тепло, и на мне — только китель. Лихорадочно раздеваюсь. Расстегиваю привязные ремни. Отстегиваю лямки парашюта. Снимаю куртку. Китель. Свитер. Пытаюсь в одной тельняшке пролезть в форточку головой. Вначале идет вытянутая и прижатая к правому боку правая рука. Не получается. Мешает шлемофон. Снимаю его и вязаный подшлемник. На голове — один подшлемник белого шелка. Нет, не получается. Я коченею. Пытаюсь протолкнуть себя ногами. Резкая боль в левом боку. Она, как ни странно, придает мне силы. Я сбрасываю с себя унты и теплые брюки на подтяжках. Понимаю: никто мне не поможет, как тогда под Синявиным, когда стрелок Иван Вепгрин, сам раненный в ногу, успел подбежать ко мне, уже вылезшему из кабины, и поддержать меня, теряющего сознание.
Я готов оборвать все вплоть до собственной кожи, но избавиться от этого леденящего плена. Рвусь и… оказываюсь головой и плечами снаружи. Есть! Это главное. Уже осторожно и медленнее протягиваю сквозь форточку бедра, ноги. Ледяной ветер со снегом оглушил меня. Мелкий снег сечет тело, колет тысячами иголок. Я снаружи! Но мое спасение там, в кабине. Вытаскиваю свитер, китель, теплые брюки. Ноги еще не так замерзли. На них носки х/б, еще шерстяные и овечьи унтята мехом внутрь. Наконец надеваю и унты двойного собачьего меха. Перчатки. А краги меховые-то забыл. Жаль. Но я уже согреваюсь. И одеревеневший бок начинает побаливать. Приходит на ум: «Интересно, сколько я сидел в кабине без памяти?» Эта мысль, совсем не нужная в такой обстановке, тем не менее вызывает другую: «Надо проверить, что есть в кабине, что взять с собой». Стоп! А где я? Ориентироваться в тумане и снегопаде — не так просто. Может, я на территории противника. Одно знаю: это район города Нарвы. Наши наступают. Перед тем как попытаться снаружи открыть фонарь кабины, оглядываюсь. Вижу: нос самолета лопастями винта уперся в толстую сосну. По бокам и сзади несколько сосен повалено. Валяются обломанные крупные ветки. Беру сломанную ветку. Бью по фонарю, закладываю ветку в форточку и, как рычагом, пытаюсь открыть фонарь. Не получается. Еще раз. Разогрелся. В голове шум. По тому, как перестал жужжать умформер радиостанции, определил, что, видимо, без памяти я находился совсем недолго. Вынимаю из кабины ракетницу и все 8 ракет. Ищу под сиденьем аварийный бортпаек. В нем шоколад, спирт, галеты. Нет его! Я по тревоге не взял его из-под подушки в землянке. Хватаюсь за ремень. Как же я не заметил, раздеваясь и одеваясь, что на мне нет ремня с пистолетом и финским ножом. Я его тоже забыл в землянке на КП эскадрильи. Значит, я безоружный. Где-то в груди появился холодок. Если я на территории, занятой противником, и без оружия, то надо прятаться в лесу. А мне что-то не по себе. Голод! Спешу. Оказывается, в 15-20 метрах впереди проходит вдоль берега дорога. Среди снега нахожу булыжники. Иду. Отбиваю фонарь кабины. Неудобно. Стучу изнутри, через форточку. Потом сбоку. Потом снаружи. Открыл. Отвинчиваю часы. Сбиваю радиоприемник, ставлю настройку волны и прячу в кустах. Присыпаю снегом, чтобы противник не мог узнать частоты нашего радиообмена. Надо прятаться в гуще леса. Ведь наши наступают, надо достать лыжи. Они в хвосте самолета. Иду. Хвоста собственно нет. А где он? Рядом, метрах в 20. Увы! Лыж тоже нет. Догадываюсь. Вчера вечером я на них тренировался -бегал среди кустов на окраине аэродрома, а позже отдал технику самолета. Значит, он не привязал их в хвосте самолета. (Старший механик — лейтенант Корниенко, техник моего самолета, за что-то наказан, больше чем я за свою провинность, в которой меньше всего был виноват. Его же на этот старый самолет назначили механиком, понизив в должности на несколько ступеней. Говорят, что он был в другом полку инженером эскадрильи.) Лыж нет. Как уходить в лес? И я решаю вооружаться. Решаю, уже успокоившись, принимая мое катастрофическое положение как должное. В передних карманах брюк обнаруживаю ценнейшие вещи: перочинный ножик, пачку папирос «Беломор» и спички. Ножом я расковыриваю четыре патрона ракетницы. Светящийся состав выбрасываю. В два патрона засыпаю порох из двух других патронов. Получился двойной заряд. И еще осталось место для пуль. Я решил, что обязательно найду на берегу круглую гальку — не пули, а ядра. Осторожно передвигаюсь среди кустов у дороги, быстро нахожу подходящие камешки. Забил два из них в патроны для ракетницы и уплотнил пыжами от других патронов. Зарядил ракетницу одним патроном. Другой положил отдельно от обычных, которых еще осталось четыре. Решаю еще раз обойти самолет вокруг. Следов оставлять не опасаюсь, так как видел, что поземка уже замела мои прежние следы.
Иду и только сейчас понимаю, что сильно хромаю. А еще вижу, что какой-то самолет, видимо, здесь, в лесу, садился: на деревьях, метрах в 150, висит самолетное крыло, и из него свисает патронная лента. Как? Да ведь это же крыло моего самолета. Так далеко от кабины? Такова реальная картина моей посадки. Но самое страшное выясняется чуть позже. Выйдя на небольшую полянку среди деревьев у дороги, метрах в 20-30 от уже наполовину занесенной снегом кабины самолета, я случайно бросаю взгляд себе под ноги. Поземка. Ветер с моря, швыряя охапки мелкого снега, сдувает его в лес. И по бокам от моих ног виднеются из-под снега… зеленые кастрюльки вверх дном… Откуда здесь кастрюля, и не одна? Вторая, третья, четвертая. Что-то внутри приказывает мне: «Стоять!» В голове шум. Бок деревенеет. Острое чувство голода. Но все же голова, на удивление, ясная. Минное поле! Пригляделся по сторонам. Вот они — сигнальные вешки. Это палки, воткнутые в землю, с привязанными наверху пучками сосновых веток и какого-то бурьяна. Уходить! И очень осторожно! Осторожность? Какая там осторожность? Я уже измучен. Все болит. Слабость в ногах. Стыдно, но сил нет. Да и откуда им взяться. В доме отдыха после ранения я весил 54 килограмма, при росте 175. Потому в форточку и пролезал. Нет сил. И я иду не по снегу (а вдруг еще мины), а просто по дороге на север, подальше от Нарвы, если я правильно ориентируюсь. Одно предположение о том, что минная полоса пройдена.
Стоп! Впереди среди снегопада вижу постройки. Хутор? Мыза? Три-четыре дома. Сараи. Крадусь вдоль забора. Среди домов на перекрестке дорог стоит бочка. Заглядываю в нее. Бочка почти полна рыбой. Крупная рыба, похожая на леща, с красными плавниками. Потекли слюнки. Но: «Наверное, она отравлена». И еще что-то радостное: неужели повезло и наши уже выбили противника из этих мест? И я среди наших. Но… все же надо пока соблюдать осторожность. Хотя голод не оставляет в покое — перед вылетом мы не ели. Во всех домах двери открыты. Некоторые сорваны с петель. Захожу в один из домов. Осматриваюсь. Закуриваю «Беломор». Нахожу ячмень или пшеницу. Посуду. Приношу из сарая дрова. Затапливаю плиту. Растапливаю снег. Варю кашу. Есть и соль. Насыщаюсь крутой кашей. Остатками каши забиваю два боковых кармана куртки. Темнеет. Ночевать, видимо, лучше здесь. Но надо осмотреться. Ухожу к морю. Вижу идущие вдоль берега у кромки воды фигуры. Двое. Прячусь среди кустов, маскируюсь ветками. Снегом засыпаю шлем на голове. В руках ракетница. Фигуры в черном идут, вроде ничего не опасаясь. Винтовки за плечами. В черных шинелях. Ура! Говорят по-русски. Подаю голос. Осторожно подходят. Это наши на отбитой территории на берегу залива выставили морской пост. Я говорю, что вообще-то догадывался, так как в середине дня со стороны моря, у самого берега, на небольшой высоте пролетела тройка штурмовиков без всякого маневра. Видимо, они знали, что здесь нет опасности быть обстрелянными. На посту тепло, жарко. Лейтенант нашел «сто грамм». Накормили меня жареной рыбой. Уложили у печки и накрыли тулупом, таким же, как на гвардейском аэродроме после штурмовки на этом же самолете большой колонны между Ропшей и Нарвой. И так же меня всю ночь трясло, лихорадило.
Утром на санях меня повезли к Луге. В последний раз смотрю на берег, мысленно прощаюсь со своим боевым другом — старым, разбитым Ил-2, как рыцари прощались с боевыми конями. Мне жалко эту груду покореженного металла, как живое существо. Это я загнал его, побывавшего во многих боях еще до меня, загнал насмерть, как кавалерист загоняет боевого коня. А ведь он меня до этого вывез на барахлящем моторе через линию фронта к своим. Глотаю комок. А за стеной леса исчезает берег залива. Исчезает среди деревьев просека, прорубленная моим самолетом. Наверное, я бы не стал разводить нюни, если бы знал, какое важное дело мы с моим самолетом могли сделать, но не сделали. И сколько сотен наших прекрасных ребят могли остаться в живых, закончи мы этот боевой вылет благополучно. Если бы мы сели на свой аэродром, я бы четко и ясно доложил командованию, что не менее 20 пушек стоят в ряд почему-то у самого моря. И что там сильнейший зенитный огонь. Ведь мог же мой доклад дойти до ушей и сознания тех, кто послал именно на эти пушки 400 десантников во главе с полковниками. Пока я, подбитый, дрожал ночью под тулупом на морском посту, эти пушки вели огонь по десанту.
…Тылы 2-й ударной армии Ивана Ивановича Федюнинского неудержимым потоком рвались на запад догонять свои передовые части у Нарвы. На редких машинах на восток, идущих в тыл, меня везли, пересаживали с одной на другую, проверяли документы, кормили горячей пищей. Высадили у фортов Красная горка и Серая Лошадь, недалеко от аэродрома. Иду пешком по шпалам. Вечер. Уже темно. Вот и железнодорожная будка, где мы с Володей, моим стрелком, провели много веселых вечеров с Ниной и Людой. Подумывали, не жениться ли нам. Эту идею Володи я почти готов был поддержать. В будке огонек. Пытаюсь открыть дверь. Не поддается. Стучу. В окошке у двери показывается лицо Вовиной Нины. Она меня видит, но выражение ее лица такое, будто она увидела привидение. Из открытой двери пахнуло теплом. Нина падает мне на грудь и рыдает. Долго и безудержно… Они посчитали меня погибшим и ушли в повторный боевой вылет, взяв с собой молодого летчика. Володя мой сам напросился на вылет, и ведущий Саша Евстигнеев взял его с собой, а своего стрелка оставил на земле. Шел мелкий снег. Видимость ухудшилась. Молодой летчик по неопытности нарушил свое место в строю и уже на прощальном круге над аэродромом столкнулся с машиной ведущего. С небольшой высоты оба самолета рухнули на землю. Володя успел покинуть самолет. Успел раскрыть парашют, но ему не хватило всего 10-20 метров до полного раскрытия. Удар о землю был слишком сильным. Он еще устоял на ногах, пробежал несколько метров и упал.
Погиб Саша, друг, с которым мы шесть или восемь раз атаковали бегущих от разбитой нами автоколонны солдат. Бегущих к севшему около них самолету майора Шкоды. Его штурман, ст. лейтенант Захаров, с задней кабины вел огонь из пулемета по бегущим. Мы стреляли по ним же с воздуха, надеясь, что наш ведущий успеет скрыться в недалеком лесу.
Нет майора Шкоды. Нет Саши. Нет Володи.
Я тогда еще не знал, что там, у Мерекюяя, где мы штурмовали пушку, через полсуток погибнет наш десант. Из 400 человек в живых останутся единицы.
Если бы я тогда вернулся к своим!
…Группа по подъему самолета установила: машина ремонту не подлежит. Все три лопасти винта были пробиты снарядами зенитного автомата. И все-таки мотор и винт донесли меня с моря на берег. И выдохлись.
Источник: Ветераны Арбата: воспоминания. — М. Наука, 2002.