Содержание «патрио­тических» дел

Некоторые подробности «патрио­тических» дел содержатся в протоколах допросов Власова. Обратимся к одному из них.
Вот как проходила беседа Власо­ва с советским следователем 25 мая 1945 года:

«Вопрос: Стало быть, вы вступили на путь вооруженной борьбы против Совет­ской  власти?

Ответ:  Да, по предложению Штрикфельдта я написал антисоветскую листов­ку, в которой указал, что война проигра­на Россией из-за неумелого руководства со стороны Советского правительства, ко­торое не способно руководить страной, и призывал русский народ свергнуть это правительство. В октябре 1942 года немцы предложили мне  выехать в Берлин.

Вопрос: Для чего?

Ответ: Для того, чтобы иметь возмож­ность встретиться с находившимися в пле­ну генералами Красной Армии и исполь­зовать их для антисоветской работы, о чем в свое время я просил Хильгера.

В Берлине я был помещен в лагерь при отделе пропаганды вооруженных сил Гер­мании. В этом же лагере находились генералы Малышкин — бывший начальник штаба 19-й армии и Благовещенский — быв­ший начальник училища противовоздуш­ной обороны Народного комиссариата Военно-Морского Флота в Либаве, а так­же бывший сотрудник редакции газеты «Известия»  —  Зыков.

Им я рассказал о своем намерении на­чать борьбу против большевиков, создать русское национальное правительство и приступить к формированию доброволь­ческой армии для ведения вооруженной борьбы с  Советской  властью.

Малышкин, Благовещенский и Зыков поддержали меня и высказали свою го­товность принять участие в борьбе против Советской власти, причем Зыков заявил, что он уже ведет антисоветскую работу, сотрудничая в издаваемой немцами для советских военнопленных  газете  «Заря».

В декабре 1942 года Штрикфельдт мне организовал встречу в отделе пропаганды с генерал-лейтенантом Понеделиным — бывшим командующим войсками 12-й ар­мии.

В беседе с Понеделиным на мое пред­ложение принять участие в работе по соз­данию русской добровольческой армии последний наотрез от этого отказался, за­явив, что немцы только обещают сформи­ровать русские части, а на самом же де­ле им нужно только имя, которое они могли бы использовать в целях пропаган­ды.

Тогда же я имел встречу с генерал-майором Снеговым — бывшим команди­ром 8-го стрелкового корпуса Красной Армии, который также не согласился при­нять участие в проводимой мной работе, мотивируя свой отказ боязнью за судьбу своих родственников, проживающих в Со­ветском  Союзе.

После этого Штрикфельдт возил меня в один из лагерей военнопленных, находив­шийся под Берлином, где я встретился с генерал-лейтенантом Лукиным — бывшим командующим 19-й армией, у которого после ранения была ампутирована нога и не  действовала  правая  рука. В присутствии немцев Лукин высказался враждебно по отношению к Советскому правительству, однако после того, как я изложил ему цель своего приезда, он на­едине со мной сказал, что немцам не ве­рит, служить у них не будет, и мое пред­ложение  не принял. Потерпев неудачу в беседах с Понеделиным, Снеговым и Лукиным, я больше ни к кому из военнопленных генералов Красной Армии не обращался.

Вопрос: Однако вопросом формирова­ния так называемой «Русской освободи­тельной армии» из числа советских воен­нопленных  вы  продолжали  заниматься?

Ответ: Формированием добровольческих частей из числа русских военнопленных занимался немецкий штаб добровольчес­ких войск, возглавлявшийся германскими генералами  Хельмигом и Кестрингом.

В декабре 1942 года я поставил перед Штрикфельдтом вопрос о передаче под мое командование всех сформированных русских частей  и объединении их в армию.

Штрикфельдт ответил, что передача мне всей работы по формированию русских частей задерживается из-за отсутствия русского политического центра. Украин­цы, белорусы, кавказцы, как заявил Штрикфельдт, имеют в Германии свои руководящие политические организации и в связи с этим получили возможность формировать свои национальные части, а поэтому и я, если хочу добиться успеха в своем начинании, должен прежде создать какой-то  русский  политический  центр.

Понимая серьезность доводов, выдвига­емых Штрикфельдтом, я обсудил этот во­прос с Малышкиным и Зыковым, и при участии Штрикфельдта мы выпустили от себя документ, в котором объявили о соз­дании «Русского  комитета».

Вопрос:  Кто вошел в состав созданного вами по указанию немцев «Русского ко­митета»?

Ответ: В состав комитета вошли: я, Малышкин, Зыков и Жиленков — бывший секретарь Ростокинского райкома ВКП(б) города Москвы, а затем бригадный комис­сар — член военного совета 32-й армии. Жиленков являлся политическим руково­дителем сформированной немцами брига­ды, которой командовал полковник Бояр­ский.

Мною и Малышкиным был составлен проект обращения «Русского комитета», который несколько раз переделывался по указанию Штрикфельдта, и, когда он был готов, я, как председатель, а Малышкин, как  секретарь,  его   подписали.

В этом обращении к бойцам и коман­дирам Красной Армии и всему русскому народу указывалось, что «Русский коми­тет» ставит перед собой задачу свергнуть Сталина, уничтожить большевизм, создать русское правительство и заключить почет­ный мир с Германией. Это обращение было размножено нем­цами в типографии и распространено сре­ди   военнопленных и на фронте.

Вопрос: Вам предъявляется обращение «Русского комитета», датированное 27 де­кабря 1942 года. Об этом документе вы говорите?

Ответ: Да, речь идет об этом документе.

Вопрос: Почему в написанном вами об­ращении указывалось, что местом пребы­вания «Русского комитета» являлся город Смоленск, в то время как вы находились в  Берлине?

Ответ: В связи с тем что «Русский ко­митет» брал на себя функции правитель­ства России, я и Малышкин считали поли­тически невыгодным указывать, что «ко­митет» находится на германской террито­рии.

Вопрос: Вы вели борьбу с Советской властью и Красной Армией по заданию германских разведывательных органов и немецкого военного командования. Пока­жите, какую практическую антисоветскую деятельность вы проводили от имени так называемого «Русского комитета»?

Ответ: Вскоре после того, как было объ­явлено о создании «Русского комитета», я в сопровождении представителей герман­ского командования выехал в сформиро­ванные немцами добровольческие части для усиления антисоветской работы среди русских военнопленных и популяризации «Русского комитета». В первую очередь я посетил в Дабендорфе курсы по подготовке пропагандис­тов   для   работы   среди   военнопленных.

Начальником курсов был генерал Бла­говещенский, которого мне удалось уст­роить на эту должность через Штрикфельдта. Преподавателями на курсах были русские военнопленные, освобожденные в связи с этим из лагерей. В числе их на­ходился генерал-майор Трухин — бывший начальник оперативного отдела штаба Прибалтийского военного округа, который впоследствии стал начальником этих кур­сов и также выдавал себя за члена «Рус­ского  комитета».

На курсах в Дабендорфе было подго­товлено около 4000 военнопленных, нап­равленных впоследствии пропагандистами в лагеря военнопленных и сформирован­ные немцами русские воинские части, где они  вели антисоветскую деятельность.

Находясь в Дабендорфе, я 16 марта 1943 года поместил в газете «Заря» от­крытое письмо под названием «Почему я встал на путь борьбы с большевизмом», в котором клеветал на руководителей Со­ветского государства и доказывал необхо­димость борьбы с Советской  властью.

Вопрос: Следствие предъявляет вам пе­чатный экземпляр этого документа. О нем идет речь?

Ответ: Да, я говорю именно об этом документе.

После посещения Дабендорфа я в соп­ровождении представителя отдела пропа­ганды германской армии подполковника Шубута и капитана Петерсона выехал в Смоленск, где ознакомился с деятельно­стью созданных немцами из советских во­еннопленных батальонов пропаганды и добровольческого отряда.

Там же, в Смоленске, по инициативе го­родского самоуправления мне была уст­роена встреча с представителями местной интеллигенции. Я выступил с сообщением о создании «Русского комитета» и перего­ворах, которые ведутся с немецким командованием, о сформировании русских вооруженных сил для борьбы против Со­ветской  власти.

В том же 1943 году я посетил Псков, где осмотрел батальон добровольческих войск и был на приеме у командующего германскими войсками, действовавшими под Ленинградом, генерал-фельдмаршала Буша, который попросил меня рассказать на собрании германских офицеров о це­лях  и  задачах  «Русского комитета».

Выступая на этом собрании, я заявил, что «Русский комитет» ведет активную борьбу против Советской власти и что немцы без помощи русских уничтожить большевизм не смогут. Мое выступление явно не понравилось генерал-фельдмар­шалу  Бушу.

Возвращаясь в Берлин, я остановился в Риге и выступил с антисоветским докладом перед русской интеллигенцией города, а также имел беседу с проживавшим в Ри­ге митрополитом Сергием.

Вопрос: Чем была вызвана необходи­мость этой встречи и о чем вы беседова­ли с Сергием?

Ответ: Встреча с митрополитом Сергием мне была организована немецким офице­ром, который ведал пропагандой в Риге, с целью установления контакта с русской православной церковью и использования духовенства для совместной борьбы с Со­ветской  властью.

Сергий, согласившись со мной о необ­ходимости усилить борьбу против Совет­ской власти, сказал, что он намерен соз­дать Святейший Синод в областях, оккупи­рованных немцами. При этом Сергий го­ворил, что только священники, выехавшие из Советского Союза, знают положение населения и смогут найти с ним общий язык, в то время как эмигрантские свя­щенники оторвались от советской дейст­вительности и авторитетом среди населе­ния   не  пользуются.

Я порекомендовал Сергию не торопить­ся с созданием Синода, а прежде объеди­нить духовенство для борьбы против большевизма и выяснить отношение насе­ления к церкви. Поскольку Сергий утвер­ждал, что основное большинство населе­ния имеет тягу к церкви, я сказал ему, что мне и ему следует по этому вопросу еще раз встретиться и поговорить под­робно.

После возвращения из поездки я имел в городе Летцене встречу с командующим добровольческими частями генерал-лейте­нантом   Хельмигом.

Хельмиг предложил мне остаться у не­го в штабе и помогать ему руководить сформированными русскими частями. Я отказался от этого предложения, заявив Хельмигу, что до тех пор, пока русские военнопленные будут находиться на служ­бе в немецких частях, они воевать против большевиков как следует не будут. Я про­сил Хельмига всю работу по созданию русских частей передать мне с тем, чтобы сформировать из них несколько дивизий, подчинив   их   «Русскому   комитету». Не договорившись с Хельмигом, я возвратился в Берлин и от Штрикфельдта уз­нал, что о моем выступлении у фельдмар­шала   Буша   стало   известно   Гиммлеру.

Гиммлер на одном из узких совещаний высших начальников германской армии заявил, что отдел пропаганды вооружен­ных сил Германии возится с каким-то во­еннопленным генералом и позволяет ему выступать перед офицерским составом с такими заявлениями, которые подрывают уверенность у немцев в том, что они одни могут разбить Советский   Союз.

Гиммлер предложил прекратить такую пропаганду и использовать только тех военнопленных, которые заявляют о своем согласии служить в немецкой армии.

После этого выступления Гиммлера я некоторый период не проявлял активно­сти и до 1944 года никуда из Берлина не выезжал…»

Не выезжал не потому, что обиделся за окрик и не желал проявлять ак­тивность, а потому, что не разрешали это­го делать, поскольку Власов нарушил од­но из главных инструктивных требований, предъявлявшихся к «добровольным по­мощникам» оккупационных войск на Вос­токе. В одной из соответствующих памя­ток, хранившихся в немецких архивах (№ 11 — 5000/4 секретно), указывалось, что главной целью обучения и всей под­готовки «добровольцев» являлось воспита­ние их как надежных совместных борцов против большевизма. «Следует возбуж­дать и поддерживать в добровольцах, — подчеркивалось в памятке, — веру в пре­восходство немецкого командования и не­мецкого солдата над Красной Армией и ее бойцами».

Так же как и Власова, хозяева сразу же поставили на место за самовольство и другого «борца» — Малышкина. На доп­росе Власов по этому случаю дал следу­ющее разъяснение:

«Вопрос: За что был арестован Малышкин?

Ответ: Выступая на собрании белоэмиг­рантов в Париже, Малышкин, стремясь до­казать необходимость объединения всех русских формирований под руководством нашего комитета, высказал отрицательное отношение к деятельности созданного нем­цами казачьего управления. Сразу же после выступления Малышкина арестовали и в сопровождении немецкого офицера доставили в Берлин.

Вопрос: Почему выступление Малышки­на вызвало такую реакцию со стороны немцев?

Ответ: В июле 1943 года генерал белой армии Краснов заключил договор с гене­рал-фельдмаршалом Кейтелем и Розенбергом о том, что казаки обязуются бо­роться на стороне немецкой армии про­тив советских войск, за что германское правительство предоставит им казачьи земли на Востоке и места для поселения в  других странах Европы.

К концу 1943 года немцы, выселив из ряда районов Северной Италии местных жителей, организовали там казачьи посе­ления.

Выступление же Малышкина шло враз­рез с политикой германского правительст­ва, что и привело к его аресту. По моему ходатайству Малышкин вскоре немцами из-под стражи был  освобожден.

Более активную антисоветскую деятель­ность я вновь возобновил с июля 1944 года.

Вопрос: В  связи с чем?

Ответ: Должен сказать, что в первый пе­риод войны против Советского Союза немцы игнорировали какое бы то ни бы­ло сотрудничество с антисоветскими эле­ментами   из   числа  русских.

Немцы считали, что германская воен­ная машина настолько сильна, что она су­меет разбить советские армии и без чьей-либо помощи установит в России свое господство.

Декларирование создания «Русского ко­митета» и привлечение меня в качестве руководителя этого антисоветского поли­тического центра было сделано немцами главным образом с целью пропаганды то­го, что якобы русские люди вместе с нем­цами  ведут   борьбу   с  большевизмом.

В тот период в Германии были призна­ны разработанные гитлеровским минист­ром Розенбергом планы расчленения Со­ветского Союза.

В связи с этим Розенбергом были соз­даны различные антисоветские организа­ции: украинская, белорусская, грузинская, армянская, азербайджанская, туркестан­ская и другие во главе с «национальными комитетами», которые формировали из числа советских военнопленных нацио­нальные легионы для борьбы с Красной Армией.

Розенберг назначал «президентов» и руководителей подготавливаемых в то время «правительств» Украины, Белорус­сии,  Туркестана,  Азербайджана  и  т.  д.

После же того как Красная Армия нане­сла ряд серьезных ударов по германским войскам,     немцы    увидели,    что     политика расчленения Советского Союза провали­лась.

Еще в 1943 году среди некоторых гене­ралов и офицеров германской армии, с которыми мне приходилось беседовать, велись разговоры о недовольстве полити­кой гитлеровского   правительства.

Так, будучи в 1943 году в Смоленске, я встречался с командующим тыловым ок­ругом генерал-фельдмаршалом Кюхлером, который сказал мне, что, по его мнению, жертвы, приносимые германской армией на Востоке, увеличиваются неправильной политикой   Розенберга.

Тогда же Штрикфельдт рассказал мне, что работник генерального штаба воору­женных сил Германии генерал-майор Ге­лен как-то сказал ему, что политика пра­вительства только усложняет обстановку, увеличивая  число  врагов Германии.

В июне 1943 года в беседе с немецкими писателями Двингером, Бремом и гаулей­тером Вены фон Ширахом последние вы­сказали мне свое мнение, что Германия должна строить свою политику на Восто­ке в сотрудничестве с русскими, ведущи­ми   борьбу   против   Советской   власти.

Очевидно, учитывая эти настроения и тяжелое положение немцев на фронте, создавшееся к середине 1944 года, гитле­ровское правительство приняло решение привлечь русские антисоветские формиро­вания к активной борьбе под руководст­вом немцев против большевиков, сосредо­точив   всю   эту   работу  в   руках   Гиммлера.

20 июля 1944 года ко мне приехал пред­ставитель отдела пропаганды вооружен­ных сил Германии на Востоке капитан Гроте, который предложил мне срочно поехать с ним на прием к Гиммлеру, но в связи с покушением на Гитлера, проис­шедшим в этот день, встреча с Гиммлером была отложена и состоялась лишь 18 сен­тября 1944 года…»

Здесь следует уточнить, что нежела­ние Гиммлера встречаться с Власо­вым к покушению на Гитлера не имело никакого отношения. Жиленков, о чем мы уже писали², объяснял это просто прене­брежительным отношением фашистского бонзы к «перебежавшей свинье и дураку», как называл Гиммлер Власова. А тут еще последний усилил подобное пренеб­режение и оценку нарушением инструк­ций для «добровольцев». Видя такое отно­шение к себе со стороны высокопостав­ленного лица, от которого многое зависе­ло,   Власов   решается   на   «крайнюю   меру».

Последние   слова   берем   в   кавычки,   ори­ентируясь    на   публикацию     в     «Огоньке» (1990. — № 46.  — С, 31). Автор этой пуб­ликации   кандидат   исторических    наук   Коренюк  с сочувствием  относится  к пережи­ваниям   Власова   о   «принесенной   в   жерт­ву» семье. Не знаем, какими документами пользовался   автор   «Огонька»   (в   отличие от него  мы это не скрывали и  не скрыва­ем),   но   пренебрежение   семьей   не   могло служить   для   Власова   крайней   мерой,   как в   том   пытается   убедить   читателей   Коренюк.

Власов   семьей,  как   и  страной,  как   и теми,   кого   одурачивал   и   принуждал   слу­жить  врагу,   не  просто  пожертвовал — он на них наплевал. И ради чего? А ради то­го,   чтобы  встретиться  с  Гиммлером  и  вы­торговать  у  него для  себя  кое-какие при­вилегии, кое-какую перспективу.   По его же словам (протокол допроса от 7 февра­ля  1946 г.),  в августе 1944  года, видя, что вожделенная  встреча  по  непонятным  при­чинам   срывается,   он   начинает   суетиться, искать  обходные   пути  к  Гиммлеру.  И  тут помогает случай.  В том же августе  состо­ялась  его  поездка  вместе  с  Штрикфельдтом    (его    советником,      наставником      и соглядатаем)     из     Берлина в Рупольдинг.  Здесь   он   познакомился с Аделью Биленберг, заведующей  местным домом отдыха выздоравливающих  немец­ких солдат.  Этому знакомству Власов не­сказанно обрадовался, но не  потому  что его прельстили женские чары Адели   или ее доходное сытое место.   Она предста­вилась Власову Ариадной,   удерживающей в руках   путеводную нить в приемную Гиммлера. Дело в том, что бравому гене­ралу   без   войска   стало   известно   о   высо­ких   родственных   связях     вдовы     видного эсэсовского   чина.  Муж Адели Биленберг погиб в 1943  году, завоевывая  для  фюре­ра  советскую  Кубань,  ну а  брат  его  про­цветал,   являясь   приближенным   Гиммлера. Проявив недюжинные   способности   лове­ласа,  которые  обесславили  его в  1939 го­ду в Китае, но принесли успех в Германии спустя  пять  лет,  Власов так очаровал фрау Адель, что она не   только согласилась  на любовные   встречи,   но  и  приняла   предло­жение руки  и сердца. «Я сжег все мосты, связывавшие  меня  с  родиной, — переска­зывает в «Огоньке» Коренюк жалобы Вла­сова  немецкому  полковнику  Гелену,  даже не заикаясь об истинной сути  дела.  —   Я пожертвовал   своей   семьей,  которая се­годня в лучшем случае находится в лаге­ре, а скорее всего, уничтожена».

Примерно о том же  —   о «сожженных мостах»  —  говорил   Власов   и   советскому следователю, но более определенно и без чувства сожаления. Он объяснил свое окончательное решение жениться на вдо­ве эсэсовца стремлением «порвать все ни­ти», связывающие его с прежней роди­ной, а также «войти в эсэсовские круги, подчеркнуть прочность своих связей с нем­цами и не исключал возможности полу­чить через Биленберг доступ к Гиммле­ру».

Расчет оправдался. 18 сентября 1944 года Власова из Рупольдинга вызвали на прием, которого он так добивался. Во время первой беседы с Гиммлером об­суждались «официальные» вопросы, а в последующем и «душевные». От Гиммле­ра Власов получил разрешение на брак с высокопоставленной вдовой, что соответ­ствовало инструктивным требованиям, предъявляемым к «добровольцам». Так, в одном из трофейных документов, захва­ченных советской разведкой (войсковая разведка 10-й армии) 18 августа 1943 го­да, это правило очень четко оговорено. Приведем   выдержку   из  документа:

Копия

Перевод с немецкого «321-я пехотная дивизия, отдел «1-6», № 3790/433.

 

ОСОБЫЕ   РАСПОРЯЖЕНИЯ
по   вопросу  о  русских  добровольцах,
находящихся   на   вспомогательной   службе
в частях (так называемых добровольных помощниках)

…При заявлении добровольного помощ­ника о его желании вступить в брак дол­жна последовать проверка его невеста подобным же образом, как и его самого… При этом необходимо проверить, не яв­ляется [ли] кто-либо из родственников невесты подозрительным по связям с пар­тизанами…»

Надо полагать, что связей с партизана­ми ни с той, ни с другой стороны установ­лено не было. Разрешавших этот брак не смущало, впрочем, что жених — двоеже­нец, И в то самое время, когда «счастли­вая пара» испивала свои медовые дни в роскошном особняке и демонстрировала свою вторую молодость перед фотообъек­тивом, законная жена Власова Агнесса Пав­ловна Подмозенко [1] несла свой, а точнее, чужой крест — иудин крест неверного и безнравственного мужа — в исправитель­но-трудовом  лагере.

Но возвратимся к прерванным по­казаниям Власова:

«Вопрос. Где вы встретились с Гиммле­ром?

Ответ: В ставке верховного командова­ния вооруженных сил Германии, в лесу, близ города Растенберг (Восточная Пруссия).

Вопрос: Кто присутствовал при вашей встрече с Гиммлером?

Ответ: В поезде вместе со мной для встречи с Гиммлером ехали: Штрикфельдт, представитель СС оберштурмбанфюрер Крегер и командир полка пропаганды СС полковник Далькен.

В приемной Гиммлера нас встретил обергруппенфюрер Бергер, который объ­явил, что Штрикфельдт на приеме присут­ствовать не будет.

Вопрос: О чем вы разговаривали с Гиммлером?

Ответ: Гиммлер мне заявил, что отдел пропаганды вооруженных сил Германии не смог организовать русских военноплен­ных для борьбы против большевиков, в связи с чем этой работой он будет руко­водить лично.

Всеми русскими делами, как сказал Гиммлер, будет заниматься его замести­тель Бергер, и своим представителем при мне он  назначает Крегера.

Для успешной борьбы против Советской власти Гиммлер предложил объединить все существующие на оккупированной немцами территории и внутри Германии белогвардейские, националистические и другие антисоветские организации и для руководства их деятельностью создать по­литический центр, предоставив мне свобо­ду выбора, именовать этот центр прави­тельством  или  комитетом. Приняв предложение Гиммлера, я спро­сил его разрешить мне создать комитет под названием «Комитет освобождения народов России» и сформировать армию в составе 10 дивизий из числа военноплен­ных для использования их в борьбе про­тив Красной Армии.

Гиммлер согласился с созданием «ко­митета» и разрешил сформировать из во­еннопленных пока 5 дивизий, обещав обе­спечить их вооружением.

Тогда же Гиммлер дал мне указание разработать «Манифест комитета» и пред­ставить  ему  на утверждение.

В дальнейшей беседе Гиммлер подроб­но интересовался событиями в Советском Союзе в 1937 году. Он расспрашивал, был ли военный заговор в действительности, имел ли он сторонников. Желая показать, что внутри Советского Союза есть про­тивники правительства, которые ведут борьбу с Советской властью, я ответил Гиммлеру, что заговор действительно су­ществовал. На самом же деле я всегда считал, что никакого заговора не было и органы НКВД расправились с невинными людьми.

Гиммлер задал мне вопрос, был ли я знаком с Тухачевским и знал ли других участников военного заговора. Я ответил, что в тот период я был еще маленьким человеком, занимал небольшую должность и никаких связей с Тухачевским и други­ми заговорщиками не имел.

Гиммлер спросил, остались ли в Совет­ском Союзе люди, на которых в настоя­щее время германское правительство мо­гло бы рассчитывать и которые могут ор­ганизовать в России переворот. Я сказал свое мнение, что такие люди, безусловно, в России должны быть, но мне они неиз­вестны.

Тогда Гиммлер поинтересовался, как я считаю, может ли Шапошников организо­вать переворот, как один из офицеров старой армии и занимающий видное по­ложение в СССР. Я на этот вопрос — не от­ветил, сославшись на то, что с Шапошни­ковым близко знаком не был и только представлялся ему в 1942 году, как на­чальнику  Генерального штаба.