Сражение под Кассино. Часть 2

Альфред де Грациа родился 29 декабря 1919 года в Чикаго, штат Иллинойс. Политолог и писатель.

Я регулярно бывал в упомянутых частях, а также в 45-й и 3-й дивизиях и в 1-й бронетанковой дивизии, слышал пересуды и сам делился услышанным, изучал местные карты обстановки, которая, как выяснялось, была лучше, чем по данным разведывательного отдела штаба армии. Планировались очередные операции по пропаганде среди войск противника. Я просил бойцов, находящихся у линии фронта, производить над назначенными целями выстрелы снарядами, начиненными листовками, объяснял, зачем это нужно, давал им экземпляры листовок и английские переводы материалов, которыми надо было выстреливать над немецкими позициями, сообщал им все известные мне сведения о результатах предыдущих выстрелов. Им нравилось выслушивать мое мнение об общем ходе войны и о том, когда она закончится: я был непосредственным источником информации. Они регулярно получали новости из газеты «Stars and Stripes», получали из дома письма и газетные вырезки, но американцы обычно пишут мало. Иногда они слушали радиопередачи на коротких волнах. Слушали рассказы тех, кто побывал в отпуске в Неаполе и что-то слышал там от других солдат.

Я осуществлял надзор над переделкой дымовых снарядов на маленьком военном складе, техническое обслуживание которого осуществляло мое подразделение, и сообщал водителям грузовиков, перевозящим артиллерийские снаряды, куда и когда им доставлять переделанные снаряды. Внутри каждого снаряда было около трехсот листовок, как с общими сведениями, так и с конкретной информацией. Когда снаряд, предназначенный к разрыву на определенной высоте над позициями или направлением передвижения противника, взрывался, листовки рассеивались в виде облака определенной конфигурации и опускались туда, где солдаты могли подобрать и прочитать их. Чтобы покрыть участок фронта одной дивизии, требовалось около 15000 листовок, то есть около 50 снарядов. Единичный разрыв на высоте примерно в 100 метров в условиях безветрия обычно доставлял передаваемое сообщение почти каждому солдату на круговом участке территории диаметром около 150 метров.

Немецкие офицеры велели своим солдатам отбрасывать вражескую пропаганду, не читая, но солдаты читали листовки и часто сохраняли их, хотя, по мнению союзных войск и отдела пропаганды, вряд ли реагировали на них немедленно. Листовки рассеивали во время вечерних сумерек, так что солдаты могли наблюдать, как они падают, и подобрать их позже в темноте, которая защищала их и от огня противника, и от огня своих.

По дороге к артиллеристам и обратно я часто заходил в пехотные части, где мне предлагали идеи о том, что могло обеспокоить или взволновать врага таким образом, чтобы его поведение изменилось в благоприятную для нас сторону; я также беседовал с пленными и с теми, кто их допрашивал, чтобы получить сведения о конкретных слабостях противника и других подробностях, которые могли способствовать тому, чтобы наша пропаганда, когда она дойдет до врага, оказалась бы действенной. Эта информация сообщалась работникам нашего отдела; разведывательные данные и новые идеи передавались Мартину Герцу и Гансу Хейбу. К сожалению, Хейб заболел желтухой, а затем пневмонией и был отправлен в тыловой госпиталь. Когда ему из дома пришли рождественские сладости, его друзья, согласно его же «инструкциям», сберегли самые красивые из них, а остальное слопали, хотя и без удовольствия, им было грустно. У Герца тоже была желтуха; похоже, что это была какая-то вспышка, присущая данной местности, но он оставался в части.

Стремясь к рентабельности нашей деятельности, я должен был объяснять Тому Крауэллу, гражданскому менеджеру печатного дела, что происходит с его продукцией в процессе обработки и доставки. Мы обсуждали разрушительное воздействие ускорения на рулоны листовок и на технические устройства в снаряде, чтобы использовать достаточно прочную бумагу, которая выдержит первоначальный выстрел, не загорится, не разорвется на клочки при вторичном взрыве над целью. Предприятие Тома было замаскировано камуфляжной тканью; чтобы поверить в то, как он работает, это надо было видеть. Еще до прибытия на наш фронт, в Африке, при массовой сдаче в плен войск противника в Тунисе, он нашел немецкую платформу для перевозки танков — возможно, самую большую самодвижущуюся платформу из всех, которые когда-либо производились. И на ней он разместил офсетную печатную машину «Webendorfer», машину высокой печати «Miehle», наборную машину с линотипом, полный комплект шрифтов, тонну бумаги и бумагорезательную машину для больших форматов. Снаружи он большими буквами нарисовал краской название своего предприятия: «Gutenberg Special».

Он и три солдата, его помощники, жили в этом фургоне. Наш отдел быстро разработал оперативную систему; она была профессиональной, то есть включала распорядок работы, правила, стандарты, критерии оценки результатов, испытания и исследования. Все в этой системе — организация, методы, оборудование, разделение труда — очень отличалось от того, как была организована работа годом раньше в Первой передвижной радиовещательной корпорации службы тыла в Вашингтоне и в Кемп-Ритчи.

Доказательством этого отличия служило руководство по ведению боевых операций для армейского отдела, под названием «Функции армейского отдела пропаганды среди войск противника, 5-я армия»; такое руководство было издано впервые, и оно служило образцом для всех руководств, которые предстояло выпустить. Я в большой мере приложил руку к его написанию и редактированию. Том красиво отпечатал книжку и скрепил листы клеевым переплетом. Она была разослана армейским подразделениям по всему миру. Готовя ее к печати, я, в частности, поработал над усовершенствованием таблиц стрельбы для типичного американского вида оружия, 105-миллиметровой гаубицы, поскольку вес удаляемых дымовых шашек отличался от веса листовок и устройств, обеспечивающих их разбрасывание; кроме того, ветер воздействует на бумагу иначе, чем на дым.

Я также обдумал вопрос о том, как влиять на боевой дух войск, более удаленных от линии фронта, посредством использования более мощных артиллерийских орудий. Для стрельбы на более дальние расстояния и для более мощных разрывов использовались 155-миллиметровые гаубицы; они были эффективны и при стрельбе меньшей дальности. Один артиллерийский офицер рассказал мне, что видел мертвого немецкого солдата, половина тела которого была оторвана 155-миллиметровым снарядом, но его рука все еще сжимала листовку с заголовком, точно подходившим к ситуации: «Теперь всё будет действительно очень серьёзно». У артиллеристов я попросил на время 155-миллиметровую пушку вместе с орудийным расчетом, под моим руководством ее дымовые шашки были переделаны в контейнеры для листовок, причем их количество было в пять раз больше, чем вмещал 105-миллиметровый снаряд. Затем мы подтащили эту пушку к краю длинного оврага и там установили. Я взбирался на склон оврага приблизительно к тому месту, где должны были разрываться снаряды, и залезал там в укрытие. Затем производилась стрельба листовками по заранее составленному плану, с различными параметрами разрывов и над различными точками; эти данные можно было наносить на карту. Таким образом, я смог подготовить своего рода таблицу стрельбы, заменяющую обычные таблицы для орудия данного калибра. Я также принял необходимые меры к тому, чтобы после разрыва снаряда разборчивость текста листовок сохранялась. После третьей серии разрывов на огромной скорости примчался американский автомобиль; люди в нем думали, что едут под вражеским огнем.

Высадка гусеничных амфибий в Анцио стала фактически третьей фазой сражения за Кассино; эта высадка была неуклюже привязана к атаке 36-й дивизии во второй фазе. В начале месяца нас с Герцем информировали об операции «Shingle». Мощной боевой группе предстояло высадиться в Анцио с целью перерезать немецкие линии обороны, тянувшиеся в южном направлении до Кассино и, возможно, взять в окружение дивизии, находящиеся в данный момент у линии фронта. Бак Уивер и другие командиры рассчитывали на то, что если удастся немного расшатать убеждения немецких солдат на позициях у Кассино, то они, возможно, скорее отступят перед лицом согласованной атаки вдоль всего фронта в районе Кассино. В противном случае они, может быть, попадут в котел.

Секретно и тщательно была подготовлена и отпечатана соответствующая листовка. На ней была карта с указанием мест высадки; солдатам сообщалось, что им грозит окружение, и указывались обычные способы выхода из такой ситуации; вся листовка внушала настроение героического пессимизма, ослаблявшего желание сопротивляться, побуждавшего сдавать позиции и при первой возможности позволять брать себя в плен.

22 января союзные войска высадились на пляжах Неттуно и Анцио, встретив незначительное сопротивление, даже минные поля не были существенной проблемой. На фронте под Кассино я договорился о распространении листовок с капитаном Петерсоном из артиллерии 34-й дивизии, державшей под обстрелом центральную часть фронта.

За два дня до высадки в Неттуно и Анцио был составлен типичный план обстрела листовками. Предусматривались разрывы снарядов через каждые сто метров, начиная от первых позиций и до 800 метров вглубь от линии фронта. 22 января в 15:50 запланированная серия выстрелов распространила листовку среди удивленных немецких солдат: они узнали об операции «Shingle» прежде своих командиров. Полная неожиданность, желанная составляющая всего сражения, была достигнута на обоих фронтах.

Однако генерал Лукас, командовавший наступлением в Анцио, не спешил совершать бросок к главным путям сообщения и горам, которые их защищали. Он, в сущности, не воспользовался шансом победно ворваться в Рим, оборона которого была слабой, а жители страстно надеялись на освобождение. Как только войска Лукаса натолкнулись на значительное сопротивление, они получили приказ окапываться и ожидать подкрепления, хотя у них было огромное превосходство в организованности, численности войск, мощности артиллерии и авиации. Кроме того, невдалеке от берега находился мощный флот, который, в случае если бы они были отброшены назад, мог защитить их, применив такой же уничтожающий артиллерийский огонь, какой разгромил контратаки войск гитлеровской коалиции у плацдарма около Джелы на Сицилии.

Меня обеспокоило сообщение о том, что нашей операции препятствует контратака. Я бросился в подотдел карт разведотдела штаба 5-й армии. То, что я там увидел, меня поразило. Наши силы вторжения установили личности по меньшей мере двух офицеров разведывательного отдела штаба противника. Именно так. Но у этих офицеров были только малозначащие обрывки разрозненных сведений. Немцы останавливали для проверки каждого солдата, уходившего в отпуск или возвращавшегося из отпуска или из госпиталя, учитывали каждое средство передвижения, каждую единицу огнестрельного оружия, каждое боевое подразделение, — безотносительно к конкретной дивизии, специальному назначению или компетентности, — перебрасывали все это без разбора в наспех формируемую «армию» и толкали на фронт, против американцев и британцев. Союзные войска заняли выжидательную позицию, а тем временем прибыли более сильные немецкие части. Немцы, подчиняясь приказам и установкам своих командующих, беспрерывно контратаковали, и в результате новый фронт в районе Анцио застыл на месте.

Немцы были так горды своим достижением, что подготовили свою собственную листовку, редкое явление на фронте под Кассино. Они воспроизвели часть нашей листовки, поместили на карте Италии крошечную точку на побережье вдали от Кассино и снабдили это радостным восклицанием: «Вот такой у них получается котел!» Я написал жене, что наш новый плацдарм «похож на птичью клетку, противник может в любом месте всунуть в нее палец. Но его уже укусили, и сильно».

3-я дивизия, находившаяся у Анцио, запросила по полевой почте, чтобы кто-нибудь применил к противнику методы убеждения. На это вызвался Мартин Герц. Я бы с готовностью туда отправился, но меня уговорили доверить мою часть работы нашему новому товарищу, лейтенанту пехоты Джо Ферле; это был человек с мягкой улыбкой, преданный делу, у него было чувство, что для этой работы он подходит. Герц и Ферла отправились морем, взяв с собой оборудование для громкоговорящей связи, необходимое для передачи голоса за линию фронта. С помощью тех, кто их пригласил, они установили оборудование. Усилитель выдвинули вперед, в зону обстрела снайперами противника. Оставив усилитель в этой зоне, они вернулись, ориентируясь по тому проводу, который перед этим проложили. И вот они начинают говорить в микрофон. То, что они говорят, по-видимому, звучит неприятно. А может быть, слишком соблазнительно. Вблизи разрывается 88-миллиметровый снаряд. Мартин сбит с ног и с трудом приходит в себя. Ферла ранен осколками в живот и бедро. Он зажимает руками раны в животе, закатывается под свой джип и получает еще одно ранение, на этот раз пулеметной пулей 50-го калибра.

Мартин зовет на помощь, их эвакуируют из фронтовой зоны. К всеобщему удивлению, особенно к удивлению самого Джо, он остается жив, и начинается его долгий путь через вереницу госпиталей, который заканчивается направлением в военно-торговую службу. И у меня возникает вопрос: а что если бы к Анцио поехал я и проделал ту работу должным образом, другими словами — если бы поехал я, то повезло бы им больше?

Во втором из своих госпиталей Джо встретил друзей-санитаров. Они раньше навещали наш отдел в районе Кассино. Отдел теперь располагался на хорошо просушиваемом поле, вдоль которого был прокопан большой ров, наполненный пустыми винными бочками. И это поле превратили в офицерскую столовую и клуб для всего личного состава. В других местах приходилось располагаться либо на камнях, либо в грязи. «Клуб-Чудотворец» вдохновил общество на парочку вечеринок. Об этом я пишу с сожалением и клянусь, что почти никогда так себя не вел.

Завтра День празднования високосного года, и я глубоко сожалею, что тебя не будет рядом. Герц пребывает в еще худшем положении, потому что одна из его немногих блестящих возможностей воспользоваться временем на то, чтобы урвать себе невесту, тратится понапрасну на палатку и на меня. Мне кажется, я заметил сегодня ноту озлобления в его листовке. Почти весь день сегодня я чувствовал себя так, как будто меня колотили палками. Причиной тому чертов алкоголь, спиртовой растворитель, который мы пили во время пьянки вчера вечером. Это была классическая холостяцкая вечеринка; собралась компания мужчин со скрытыми талантами, которые вырываются наружу по мере того, как внутрь вливается коньяк. Было пение (вопли), оскорбление действием по отношению к имуществу и людям, несколько выдающихся образцов сольного танца. Каждого участника время от времени что-то выталкивало на танцпол и заставляло упоенно танцевать. Лучше всех это получалось у Том Крауэлла и Джима Кларка. Том выступил с полным репертуаром комических песенок и умением мягко вышагивать в танце, а Джим — с веселым грациозным номером о Духах весны.

Издатель «New York Post», чье имя сейчас выскочило у меня из головы, оказался для Тома отличным партнером в пародии на старый водевиль. Невозможно описать, как смешно они выглядели, типичные старенькие жители Нью-Йорка. Мой скромный вклад состоял в паре эпизодов отплясывания чечетки. Еще лучше у меня получилось пение баллад, а замечательнее всего я выступил в состязании по метанию ножей, хотя когда я сломал костяную ручку своего ножа, это состязание превратилось в метание стульев. Под конец вечеринки Том, который весь вечер был милым и приятным, сшиб Хиндли с ног, в результате чего Хиндли протрезвел и смог вести нашу машину. На обратном пути мы заблудились, привели в ярость часового и, наконец, легли спать. Сегодня утром я себя чувствую не лучшим образом.

Еще в декабре я установил себе распорядок дня. Каждое утро выползал из своего постельного свертка, обычно первым из четверых офицеров, спавших в палатке. Брился, одновременно варил кофе в тяжелой консервной банке на толстопузой печке и затем начинал объезды участков фронта. В начале дня я еще не мог сказать, как далеко заеду и с кем встречусь. Я знал, что увижу пустынные холмы, рвущиеся снаряды, — как наши, так и вражеские, окопавшиеся роты солдат, разрушенные фермерские дома и разбомбленные деревни, вершины Апенниниских гор, которые становились белыми с наступлением первых снегопадов; дороги, то асфальтированные и изрытые воронками от снарядов, то покрытые грязью, а часто просто тропы. Я ездил на внедорожнике «Виллис», выхлопная труба которого однажды обломилась при ударе о какой-то камень и потерялась, после этого грохот выхлопа при моем приближении стал таким, что мог заставить солдат бросаться в траншеи; но мне починили машину в объединенном автопарке, и теперь я мог спокойно ездить посреди обычных шумов войны: беспрерывного рева пушек с разных направлений, визга артиллерийских снарядов, истошного завывания шестиствольных минометов «Nebelwerfer»». Я почти никогда не слышал выстрелов из стрелкового оружия, так как находился, — надеялся, что нахожусь, — на безопасном расстоянии; эти звуки были мне слышны только в случаях, когда это были сигналы к атаке или контратаке и если они сопровождались оглушительной канонадой и иногда пикированием самолетов и бомбардировкой с целью поддержки; это всегда были самолеты союзников, а не Люфтваффе.

Меня постоянно тревожила мысль о том, что местность заминирована (только вокруг Кассино было заложено около полумиллиона мин); была невыносима мысль о том, что миной может оторвать мои ноги или яички. Помнился припев песенки «Нет яичек вовсе, нет яичек вовсе, она замуж вышла за парня без яичек». Вначале казалось, что мины повсюду, но когда фронт стабилизировался, их стали находить и обезвреживать; кроме того, я старался придерживаться знакомых путей, о которых было известно, что они уже разминированы.

У капитана Фостера была аналогичная работа в британском корпусе, на левом фланге по направлению к морю. Время от времен у них были чаепития. «Знаешь, что я сейчас делаю? Гоняю чаи с Фостером. Фостер скачет у печки, чтобы не пропустить момент, когда вода закипит. Для британцев этот процесс чрезвычайно важен. Они превратили это в веселый ребяческий фетиш, я отношусь к этому с большим сочувствием».

Когда жена спросила меня о моем здоровье, я ответил, что я «совершенно здоров, почти никогда не упускаю возможности сытно поесть и даже, как это ни странно, регулярно посещаю мой любимый туалет. Последнее утверждение — шутка. Одна из моих целей, ради которых я стремлюсь к победе, — снова усесться на обычное туалетное сиденье. Вульгарно, да? Оказывается, что нет, если посетить то огромное количество пыточных устройств, которое посетил я. Как бы то ни было, это учит подвижности и умению приспосабливаться. То устройство, которым мы пользуемся в настоящее время, представляет собой деревянную клетку, сколоченную каким-то ленивым военнослужащим рядового состава, который, судя по всему, обладал либо 1) недобрыми чувствами по отношению к военнослужащим выше его по положению, либо 2) на редкость крошечной задницей. Как говорит Фостер, пользоваться этим туалетом — все равно, что пытаться провести верблюда через игольное ушко. Слой инея толщиной в полтора сантиметра, который обнаруживается ранним морозным утром, не облегчает задачу».

Однажды Фостер вернулся очень поздно, так как застрял у моста, находившегося под обстрелом. Немецким пушкам никак не удавалось разрушить мост, и в конце концов они прекратили обстрел, а на Фостера сильнейшее впечатление произвел убитый гражданский человек, лежавший без шапки; он все повторял: «без шапки», было непонятно, почему эта подробность так мучила его. Но затем я вспомнил старинную английскую песенку, которой меня когда-то учили, она пелась на диалекте как средневековая погребальная песня и звучала приблизительно так: «Не ходи туда, где болота; о, не ходи туда, где болота; о, не ходи туда, где болота, а то найдешь свою смерть», строки повторялись рефреном, «и нам придется тебя похоронить… а потом черви съедят тебя, ой-ой-ой… потом утки съедят червей… потом мы уток убьем и съедим… вот так придется нам съесть тебя, ой-ой-ой», а заканчивалась песенка словами «не ходи туда, где болота, не ходи без шапки туда».

До прибытия на фронт в Италии Фостер работал в Северной Африке с самой первой пушкой для обстрела листовками, она передвигалась по прифронтовой зоне вместе с обслуживающим ее расчетом и обстреливала наличествующие цели 25-фунтовыми снарядами. Это, так сказать, мелкорозничное предприятие со временем разрослось. Оно стало участником серьезного бизнеса — предприятия, которое процветало, когда время было тяжелое, но имелся доступный капитал. Пика своего развития этот бизнес достиг на фронте под Кассино в период с января по май 1944 года. Сходство пропаганды среди войск противника и делового предприятия можно проследить во многих чертах: исследования и разработки, промышленный дизайн, лицензирование продажи товара, районы сбыта, закупки сырья, обработка сырья и изготовление продукции, складирование и распространение продукции, реклама, связи с заказчиками, объемы продаж — все эти составляющие бизнеса во многом были аналогичны особенностям работы военной пропаганды. Эта работа финансировалась государством, поэтому она не в точности соответствовала модели бизнеса, основанного на частном капитале; но если процент сдавшихся вражеских солдат и упадок их боевого духа оценивать как продажу товара, с учетом стоимости его доставки, то эта деятельность, если вести ее эффективно и с умом, в целом окажется приносящей значительную прибыль.

Однако была психологическая и идейная разница, настолько существенная, что никто из нас — ни я, ни Хейб, ни даже Уивер — ни за что не потерпел бы уподобления военной пропаганды бизнесу: сердцем мы связывали нашу работу с государством, с его священными символами, со всем тем, что делает войну бесконечной и неизбежной, подразумевающей «участие» богов, жертвоприношения, прославление, мученичество за веру; война для нас была священной деятельностью служения Коллективу Великого Общества, невзирая на бедняг, которых подвергают чрезвычайно высокой степени риска против их воли.

Наш отдел выехал из Казерты, чтобы содействовать боевым операциям, следуя за линией фронта; Бак Уивер остался при штабе армии для осуществления связи, но по-прежнему был нашим командиром. Мы разместились в развалинах замаскированного фермерского дома, вне досягаемости вражеских сил, за исключением тяжелой артиллерии и самолетов, но они, судя по всему, нам не угрожали. Это и было тем местом, где образовался «Клуб-Чудотворец».

У нас постоянно появлялись заезжие посетители из частей, дислоцированных по всей Италии, из штаба армии, из Неаполя, из Северной Африки, даже из Лондона и из Штатов, поскольку кровопролитие, бедственное положение и легенды, связанные с фронтом под Кассино, становились широко известными благодаря устным рассказам, солдатским письмам, газетам и фильмам. Это был единственный театр военных действий на суше, куда допускались представители западных стран. Билет на это шоу давал возможность услышать гром артиллерийской подготовки, увидеть разрывы бомб, наблюдать происходящие время от времени воздушные бои, а также узреть воочию знаменитых осоловелых бородатых персонажей карикатур Билла Молдина. Иногда я был провожатым для такого визитера, предупредив его о том, чтобы на фронте он не проявлял излишнего любопытства к тому, что увидит, и не предпринимал попыток весело общаться, произносить молитвы, выражать праведный гнев или давать оптимистические предсказания о конце войны и ослабевающих силах немцев.

Капитан-лейтенант Ливингстон Хартли был неукротим в роли визитера. Он так резко выделялся в своей украшенной галуном морской фуражке и с флотскими знаками различия, что солдат это ошеломляло. Ведь его делом было заниматься кораблями, а корабли, как они смутно догадывались, были особыми средствами, предназначенными для того, чтобы вполне определенным образом вносить вклад в достижение победы в войне. Однажды Ливингстон явился с рассказом о том, как он через линию фронта наблюдал обстреливаемый фермерский дом и как «смешные маленькие немцы то вбегали в него, то выбегали, как сумасшедшие». Создавалось впечатление, что каждый визитер создавал для себя специфические неизгладимые воспоминания.

Какое-то время спустя я ехал по дороге, по которой часто, не попадая под обстрел, ездил раньше; Ливингстон ехал со мной. Внезапно над нашими головами послышался свист крупнокалиберных снарядов, вблизи раздались взрывы. Хартли выскакивает из машины и бежит в поисках канавы или валуна, чтобы укрыться; я бегу позади него, так как перед тем, как выскочить, мне нужно было остановить джип. И вот я вижу потрясающе нелепую картину: долговязый морской офицер в длинной развевающейся шинели и форменной фуражке удирает вдоль обочины дороги. Полагаю, что виновником этого инцидента был именно Хартли. Наверное, тот самый немецкий наблюдатель, который прежде уже не раз видел меня, но считал мою персону слишком незначительной целью, чтобы тратить на меня ценные снаряды, засек фуражку и подумал: «А вот сейчас мы захватим генерала!»

Я сам тоже ездил с кое-какими визитами — в Неаполь, где останавливался в роскошном отеле Palazzo Caracciolo, там размещалось подразделение «D» нашей разведки. Во время одной из этих поездок вместе с коллегами-разведчиками пережил бурную радость при известии из Алжира о том, что ненавидимый нами полковник Хазелтайн, командующий операциями психологической войны, 24 декабря был в срочном порядке смещен со своего поста; на руководство этими операциями временно, до назначения военного командира, был назначен Ч. Д. Джексон. Предстояло встречать прибывающих англичан: Джона Рейнора, занимавшего руководящий пост в средствах массовой информации, Джона Вернона, более классического эстета, ученого-гуманитария, и Эдмунда Говарда, похожего на своего брата Хьюберта, за исключением того, что Эдмунд обладал более резко выраженным и изощренным чувством юмора и более приземленным характером. (Третий брат, лорд Говард, работал в разведывательном отделе штаба 8-й британской армии.) Был разговор о том, чтобы мне вернуться в Неаполь и присоединиться к ним. Я, настроенный более воинственно, надеялся на то, что каким-то образом произойдет прорыв на фронте. После чего я, возможно, буду участником еще одной атаки на порт Бари и буду одним из первых, кто войдет в Рим. Только представить себе грандиозные перспективы, связанные с контролем над средствами массовой информации! И другие радостные перспективы!

Я соорудил себе отдельный шалаш из москитной сетки и брезента от двух походных палаток, со спальным местом на брезентовой койке, прикрытой камышом. Плотно упаковывался в теплое шерстяное белье и спал, как маринованный огурец в селедочном рольмопсе, под четырьмя обычными одеялами и еще одним ватным, обернувшись поверх всего этого брезентом. Именно отсюда я выходил на свои ежедневные задания. Погода была плохая, войска в плохом состоянии духа. Наша армия застряла на одном месте; в качестве положительного штриха к этой картине можно было добавить: «Однако русские сражаются замечательно». Наш фронт начинал выглядеть неподвижным. Однако добавлялось новое. Прибывало все больше и больше боеприпасов и самолетов, так что враг подвергался практически беспрерывной бомбардировке и не смел передвигаться в светлое время суток. Одна из листовок сообщала мне, как будто я этого не знал: «Мы выстреливаем двадцать снарядов против одного вашего, и если будет нужно выстреливать еще пять, мы и это сделаем!»

Армейская квартирмейстерская служба организовала гениальную систему, состоявшую из передвижной бани и магазина обмундирования. Указатели на главной дороге, к югу от линии фронта (шоссе № 6), направляли солдат, которые следовали по этой дороге, к тому месту, где они могли снять с себя одежду, сдать ее, вымыться в горячей бане, получить комплект чистой одежды, погрузиться обратно на свой транспорт и продолжать путь. На меня это произвело очень хорошее впечатление. Американцы на фронте были грязнее британцев; помню, на Сицилии Хейкок мылся ежедневно, поливая себя водой из своей каски и пользуясь большой губкой, которую он берег, как сокровище. Кроме того, после еды Хейкок всегда совершал моцион, как будто и без того не был весь день на ногах. Однажды утром я встретил немцев, только что сдавшихся в плен, они производили впечатление поднявшихся из какой-то отвратительно грязной преисподней. Один печальный светловолосый парень соскабливал грязь с другого такого же и расчесывал его волосы так тщательно, как обезьяны перебирают друг другу шерсть на голове. Что касается американских солдат, то, может быть, американцы еще детьми научились наказывать своих матерей тем, что пачкались в грязи. А теперь они наказывали армию таким способом, которому было трудно воспрепятствовать.

В войсках было много грязи, несмотря на директивы, направленные на то, чтобы с этим бороться. Обычным явлением были иммерсионные раны («траншейная стопа») — на холоде, в жидкой грязи и прочей дряни никому не хочется снимать сапоги и носки, в результате парень на несколько дней попадает в госпиталь… но надо же как-то и отдохнуть! Да пусть хоть даже палец на ноге отрежут, думает он, всё лучше, чем возвращаться в окопы. Заболевания стоп были таким же бедствием в кампании под Кассино, как малярия в сицилийской кампании.

Читайте также:
Сражение под Кассино. Часть 1
На военную службу был призван в Чикаго

Перевод для сайта www.world-war.ru Марии Шеляховской

Источник: Alfred de Grazia “A Taste of War”. – Princeton, N.J. : Metron Publications, 2011.

www.world-war.ru