Страшный суд и его решение

Защитник своей Родины. Часть первая.

Страшный суд и его решение

Вскоре нашу часть перебросили в г. Батуми. Город расположен на берегу Черного моря, местность красивая: кругом виноградники. Казарма, в которую нас устроили, была вся в зелени – вьющийся виноград, который тянулся прямо на крышу здания.

На другой день после нашего прибытия прозвучало: «Тревога!» Все военные подразделения должны строем выйти за город на поле, где будет показательный суд военного трибунала одному из военных, который совершил побег из Советской Армии. Тот человек, как видимо, напугался военной обстановки и решил уехать на свое местожительство. Конечно, он сделал дурное действие, ведь долг советских воинов – защищать Родину, а не бежать кому куда вздумается.

Выстроили на поле тысячи военных. Все с трепетом в душе ждут: что же ему будет? Но суд проходил очень быстро и решительно. Заставили его выкопать себе могилу; он стоял перед нею, спиной к суду. Суд быстро зачитал свое решение: «За самовольный уход из Советской Армии считается изменником Родины». После такого решения прозвучала команда: «Внимание! По изменнику Родины – огонь!» Тут уже были подготовлены отличные стрелки, три человека, и по такой команде они быстро произвели свои выстрелы. Виновный упал вниз лицом и больше не поднялся. Также были заранее назначены солдаты с лопатами для погребения.

Этот показательный суд, может быть, многим поправил в мыслях, что значит бросить государственную службу и уехать на свое местожительство. Нас воспитывали в духе преданности и любви к своей Родине: лучше погибнуть смертью храбрых, чем позорною смертью.

Последние часы на берегу

Из г. Батуми мы должны были отправиться морским путем в г. Одесса, т.к. противник город окружил и нашим войскам нужна была помощь.

Нас хорошо проинструктировали, особенно по части курева: потому что когда будем на море, нельзя подавать противнику знак огня, иначе из-за одной папироски могут погибнуть все: немецкие самолеты без конца летали по морю, патрулировали. Конечно, предупредили под роспись, вплоть до угрозы расстрела, если ночью кто-то вздумает закурить.

В морском пути мы находились около четырех суток. Наконец-то прибыли в портовый город Одесса. Выгружаться нужно было быстро, пока не обнаружили самолеты противника. Но наши вояки, черные закавказские люди, оказались очень слабые, то есть многих из них «укачало» волнами моря и они не смогли подняться. Тут прибыли медицинские работники и велели их выносить на носилках. Да, такая непредусмотрительная работа! Так и выносили их и сваливали с носилок как дрова, особенно в тенистое место – под деревья, кустарники. Ну, думаю, вот это да – прибыли защитники города, которых надо выносить как дрова?! Прошло некоторое время – они стали просыпаться, ходили как мокрые куры по земле. Конечно, помогли медработники, и сказали: «Еще бы немного – и они уснули бы навсегда». Мало-помалу наши подопечные оклемались.

Потом нас повели на обед. Но по городу ходить было опасно, так как город окружен фашистами в радиусе 12 километров, и их самолеты без конца бомбят и зажигают здания фугасными бомбами, из-за чего происходили многочисленные пожары и задымления. Вот тут мы уже увидели начало войны. Город почти весь пустой, жителей очень мало можно было видеть, большинство эвакуированы.

Приготовили нам обед – манную кашу, которую я сроду не едал и не видал. Попробовал ее и говорю: «А, батюшки, какая-то слатимая», – выплюнул и тихонько от людей из котелка вывалил в кусты, соскоблил котелок и уложил его в вещевой мешок. А некоторые всё поели да еще побежали за добавкой.

Во время обеда я решил написать родителям письмо. Уселся в одном месте на пенёчке и только начал, как один из военнослужащих подходит ко мне и говорит: «Письмецо что ли хочешь писать?» Я говорю: «Да, думаю». Он говорит: «Напрасно: почта здесь уже давно не работает. Город в окружении. Фашисты каждый час рвутся в город, но мы еще пока держим, не допускаем». Значит, этот солдат из участников войны: загоревший и очень пропотевший и грязный. Я его спрашиваю: «Дак ты с фронту?» Он говорит: «Да». – «Ну, как там дела?» – «Хвалить нечего. Плохо. С каждым днем кольцо наше сжимают всё больше. Немцы бросают разные листовки: что, мол, сдавайте город, иначе всех потопим в море. Но незнай (прим. в значении «неизвестно», «неведомо», «незнамо», «невесть», диалектное слово в просторечии Среднего Поволжья), чем кончится. Мы ожидаем «Катюшу». Наш командир говорил – должна прибыть по морю, других дорог нет, все заняты фашистами». Я его спрашиваю: «А что это за «Катюша»?» – «Да это «Сталинская» артиллерия. Очень, говорят, сильная: шестьдесят снарядов сразу выпускает». После короткого разговора мой собеседник пошел по своим делам. Мы пожелали друг другу удачи.

Да, без конца думаю о письме: «Как будут знать мой путь мои родители? А может, он будет последним в моей жизни. Нет, всё же надо написать письмо – а вдруг каким-то путем дойдет. А не дойдет – пусть при мне будет; если какой случай со мной произойдет, то всё равно похоронная команда, говорят, всё проверяет и усылает по месту жительства. Ой, Господи, как же мне сообщить тяте (прим. обращение к отцу, распространенное в крестьянской среде того времени) и маме, где я нахожусь? Иначе они будут всю жизнь думать обо мне. Милые мои, как же мне передать вам весточку?» И стал писать письмо.

«Дорогие мои родители, милые мои Тятя и Мама, и братик Шура. Я пишу вам письмо, но не знаю, получите его или нет. Я спешу вам сообщить, что сегодня ухожу на фронт, под городом Одесса. Если долго не будет от меня писем, помните, что я погиб за нашу любимую Родину, под г. Одесса. Простите меня за всё, передайте обо мне моей сестрице Тане и Ивану. Целую вас всех, Василий. Мне не пишите, потому что ваши письма не дойдут, мы находимся в окружении. Ждите от меня второе письмо, а если не будет, то считайте меня погибшим смертью храбрых. До свидания, милая моя мама и тятя. Ваш сын Вася».

Старшина наш дал команду «Строиться!». Как всегда, быстро встали в строй, но вид наш был уже не обычный, а мрачный, унылый, на лицах не было никакой улыбки. В голове мысли: «Война, война. Будем живы или нет?» Не так страшна смерть, как страшно то, чтобы не покалечила.

Старшина вынул из своей полевой сумки маленькие медальончики, каждому по одному дает. И говорит, так ласково, не приказным тоном: «Братцы, вот эти штучки вам дают для того, чтобы вы написали точно и разборчиво домашний адрес. Сверните трубочкой и закрутите прочно и уложите в маленький брючный кармашек около ремня. Мало ли что с нами случится. Не забывайте, что война. Похоронная команда будет их вынимать из карманов и будет рассылать «похоронные» согласно вашим адресам. Конечно, желаю, чтобы они, эти медальончики, сохранились у нас до конца войны».

Потом стал говорить командир роты: «Дорогие товарищи! Всем вам понятно, что мы прибыли сюда на помощь по защите города. Помните, что паника – худший враг в бою. Сегодня к вечеру подойдут грузовики и нас немного подбросят ближе к передовой, а там придется пешком. Положение все знаете какое – что враг окружил город. Но мы должны стойко и мужественно бороться за наше правое дело, не щадить своей жизни, сражаться до последней капли крови. На нашу с вами долю выпало такое счастье – защищать нашу Родину». Потом подходит к Василию и приглашает его выйти из строя. Василий быстро, по-армейски, вышел и повернулся лицом к строю. Командир говорит: «Так вот, прошу любить и жаловать – это будет мой заместитель. Все его указания, какие будет давать он, выполнять четко и безоговорочно». И передал на другом языке все эти слова. Потом дал команду: «Можете разойтись. Но далеко не расходиться». После этого я подхожу к командиру и говорю: «Товарищ командир, у вас должен быть из лейтенантов заместитель, а не я». Он говорит: «Правильно ты говоришь. Но их пока нет. Как прибудут – тогда другое дело, а ждать нам нет времени: утром мы должны вступить в бой».

Не прошло и часа, как подъехали грузовые машины. И откуда ни возьмись – появились мирные жители: женщины, дети и старики. Некоторые смотрели на нас и плакали. Одна женщина даже стала вслух рыдать. Я ей говорю: «Чего, мамаша, так плачешь?» Она говорит сквозь слезы: «Недавно отправили сыночка, такого же молоденького, как ты, и нет от него никакого слуха. Ой, горе мое, горе!» – еще громче расплакалась. Я тогда ей говорю: «Милая мамаша, ну что потом поделаешь. Моя мама тоже где-то заливается слезами. Я вот написал ей письмо, а, говорят, почта уже не работает. И так же и она будет ждать от меня весточки. А может, это письмо у меня будет последним…» Тогда эта мать бросила плакать и говорит: «На меня понадейся, милый ты сыночек: давай мне твое письмо, я смогу его отправить. Ночью бывают военные пароходы, и я обязательно ушлю его с моряками, попрошу их». Я смотрю на нее и говорю: «Ну, если милость будет – то пожалуйста». Незнакомая мать быстро взяла из моих рук треугольник и несколько раз поцеловала меня, со слезами на глазах: «Не беспокойся, милый сынок, обязательно отправлю. Да сохрани тебя Господь, как и моего сыночка».

Быстро погрузились в машины и поехали на фронт. А все те люди, провожающие, еще больше расплакались, махали вслед руками, платками, пока мы не скрылись из виду. Ну, что касается нашего настроения – то вполне понятно: поехали на «бойню», а вернемся ли оттуда – никто не знает. На каждой машине были сопровождающие из числа фронтовиков. Вот мы и разговорились с одним товарищем. Я ему говорю: «Да у меня вот неудача одна произошла – каску оставил на корабле, теперь и голову защитить нечем». А фронтовик говорит: «Стоит ли об этом расстраиваться: на поле боя много их валяется». Ну, думаю, слава Богу, что есть возможность исправить свою ошибку.

Быстро довезли нас до определенного места. Машины пошли обратно, а мы остались.

Первое боевое крещение

Всю ночь мы не спали, а готовились. Вооружились, как говорится, до зубов: патроны – прямо упаковками, гранаты – тоже сколько хочешь бери. И, конечно, привезли нам потом хороший ужин. А для меня он был особенно вкусный, так как в обед-то я манную кашу и в рот не брал. Первое и второе дали да еще сухой паек на целый день, так как машины привозят только вечером, а днем невозможно.

Мы пришли на самую передовую линию, даже был слышен немецкий говор с той стороны – для нас, как для новичков, особенно страшно. Взошла луна, стало светло, почти как днем. Тут пришлось оглядеться, ознакомиться с местностью. Смотрю: что-то блестит при свете луны. Думаю: а не каска ли это, о которой я без конца сожалею, пойду посмотрю. Когда приблизился – действительно: лежит потерянная каска. «Надо же, нашлась моя пропажа! Правильно мой собеседник говорил, что можно найти». С радостью я ее хватаю. Но каска оказалась не совсем благоприятна: какая-то тяжелая. Хорошо посмотрел, взял ее в обе руки, а там в ней оказалась человечья голова, с подтянутым к подбородку ремнем. Сразу как огнем опалила меня эта каска. Ну, думаю, понятно, что и каска не спасет, если тебе нареченная смерть. Махнул рукой и не искал больше и не одевал никакой каски. Так и решил: как говорится, что Бог даст.

Рано утром, на рассвете, противник пошел в наступление. Сначала подумали, что какой-то табун скота идет, а потом хорошо рассмотрели – это немцы идут. Быстро доложили начальству и всех своих проверили, что не спят ли некоторые. Встали все наготове, а у самих «жилки трясутся», да еще нет хорошей надежды на наших вояк, которых чуть не всех выгружали с корабля на носилках. Но рядочные подразделения были русские, да к тому же они – настоящие воины. Командир говорит: «Пусть немцы немного еще подойдут поближе, а потом мы все сразу откроем огонь». Так и получилось. Подпустили поближе – и командир дал команду: «Огонь!» Тогда все, сколько есть нас и плюс соседние подразделения, открыли огонь. Но противник был хорошо подготовлен: на наши выстрелы посыпалось множество снарядов и мин, которые и в окопах достанут.

Как описать, что происходило? Будто темная ночь от взрывов, вся земля подымается кверху, от сгорания пороха – страшный чад и черный дым, порой и своих не узнаешь. Но наши артиллеристы тоже не дремали, открыли ураганный огонь по врагам, которые подходили короткими перебежками. Командир артиллерии командовал орудиями, которые были установлены позади нас, но так близко, что мы видели, как снаряды летят над нашими головами, и мы больше всех ощущали их вой и свист. Представьте себе, что происходило: вражеские снаряды рвутся на самой передовой, а наши снаряды – перелетают через наши головы. Когда артиллерия стреляет по идущему противнику, тогда командир артиллерии по телефону кричит: «Беглым! Беглым! Беглым!» Это значит – хорошее попадание и не жалея снарядов стрелять. А в это время наше командование по всему фронту передает: «Подготовиться в наступление!» – и через несколько минут все выходят из окопов и быстрым шагом и короткими перебежками идут вперед.

После такой решающей битвы фашисты стали отступать. Тут нам пришлось занять деревню Татарку. Когда подошли к этой деревне, то поняли, что она неоднократно переходила из рук в руки: там столько было трупов, что невозможно было идти прямо, а надо обходить. Да еще лежат лошади нашей кавалерии. Нетрудно представить: в июле-месяце, самая жара, а тут столько убитых – дышать было невозможно. Лошади и человеческие трупы были вздутые, лежали как горы. Похоронной команде работать было невозможно из-за сильных боев. Этот ужас для нас был первым, как во сне.

Читатель! Немного задержись на этом повнимательнее. Ведь мне в ту пору было всего лишь 20 лет. Видеть такой страх – и какие же могут быть последствия для здоровья человека?

Через сутки фашисты, видимо, получили пополнение и на утренней заре снова совершили подобный поход. Наше командование хотело так же, как раньше, подпустить противника поближе и открыть огонь, но тут среди нас оказался внутренний враг: когда скомандовали пулеметам открыть огонь, то из 7 станковых пулеметов ни один не мог выстрельнуть, так как в них были повреждены замки. Все пулеметы, на которые была надежда, бездействовали. А из винтовок много не настреляешь, да и к тому же враг подходит близко. Тогда командиры дают команду: «Подготовиться к штыковому бою!» А что такое штыковой бой – всем понятно: это особый страх, который даже невозможно описать. Но долго думать некогда, иначе враг опередит и всех заколет. Команда – и встаешь, и с криком «Ура!» – в штыковой бой. Все поднялись из окопов и бегом навстречу немцам. Конечно, сколько могли, на ходу стреляли. В это время кто кричит дурью «Ура!», кто ревет во весь голос, кто кричит «Мама!» Конечно, можно представить, какой был ужас: хруст и сильные крики и стоны. Мне пришлось полу-чить незначительный шрам на лбу от фашистского штыка. Но вскоре враги стали отступать. А нам гнаться дальше за ними было никак нельзя: нас осталось мало.

После такого страха у меня окаменели руки, и свою винтовку я как железными руками держал: пальцы мои не разгибались. А что касается вида человека – то был подобен зверю, не только у меня, а у всех. Один из русских солдат – для меня был незнакомый – в страшном бою немца загрыз зубами – конечно, насмерть.

К вечеру старшина привез хороший ужин и всем по солдатской кружке вина. Командир роты принес кружку, полную вина, сначала мне. И только после этого медленно стали действовать на руках большие пальцы и постепенно стали разгибаться и остальные.

Продолжение следует.