Тяжелое "путешествие"

Толя Зубакин с сестрой Ирочкой

Я, Зубакин Анатолий Васильевич, родился 23 октября 1934 года в городе Ленинграде. После моего рождения мамочка моя Пелагея Александровна Зубакина, в девичестве Репина, вместе со мной переехала жить до весны в Царское Село к своей сестре. Ее взрослая дочь Аня возилась со мной как с куклой, и всё свободное время посвящала мне. Она стала моей крестной матерью. В моей семье серьезно относились к религии, и моё крещение приурочили к празднику Святой Пасхи.

22 июня «…ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началась война…». А, далее: «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой, с фашистской силой тёмною, с проклятою ордой…»

В начале августа 1941 года мы — дети резко ощутили беспокойство взрослых. Мама получила письмо из Пушкина от папы, в котором он сообщал, что на второй день войны его призвали в армию и обещал пи­сать на пушкинский адрес. Никто тогда не мог знать, что это письмо окажется первым и последним за всю эту страшную войну. В таких ус­ловиях оказались сотни, и сотни тысяч людей на всей европейской час­ти нашей страны.

Возращение нашего детского сада в Пушкин оказалось невозмож­ным, так как немцы наступали, а бои шли совсем рядом. Наши войска отступали по всему фронту.

В спасении нашего детского садика надо благодарить председателя местного облисполкома Соловьева Николая Петровича. Он вместе с ко­мандованием отступающих войск разработал план и маршрут вывода нас из фашистского окружения. Рассматривались всевозможные вари­анты: и через леса и болота, или Витебской и Октябрьской железной дорогами, или в обход через Мгу, Тосно, но на этот долгий путь време­ни не было. Было решено пробиваться «партизанскими тропами». Всех детей и хозяйство погрузили на подводы. Получился большой, огром­ный обоз из 27 телег, который двинулся в путь проселочными дорогами в сторону Луги. Ехали целый день, при этом каждый час нас атаковали немецкие самолёты. Во время налёта мы каждый раз уже привычно раз­бегались по сторонам от дороги и ложились на землю. К счастью, последствий бомбёжек не было — не пострадал никто из людей. Было убито 3 лошади, и сгорела одежда, которую везли на последней телеге.

К вечеру нас привезли в поселок Новое Овсино, который находился на берегу реки Луги. Здесь для нас были подготовлены 2 баржи. До ближайшей пристани, где находились эти баржи, нужно было идти пешком 3 километра вдоль берега. На случай бомбёжки каждому ребён­ку привязали матерчатый мешочек, который находился под одеждой. В нем находилась смена белья и записка с полными данными ребёнка. В это время пошёл сильный дождь. Тропинку сильно размыло, и мы двигались очень медленно. К концу пути все дети были измождены и измучены. Многие дети натерли ноги до крови и плакали от боли. Всю ночь мы грузились на баржи, размещались вповалку на палубе, подсте­лив под себя спальные матрасы и другие вещи. Утром баржи отплыли и медленно по течению двинулись в сторону Луги. Дождь прекратился, и день выдался хорошим и очень жарким. Первую половину дня мы проплыли спокойно. Взрослые организовали нормальное питание, не­смотря на чудовищные условия. Помню, что было даже красиво наблю­дать за работой рулевых матросов, которые на каждом повороте реки с силой поворачивали большие рули-лопасти в конце баржи.

Но уже к вечеру налетели немецкие самолёты. Военные нас не ох­раняли и мы стали мишенью для немецких стервятников. Нас стали бомбить и расстреливать из пулемётов. Так продолжалось минут сорок. Бомбы падали и взрывались совсем рядом, в воде. От их взрывов баржи сильно трясло и раскачивало.

Баржу, в которой находились мы с сестрой и мамой, прибило к бе­регу, и все, кто в ней находился, стали спрыгивать на берег. Другая баржа продолжала плыть посередине реки и оторвалась от нас на боль­шое расстояние. Это, наверное, и спасло нас, так как цель для немецких самолётов раздвоилась и им было сложно вести прицельный огонь.

Отбомбив самолеты, улетели, а мы продолжали своё плавание. Главное, что мы все остались живы. Всю следующую ночь мы плыли спокойно, но отчетливо был слышен шум от боев, идущих совсем ря­дом. До Луги мы плыли в общей сложности двое суток. Обстановка в городе Луга была ужасная. Всюду видны были движения войск, много беженцев с западных районов области. Единственный путь спасения тогда проходил через Лугу.

Жители города тоже готовились к эвакуации. Вспоминая сейчас те времена, я удивляюсь отсутствию у людей страха. Горожане вязали узлы, заклеивали окна бумажными полосками, ночью маскировали каж­дую щель в окнах. Население города за эти дни увеличилось втрое. Помещений не хватало, и беженцы располагались прямо на улицах, в садах, скверах. Город напоминал разворошенный муравейник.

Железная дорога тоже была перегружена. Ежедневно прибывали эшелоны с войсками и боевой техникой.

10 августа 1941 года сильная бомбёжка города Луги явилась нача­лом генерального наступления немцев на город.

Выгрузившись из барж, мы оказались никому не нужными. Даль­нейший наш путь к Ленинграду и Пушкину никто не мог обеспечить. Всем было не до нас, пока за это дело не взялся лично секретарь горко­ма Л.И. Шишкин. Сначала нас разместили в военном городке рядом с городом Лугой (КАП — так назывался этот городок ещё в царское вре­мя — конноартиллерийский полк). Здесь нас впервые за несколько дней накормили горячей пищей.

Бомбежка города коснулась и нас. Налёты на город сильно участи­лись, зенитные орудия громыхали рядом. От большой сброшенной бом­бы качнулось здание, в котором мы находились, и задребезжали стекла. Взрывом фугасной бомбы выбило входные двери и вылетели все стекла. Бомбоубежища не было, и мы нигде не могли укрыться. На всякий слу­чай нас всех вывели из помещения и спрятали в глубокий ров около речки, но и это не было безопасным, так как бомбежки были слишком частыми.

Через несколько дней к нам прислали из Пушкина директора дет­ского дома № 1. В Пушкине все родители наших детей были в отчаянии. Война шла уже больше месяца, а о детях ни родители, ни родные ничего не знали. Администрация города Пушкина вынуждена была послать на наш розыск директора Степанову Арину Алексеевну, которая должна была организовать наше возвращение домой.

Таким образом, в конце августа 1941 года наш детский садик пре­вратился в детский дом на колёсах. Собственно колёс пока ещё никаких не было, но сразу всё как-то задвигалось, зашевелилось. К нам стали поступать уже беспризорные дети и дети погибших и пропавших роди­телей.

Наша новая заведующая предпринимала отчаянные попытки по отправке нас домой. Железнодорожная станция Луга была переполнена. И опять нам помог секретарь горкома А.И. Шишкин. Вместе с военным комендантом города было решено прицепить к санитарному поезду, ко­торый и так был перегружен, ещё три вагона для нас. Численность детей к тому времени без учёта взрослых уже давно перевалила за 80 человек.

Грузились в товарные вагоны ночью и очень быстро. Всё происхо­дило бегом и в полной темноте, так как днем мешали бомбежки. Сам санитарный состав в момент формирования находился на станции Толмачево, и лишь на погрузку раненых и нас подавался на станцию Луга ночью. Вагоны не были оборудованы никакими ярусами, поэтому рас­положились мы прямо на полу на своих матрасах и вещах. Все лишние вещи из нашего хозяйства к тому времени нам пришлось бросить. Из еды остались к тому времени только сухари и фрукты.

Загрузившись под утро, состав опять отправили в Толмачево, где мы простояли в тупике три дня. Помню, стояла знойная жара все дни. Особенно тяжело было раненым. Воды рядом не было, а до речки идти далеко. Бомбежка застала нас и здесь. Не раз приходилось нам выпры­гивать из вагонов и прятаться в лес.

Главным объектом обстрела немецкой авиации на станции Толма­чево был железнодорожный мост через реку Луга. Мост этот охранялся нашими войсками, по нему проходило активное движение нашей техни­ки. Поэтому обстрел моста был практически постоянным. Все бомбы, которые не попадали по мосту, разрывались недалеко от нашего сани­тарного поезда и от их взрывов мы сильно страдали.

На третий день нашей стоянки случилось непоправимое несчастье, наш эшелон ждал паровоза, а вместо паровоза появились немецкие бом­бардировщики и начали делать своё черное дело. Все бросились вытас­кивать ребятишек из вагонов и разбегались в разные стороны. Кругом всё горело, гремело и трещало, а когда самолёты улетели, на станции остались разбитые вагоны. Кругом слышался плач детей, стоны и крики раненых. В нашем детском доме погибли три девочки и четыре мальчи­ка. Умерших хоронили каждый день здесь же в лесу, а их умирало очень много.

Железнодорожники за одну ночь восстановили разрушенные пути и нас повезли дальше. Останавливаясь и пережидая бомбежки, нас все же довезли без потерь до Гатчины. Там опять загнали в тупик, где наш са­нитарный эшелон простоял целую неделю.

Благодаря Арине Алексеевне нашему детскому дому в Гатчине вы­делили кое-какие продукты на несколько дней, надеясь, что мы добе­ремся за это время на место. Но на деле оказалось всё не так. Почти ме­сяц мы находились в тяжелых условиях: без нормальной пищи, без бани, без смены белья, появились вши, начались расстройства желуд­ков. Особенно было сложно с детьми, которых мы всё время подбирали по пути следования. Им было всего от роду 2-3-4 годика. Они постоян­но плакали и звали родителей.

Огромную помощь в лечении нам оказывали врачи — медицинские работники санитарного госпиталя на колёсах, а когда наступало зати­шье, все работники нашего детского дома бежали на помощь раненым, оставляя нас под присмотром одной нянечки. Обстановка войны дикто­вала свои условия.

До города Пушкина оставалось 20 километров. Они были самыми сложными в нашем тяжелом «путешествии». Транспорта уже вообще никакого не было. Шло сплошное отступление наших войск. Военный эшелон с ранеными, в котором мы ехали, так и остался в Гатчине.

Нас, всех детей, выгрузили из санитарного поезда и повели пешком в сторону Пушкина. В пути следования нас также постоянно преследо­вали бомбёжки и пулеметные обстрелы с самолётов. Одни улетали, дру­гие прилетали, и так продолжалось всё время. Воспитатели и старшие ребята не отпускали нас ни на шаг от себя. Меня и сестренку постоянно опекала мамочка. Это большое счастье, что она была вместе с нами.

В первых числах сентября 1941 года наш детский дом насчитывал уже больше ста человек. Это были грязные, оборванные, больные и го­лодные дети. На станции Александровская местные власти нас сытно накормили и к вечеру на подводах доставили в Пушкин, где нас размес­тили в бывшей школе рядом с вокзалом «Царское село». Здесь уже была организована нормальная медицинская помощь, хорошее питание, дос­тавили новую одежду и обувь.

Но так продолжалось недолго. В одну из ночей к нам в помещение забрались какие-то люди и забрали радиоприёмник. Оставаться здесь было небезопасно. Арина Алексеевна приняла решение перевезти наш детский дом в здание на Парковой улице, дом 18, где в подвале было устроено мощное бомбоубежище. Это был чудесный особняк с краси­вой внешней и внутренней архитектурой. Но, переехав на новое место, наша жизнь не улучшилась. С каждым днем становилось меньше про­дуктов, не хватало медикаментов. Бомбили и днем и ночью. Наши вой­ска отступали, несли на себе раненых или просто тащили на палатках. Многих детей уже успели разыскать и забрать родственники. В детском доме остались в основном найденыши, которых подобрали в пути и мы, дети обслуживающего персонала. Судьбу заведующей, Арины Алексе­евны, которая с группой детей из Ленинграда ушла с последним взво­дом наших войск, в дальнейшем я не знаю.

18 сентября 1941 года к нам в бомбоубежище ворвались немецкие солдаты с автоматами, нацеленными прямо на нас. Они выглядели страшно — в серо-зеленой форме, рукава гимнастерок закатаны до лок­тей, сапоги с окованными подошвами, на поясе у каждого висело по три-четыре гранаты с длинными ручками. Первая ночь в плену прошла очень тревожно, никто не ложился спать, все ждали чего-то страшного и ужасного. Через несколько дней бои на улицах стали затихать, к нам опять пришли несколько немцев во главе с офицером и стали потро­шить наши личные вещи, с женщин снимали украшения. И около выхо­да теперь поставили охрану.

Так нас продержали больше недели: воды, еды не было. Одна из воспитательниц знала немецкий язык, пыталась объяснить немцам о нашем ужасном положении, но её силой затолкали обратно в подвал. В какой-то момент, совсем уже придя в отчаяние, она выскочила на улицу и стала кричать на немецком языке о помощи детям. Один не­мецкий офицер, проходя мимо, услышал её крики и спустился к нам. Увиденная им картина видимо потрясла его так, что он пулей вылетел обратно. А картина действительно была страшная: большая масса детей и женщин заживо умирали с голоду, без воды, без свежего воздуха. И через какое-то время нам разрешили выходить на улицу, где все кто мог, пытались ползать по огородам, не думая уже о снарядах, которые летали над головами.

В верхних этажах нашего дома немцы разместили свой штаб и очень сильно его охраняли. Нас, жителей подвала немцы, сильно не бес­покоили, так как вход и выход из подвала у нас был отдельный. Во дво­ре в садике фашисты устроили кухню. Они привезли на машинах боль­шие котлы на колёсах — полевые военные кухни, топили их и варили себе еду. Мы, мальчишки постарше, с любопытством и страхом тайком наблюдали из своего укрытия, как кормили немецких солдат. Всем офицерам и большим чинам еду разносили в верхние этажи нашего до­ма, а затем солдаты подходили, каждый со своим котелком, и получали свою порцию еды.

На нас, голодных ребятишек, это действовало жутко. Постепенно мы осмелели и, когда заканчивалось кормление, мы стали подходить ближе к кухне. Мы часами ждали, пока их повар выбросит из котла кость. Тогда мы с жадностью набрасывались на эту «пищу», вырывая из рук друг у друга. Фашистские изверги смеялись и издевались, при этом фотографировали нас. Чтобы хоть как-то выжить и прокормиться, мы вынуждены были собирать гнилую картошку, рыться в помойных ямах около немецких кухонь.

В ноябре 1942 года стало совсем холодно. Температура воздуха по­нижалась до 25 градусов мороза, а голод донимал ещё больше. Благода­ря изобилию детских одеял и матрасов, которые мы успели набрать за­ранее с собой, мы как-то ещё согревались, прижавшись друг к другу. И всё же люди стали умирать. Сперва умирали дети самые слабые и боль­ные, а затем и взрослые. Хоронить их было негде, да и некому. Мёртвых выносили в самый конец двора и зарывали прямо в снег.

В начале декабря мы с мамой попытались пробраться к себе домой на улицу Коминтерна. Мы пошли через Екатерининский парк, так было ближе. Но перед самым выходом из парка нас задержали немецкие пат­рули и приказали повернуть назад. С левой стороны парка было видно сильное зарево пожара, крики, стоны и страшная суета. Это, оказывает­ся, горел Екатерининский дворец, в котором размещался немецкий гос­питаль. Со второй попытки и другой стороной мы смогли с мамой схо­дить в свою квартиру и притащить, сколько смогли, тёплых вещей.

Наступил новый 1942 год. Все взрослые и дети, конечно, вспомина­ли довоенные новогодние елки с подарками.

Ещё до прихода немцев однажды я забрался на чердак нашего «приюта». Моё внимание привлекли большие ящики. В них оказались новогодние елочные игрушки. Прошло четыре месяца и накануне Ново­го года, я вспомнил об этом. С приходом немцев вход в верхние этажи дома был запрещен, но желание сбегать на чердак и принести елочных игрушек победило. Никому не сказав ни слова о своём намерении, я пошёл на первый в своей жизни подвиг. Но не успел я подняться и до второго этажа, как внезапно получил сильный удар в лицо от немецкого кованого сапога. Залитый кровью и с рёвом я скатился до самого подва­ла. На мой плач выскочила мама и на этом мой подвиг и закончился.

В середине февраля нас осталось человек 10-12. Немцы нас выгна­ли из подвала. Мы с мамой пошли к себе домой. Придя в квартиру, мы застали её открытой, а соседка, что жила рядом в комнате лежала мёрт­вой. Квартира была разграблена.

Чтобы хоть как-то выжить, мы с мамой ходили каждый день по со­седним деревням и просили милостыню и подаяния. Иногда люди пода­вали что могли — кто картофелину, кто свеклину, кто сухарик, но боль­шинство не могли помочь ничем.

К концу февраля немцы стали сгонять всех жителей города Пушкин и его окрестностей — Александровской, Тярлево, Павловска и др.- в центр города для отправки в концентрационный лагерь.

Печатается в сокращении.

Продолжение следует — Я мечтал о счастливой жизни хоть на один денёк

Источник: Как это с нами было: воспоминания бывших малолетних узников фашистских концлагерей. — СПб. : Серебряный век, 2008. — Часть 2.