Ужасней и трудней ничего быть не может…

Читайте первую часть:
Каждый день рав­нялся многим месяцам обычной жизни

В январе врача Милову как-то вызвали в квартиру № 67 на Бо­ровой улице, 11/13.

«Дверь была открыта, — сообщила она, — я нашла комнату, без стука вошла и увидела жуткую картину. Полутемная комната, стены покрыты инеем. На полу заледеневшая лужа. На стуле труп четыр­надцатилетнего мальчика. В колыбели труп младенца. На кровати мертвая хозяйка квартиры, К.К.Вандель. Рядом с ней ее старшая дочь, Мика, растирает ее полотенцем, но безуспешно, оживить нель­зя. В один день Мика потеряла мать, сына и брата, все погибли от холода и голода. А в дверях, от слабости еле держась на ногах, стоит их соседка Лизунова, бессмысленно глядя на окружающее. Она тоже умерла на следующий день».

Зимой 1941/42 года учительница А.Н. Миронова спасла свыше сотни детей. 28 января она записывала в дневнике:

«17-я линия, дом 38, кв.2 (на Васильевском острове) — взяли Юру Степанова, 9 лет. Мать умерла, мальчик все дни спал возле мер­твой матери. (Он сказал: «Как мне от мамы было холодно!») Ни за что не хотел идти со мной, плакал, кричал. Трогательно прощание с матерью («Мама, как же ты будешь без меня!»)».

Еще одна запись в дневнике Мироновой: «Проспект Мусоргского, 68, кв.30. Взяли девочку, Шуру Соко­лову, родилась в 1931 году. Отец на фронте, мать умерла. Труп ма­тери на кухне. Ребенок грязный, руки в струпьях — чесотка. Нашли ее под матрацем, зарылась в грязное белье».

В.Н. Иванов, секретарь горкома ВЛКСМ, писал о зиме 1941 года: «Должен сказать, что ужасней и трудней ничего быть не может. Я ра­ботал и непрерывно был психологически травмирован. Сил не было глядеть, как падают вокруг люди. Человеческие существа просто ис­чезли, не могли выдержать».

По официальным отчетам, в комсомольских бригадах было 983 че­ловека, кроме них мобилизовали 500 — 600 молодых людей в каждом районе города. Молодежь обошла 29 800 квартир, оказала помощь 8450 ленинградцам, ежедневно посещала 10 350 голодающих. По дру­гим данным, число посещенных квартир составило 13 810, число лю­дей, которым оказали помощь, — 75 000.

В какой-то мере высокая смертность начала облегчать решение проблем. Цифры не особенно точны, это признают все советские ав­торы. В ноябре, вероятно, умерло от голода 11 085 человек, в декабре почти в 5 раз больше — 52 881. Цифры за январь и февраль менее точны, один из наиболее осторожных авторов, А.В.Карасев, утверж­дает, что в январе умирало в день от 3500 до 4000 человек, т.е. от 108 500 до 124 000 в месяц. Дмитрий Павлов, который должен был кормить выживших, указывает, что за январь и февраль вместе умер­ло 199 187 человек. Но цифра занижена. По данным перегруженного ленинградского похоронного бюро, умерло в ноябре 9219 человек, в декабре 27 463. А цифры за январь и февраль вообще отсутствуют.

Почти все эти смерти были вызваны голодом и сопутствующими ему болезнями. К декабрю в больницах и клиниках дистрофия была у 70 % пациентов, а в январе — у 85 %, в большин­стве это были мужчины, их смертность составила около 85 %. В феврале и марте большинство составляли женщины. В одном офи­циальном отчете указано, что в ту зиму в больницах умерло 30 — 35 % доставленных туда людей. Согласно более точным подсче­там, за 1-й квартал 1942 года смерть от дизентерии составляла 40,7 %.

Такого количества болезней и смертей не знала современная история. В 1941 году в Ленинграде смертность выросла по сравнению с 1940 годом на 32 %. В 1942 году она стала в 15 раз выше, чем в 1940-м. В ленинградских больницах в довоенные годы смертность составляла 6 — 8 %, в 4-м квартале 1941 года достигла 28 %, а в 1-м квартале 1942-го — 44,3 %. За весь 1942 год она составила 24,4 %. Астрономически возросло общее число заболеваний: тиф — с 4 до 60 %, дизентерия — с 10 до 50 %, желудочно-кишечные болезни — с 4,5 до 54,3 %. Стали более опасными все хирургические операции, здесь об­щая смертность возросла в 5 раз. Сердечные заболевания среди бло­кадников старше 40 лет составили 40 %.

В таких условиях в Ленинграде день ото дня существенно умень­шалось число едоков. Хотя их все-таки оставалось гораздо больше, чем продовольствия. Судя по числу выданных карточек, общее число жителей в январе — 2 282 000. В первом квартале — 2 116 000. Ко­личество лиц, получавших рабочие карточки, — около 800 000 (после 25 декабря по 200 г получали не менее 700 000). Детям и служащим тоже давали по 200 г в день. Среди этой категории (с 21 ноября по 25 декабря норма 125 г в день) смертность была самая высокая.

Жданов отлично понимал, что люди так существовать не могут. Желая сберечь хотя бы некоторые группы населения, он 27 декабря приказал открыть так называемые «стационары», где еда была чуть получше, где имелось минимальное медицинское наблюдение. Эти центры предназначались для служебной элиты, для тех кадров, ко­торые еще можно было спасти, но на деле многие туда прибывали в таком состоянии, что вскоре умирали. Имеются данные, что к 9 ян­варя там лечились 9000 человек. В этот день Жданов приказал значительно расширить стационары, 14 января городские власти сообщили об увеличении числа коек до 16 450.

Один из главных центров оздоровления находился в гостинице «Астория», там имелось 200 коек, и основном для ученых, писателей, интеллектуалов.

Николай Маркевич, корреспондент газеты «Красный флот», жил 30 января в «Астории». Он писал: «Гостиница мертва. Как и во всем городе, здесь ни воды, ни света. В темных коридорах изредка появ­ляется человеческая фигура, освещая себе путь фонариком «летучая мышь», карманным фонариком или просто спичкой. В комнатах очень холодно, температура выше пяти градусов тепла не поднима­лась. Пишу эти строки почти окоченевшей рукой».

Но стационар был каплей в море, это явствует из обращения Со­юза писателей 16 января в совет Ленинградского фронта:

«Положение ленинградских писателей и их семей стало исклю­чительно опасным. Недавно 12 писателей умерли от голода. Сейчас в больницах свыше 15 писателей, многие еще ждут очереди. Вдова писателя Евгения Панфилова, погибшего на фронте, умерла от голода, несмотря на все попытки ее спасти (наши возможности очень ограниченны), и у нее осталось трое детей. В последние дни срочно пришлось вызвать с фронта поэта Илью Авраменко из-за критического состояния его жены и новорожденного ребенка. В семьях писателей очень высока смертность. Достаточно сказать, что в семье выдающегося советского поэта Николая Тихонова, ныне входящего в группу писателей Ленинградского фронта, умерло 6 человек. В Доме писателей в настоящее время лежат люди, уми­рающие от голода, которые уже не могут ходить и которым мы не в состоянии помочь».

Всего было открыто 109 стационаров, где 63 740 человек получили какую-то помощь.

На одном участке вроде бы слегка просветлело: наконец улучши­лось положение на Ладожской ледовой дороге. Стали сказываться срочные меры, принятые, чтобы наладить железнодорожную связь между озером и Ленинградом. 11 января Государственный комитет приказал строить железнодорожную линию от Войбокало до Ледовой дороги. К 10 февраля с помощью военных строительство железной дороги от Войбокало до Кобоны и Козы было закончено, рейс через Ладогу сократился на 32 километра.

В первые 10 дней января по Ледовой дороге было доставлено в Ленинград 10 300 тонн грузов, и в следующие 10 дней их объем удво­ился, составив 21 000 тонн.

18 января норма впервые была перевыполнена. Впервые с начала войны потоком пошло в Ленинград продовольствие! Теперь оно по­ступало быстрей, чем потреблялось, — отчасти оттого, что улучши­лась доставка, отчасти оттого, что страшно уменьшилось население.

Дмитрию Павлову, уполномоченному по продовольствию, стало чуть легче дышать. 20 января он уже располагал почти трехнедель­ным запасом продуктов, часть в самом Ленинграде, часть в пути через озеро или на складах в ожидании отправки. Вот его схема, где все учтено в тоннах:

Конечно, в действительности запас муки в Ленинграде был па 3 — 4 дня, но впереди забрезжил свет. 24 января Павлов увеличил нормы вторично: 400 г в день рабочим, 300 г служащим, 250 г иждивенцам и детям. 11 февраля опять увеличил: рабочим 500 г, служащим 400 г, иждивенцам и детям по 300 г.

Эти шаги были предприняты наряду с важным решением Ждано­ва и Государственного комитета обороны: эвакуировать по Ледовой дороге из Ленинграда не менее четверти оставшегося населения -500 000 человек. 22 января был отдан официальный приказ, выпол­нение задачи возложили на Алексея Косыгина, будущего премьер-ми­нистра СССР.

Фактически еще б декабря командование Ленинградского фронта приказало эвакуировать население по Ледовой дороге и установило норму — к 20 декабря она должна была дойти до 5000 человек в день. Однако с августа 1941-го до 22 января 1942 года лишь 105 000 чело­век эвакуировали из Ленинграда, из них коренных ленинградцев 36 738, остальные — беженцы из Прибалтики.

Трудны были условия эвакуации по Ледовой дороге, большин­ству уезжавших приходилось добираться туда самим. Тысячи людей умирали на льду, и на всем пути от Кобоны до Сясстроя в декабре и в начале января были видны сломанные, брошенные автомобили и грузовики, в которых замерзли и погибли ослабевшие старики и младенцы. Не было возможности приютить или покор­мить эвакуированных. А комиссия по эвакуации была так плохо организована, что на эвакопунктах в ожидании скопилось сотни людей, многие потом возвращались домой. Часто эвакуированные гибли. Директор 2-го ремесленного училища пытался вывезти своих ребят из города, но их десять дней продержали и ледяных бараках на Ладожском озере, и в конце концов директору пришлось увозить уцелевших обратно в Ленинград.

Вот в каких условиях к 22 января было эвакуировано через Ла­дожскую ледовую дорогу 36 118 человек.

Теперь появилась надежда, что все изменится. Из Москвы прибы­ло несколько сот автобусов, их поставили в Войбокало. Сначала эва­куированных везли па Финляндский вокзал, там им должны были выдать горячую еду и 500 г хлеба, еще один килограмм хлеба они должны были получить, когда садились в нетопленный вагон поезда, отправляясь на Ладожскую базу в Борисовой Гриве. Затем их сажали в автобусы или открытые грузовики, везли через озеро в Жихарево, Лаврово, Коболу, а оттуда поездами в тыл. Предполагалось, что пе­реезд через Ладогу займет не более 2 часов. Через небольшие интер­валы там были установлены обогревательные и медицинские пункты.

Но на деле, конечно, прошла не одна неделя той холодной зимы, прежде чем были созданы минимальные условия. Эвакуированные так ослабели, что на посадку уходило очень много времени. Погрузка в эшелон, прибывший в Борисову Гриву 23 января, продолжалась полтора дня — так измождены были люди. И не многие это испыта­ние выдержали. Но и в Ленинграде они бы погибли.

Умирало все больше людей. Умерли: автор фантастических рома­нов Л.Р.Беляев, поэт А.П.Крайский, автор романа «Голод» (о голоде в Петрограде во время гражданской войны) С.А.Семенов, детский писатель Е.Я.Дашсо. Всего погибло 45 писателей. В Академии наук среди потерь: специалист по античной культуре С.А. Тебелев, по се­митской культуре П.К.Коковцев, историки Б.Л.Бугаевский, П.С.Садиков, 36 представителей Горного института, 8 — из химико- технологического, 7 — из Института железнодорожного транспорта, 136 архитекторов, художники А.И.Савинов, В.З.Зверев, Н.А.Тырса, А.А.Успенский, И.Я.Билибин (всего 83 из 225 ленинг­радских художников), композиторы — В.К.Томилин, Н.П.Фомин, Б.Г. Гольц, профессор П.Н. Шеффер и многие другие, 9 артистов Ма­лого оперного театра, 29 — Мариинского, 44 сотрудника Русского музея (на 13 февраля), 130 из 560 сотрудников Эрмитажа, оставших­ся в городе, сотни врачей, учителей, инженеров, профессоров и сту­дентов. Тысячи людей, блестящих, талантливых, образованных, творческих. Умерли в любимом городе.

Среди них много таких, как Алексей Ухтомский, выдающийся филолог. Ему было 66, когда началась война. Он только что опубликовал в издательстве Ленинград­ского университета свои лекции о нервной системе, собирался в 1941/42 учебном году ввести новый курс философии. Но с началом войны он отложил все занятия и стал организовывать специальное ис­следование травматического шока и других проблем, связанных с войной. Его лаборатория и весь институт прекратили работу, отпра­вились в Елабугу и Саратов, а он отказался уезжать. Всю жизнь вер­ным другом была Надежда Ивановна Бобровская, теперь она тяжело болела: 6 июня перенесла кровоизлияние в мозг. Он дома, в своей квартире, ухаживал за ней, да и сам был болен: хроническая гипер­тония, на ногах — небольшая, но прогрессирующая гангрена. И еще, хотя об этом знали немногие, обнаружились первые признаки рака пищевода.

И все-таки он отказался уехать с лабораторией. 25 сентября На­дежда Бобровская умерла, но уезжать Ухтомский все равно отказы­вался. В его записях ни одного упоминания о собственных болезнях, а ведь к октябрю он почти не мог глотать.

Старый друг А.И. Колотилов спросил, почему он не уезжает из Ле­нинграда. «Я должен закончить работу, — сказал Ухтомский. Жить мне уже недолго, умру здесь. Поздно уезжать».

2 декабря отмечалась 50-я годовщина со дня окончания Лени­ным университета. В актовом зале состоялся митинг. Зажгли элек­тричество, на сцене откуда-то появились цветы. Ледяной ветер в зале, выбитые окна, сугробы па полу. Во время митинга завыли сирены воздушной тревоги, иногда слышны были разрывы снаря­дов.

Ухтомский в это время страдал от эмфиземы легких, пальцы ног поражены были гангреной, прогрессировал рак, но говорил он с та­кой силой, что, по мнению участников, это было одно из самых ярких его выступлений.

И он сумел пережить зиму, часто выступая с лекциями в ледяных залах университета. Друзьям он сообщил: «Дома уныло. На людях гораздо веселее».

И в конце весны он был жив, а 27 июня, несмотря на гангрену, рак, эмфизему, гипертонию, пешком пришел из своей квартиры на 16-й линии Васильевского острова в Зоологический институт. Вме­сте с другими учеными он обсуждал там кандидатские диссертации В.В. Кузнецова и Л.М. Мищенко и выступил в качестве официаль­ного оппонента Н.Н. Малышева, защищавшего докторскую диссер­тацию на тему «Данные по физиологии электронов». Представле­ние и защита докторских диссертаций продолжались в Ленинграде непрерывно в течение всей страшной зимы — в бомбоубежищах, в подвалах. В первые месяцы войны защищено было 847 диссер­таций. В декабре Ленинградский горком партии предупредил уче­ных: «не допускать либерализма при оценке научных работ» в связи с войной и лишениями.

Источник: // Солсбери Г. 900 дней. Блокада Ленинграда. – М. : Эдиториал УРСС, 2000. – С. 504-515.