В центре испытательной работы над ракетой ФАУ-2

Читайте первую часть материала:
Работа с трофейной техникой

ПЕННЕМЮНДЕ [1]

Генрих Наумович Абрамович, конец 1950-х.

До 9 мая на севере Германии еще шли бои. К этому времени мы на своем виллисе добрались до Штеттина и 10 мая, получив в штабе фронта маршала Рокоссовского разрешение перебираться на остров Свинемюнде, где остатки фашистских частей были накануне добиты, двинулись через понтонный мост, наведенный советскими войсками от Штеттина к Свинемюнде.

Мы въехали на этот остров в восточной его части и двинулись на запад к курортному городку Пеннемюнде — центру конструкторско-исследовательской и испытательной работы над ракетой ФАУ-2. Как и все места, где только что с боями прошли войска, остров Свинемюнде выглядел необитаемым. Пустынными были прекрасные песчаные пляжи, тянущиеся вдоль всего острова. В спокойной сероголубой дали Балтийского моря — ни судна, ни яхты, ни лодки… Окна и двери красивых отелей, разбросанных по берегу, закрыты.

Шикарное пустое шоссе время от времени пересекает железнодорожное полотно. На первом же переезде мы были несколько обескуражены. Шлагбаум, который был до этого закрыт, при приближении нашей машины открылся. Перебравшись через переезд, мы остановились, чтобы с помощью сторожа ориентироваться на местности. Карта у нас была, но интересовавшие нас объекты на ней не значились. Однако никакой охраны переезда найти не удалось. Потратив с полчаса, мы поняли, что шлагбаум управляется сервоприводом, соединенным с фотоэлементом. Если поезда нет, то при подходе автомашины шлагбаум автоматически открывается и затем закрывается. Последующие переезды мы, уже обученные, проходили без остановок. (В настоящее время автоматическими шлагбаумами никого не удивишь — но тогда…)

Вскоре выехали в ту часть острова, которая называется Пеннемюнде, и тут впервые около большого отеля «Дильнер и сын» встретили человека. Это был пожилой мужчина. Он вел, держа одной рукой на двух поводках (белом и черном) двух собачек на коротких ножках — скочтерьеров — аспидно-черного и белоснежного. Заговорили. Выяснили, что он и есть Дильнер. Получили и приняли приглашение поселиться в его отеле. Приехавшая через некоторое время комиссия во главе с генералами ракетных войска Гайдуковым и Софроновым разместилась в этом же отеле и действовала в содружестве с нами, точнее, шла по нашим следам.

От Дильнера мы узнали, что ракетный центр размещен в западной оконечности Пеннемюнде. Он же привел ко мне крупного, полного человека, который отрекомендовался: Нимвеген, заместитель фон Брауна по коммерческой части, и тут же поведал нам о своей ловкости. При входе передовых частей в Пеннемюнде осматривались все жилища: искали скрывавшихся фашистских офицеров и солдат, но в дом Нимвегена никто не зашел — он в своем саду на высоком шесте укрепил флаг Чехословакии (жена по происхождению чешка).

Нимвеген сопровождал нас при осмотре объектов ракетного центра и давал не слишком квалифицированные пояснения. Впрочем, у него нужно было только выяснить местоположение, время создания и начала действия той или иной установки. В деталях не трудно было разобраться и без пояснений.

Несмотря на имевшийся у нас опыт создания больших аэродинамических труб ЦАГИ, остающихся и до сих пор (спустя 50-60 лет) первоклассными сооружениями, крупные испытательные стенды Пеннемюнде производили большое впечатление. По сравнению с известными мне аналогичными стендами НИИ-1 того времени и только что виденными стендами БМВ в Басдорфе — эти были колоссами. Разумеется, уже через несколько лет после этого у нас и в США появились испытательные установки (во много раз более крупные), но в то время масштабы испытательной работы у фон Брауна в Пеннемюнде поразили своим размахом.

Некоторые стенды для огневых испытаний двигателей и ракет представляли собой вертикальные башни с высотой в наземной части 20- 30 м. Внутри башни в специальном стволе вертикально закреплялась ракета ФАУ-2 (высота ракеты 14 м) в сборе или ее двигатель (выхлопным соплом вниз), топливо с расходом 125 кг в секунду подавалось из баков ракеты или стендовых баков (спирт и жидкий кислород). Тяга измерялась на весах, а расход компонентов — специальными расходомерами. В выхлопной шахте струя продуктов сгорания поворачивалась в специальном ложе на 90° и выбрасывалась в сторону моря (стенды стояли у берега). Стенки шахты и ложе охлаждались водой, которая разбрызгивалась специальными рядами форсунок и, поглощая тепло, испарялась. Опыт сопровождался страшным грохотом (шумоглушение не предусматривалось) и вырывавшимися из ложа клубами пара.

Имелись стенды для холодной «проливки» и гидростатических испытаний охлаждающей рубашки двигателя и баков, передвижная установка для автотранспортировки ракеты в лежачем положении с устройством для перевода в вертикальное положение и установки на специальный стол, с которого производился пуск ракеты.

Все это и другое оборудование мы тщательно фотографировали, сопровождали описаниями и регулярно отсылали в Москву, где работники НИИ-1 при участии референта министра инженера Гильзина изготовляли альбомы, которые изучались в министерстве с вниманием. Для связи использовался находившийся в моем распоряжении самолет — средний американский бомбардировщик Б-25, который пилотировал известный старый летчик Кудрин (второй пилот — Байкалов). При возвращении из Москвы самолет проходил с грохотом на бреющем полете над крышей нашего отеля и, покачивая крыльями, докладывал о прибытии. Мы вскакивали в виллис и мчались на аэродром встречать летчиков. Аэродром Пеннемюнде был оборудован несколькими широкими взлетными бетонными полосами. Один из работников аэродрома нам рассказал, что весной 1945 года русский пленный летчик пробрался к военному самолету, стоящему на аэродроме, и улетел на нем в зону Советской Армии. Впоследствии я узнал, что это был летчик Девятаев. Сначала он был репрессирован, как все побывавшие в плену, а впоследствии получил за этот подвиг звание Героя Советского Союза (правда, лишь к 25-летию победы в 1970 году).

При осмотре лаборатории и мастерских института я обратил внимание на то, что многие прецизионные станки в приборном цеху имели штамп «Сделано в США, 1943 год». Нимвеген очень оживился при разговоре об этом и рассказал, что в начале 1943 года его вызвал фон Браун и приказал достать 30 прецизионных станков. Нимвеген пояснил, что эти станки были очень дефицитными, и их распределял сам Гиммлер. Гитлеровское руководство почти до конца войны не оценило возможности ракет ФАУ-2 (как и описанной мною ранее другой реактивной техники) и поэтому ничего получить от Гиммлера фон Браун не мог. «Что ж, — говорит Нимвеген, — я взял цистерну спирта и отправился с острова Свинемюнде на материк. Пришлось пересечь всю Германию с северо-востока на юго-запад, — станков в стране не нашел. Тогда я направился в нейтральную Испанию и там через одного коммерсанта, который был связан с племянником Черчилля, обменял спирт на 30 станков (якобы для Испании приобретенных через Англию в США), и они были доставлены мною в Пеннемюнде. Вся операция заняла меньше трех месяцев».

Интересно, что военные самолеты Англии и США часто летали над Пеннемюнде, но серьезной бомбежке германский центр ракетной техники не подвергался. Лишь под конец, перед приходом наших войск, был один налет, но заметного ущерба центру он не нанес. Видимо, союзники не ожидали, что в эту войну он сыграет большую роль и предпочитали его получить в целости и сохранности. Таким я его и увидел.

Не обошлось и без происшествий. В первое же посещение топливохранилиша в Пеннемюнде я решил взять для отправки на анализ в Москву пробу бесцветной жидкости, обнаруженной в одной из цистерн. В отеле вышел на балкон рассмотреть свой трофей. Бутылка в моих руках тут же разорвалась. Залитые лицо, руки и гимнастерка покрылись белыми пятнами. Пятна с кожи постепенно сошли, но гимнастерка навсегда утратила опрятный вид. Впоследствии выяснилось, что я имел дело с концентрированной перекисью водорода (крепостью выше 60%), которая на солнце, особенно при наличии твердой примеси (пылинки в бутылке) бурно разлагается (взрывается) с выделением кислорода. Это было однокомпонентное горючее, на котором работала турбина турбонасосного агрегата двигателя ФАУ-2.

Сначала моя подкомиссия развернула бурную деятельность по отправке в Москву не только информации, но и проб топлив, транспортабельных (для самолета) агрегатов и деталей ракеты. Однако эта деятельность была сужена командой министра, которую мне с нашей собственной авиапочтой передал из Москвы В.Ф. Болховитинов. Меня попросили ограничиться фотографиями и информацией, но не становиться в положение хозяина материалов по ракетной технике и уступить эту роль комиссии Гайдукова — Софронова. Моей информации придавалось, как писал В.Ф. Болховитинов, большое значение, ее тщательно изучали, но руководство Минавиапрома не хотело, чтобы министерству поручили работы над ракетами в полном объеме. В дальнейшем эта тематика в значительной своей части и «ушла» в другое министерство.

Остановлюсь еще на одном эпизоде. От Нимвегена я узнал, что в Балтийском море в 25 километрах от Пеннемюнде находился островок, на котором помещалась испытательная установка для запуска ракет ФАУ-2. Море было еще заминировано, и до острова можно было добраться только по воздуху. Облет острова на Б-25 показал, что посадить туда наш самолет нельзя. Длина острова меньше километра, ширина — метров триста. По краям острова видны здания — два жилых дома, маяк и пусковая вышка для ракет, окруженные участками леса; в средней части — зеленый луг. Решил попросить для этой цели у воздушной армии, приданной фронту Рокоссовского, самолет У-2 (По-2). Самолет мне выделили, но возникла трудность: машина была — двухместной. Демков, считавший себя моим телохранителем, устроил истерику, заявил, что не пустит меня одного, а я не мог поручить ему заняться разведкой ввиду его недостаточной технической компетентности и не слишком большой сообразительности. Наблюдая за нашим спором, летчик предложи нам обоим разместиться на заднем сидении, и мы втроем вылетели на остров. Посадка прошла удачно, но снова возник спор. Я считал, что у самолета следует оставить летчика и Демкова (для охраны), а сам решил отправиться в разведку. Пришлось приказать подполковнику Демкову остаться у самолета.

Сначала я осмотрел маяк — ненужное мне, но любопытное сооружение — вращающийся многогранник из специальных стекол с мощной ртутной лампой. Высота светильников около 2 м. У перепуганного смотрителя маяка — он видел советского офицера впервые — я узнал, что живущий на другом конце острова начальник пусковой установки ФАУ-2 является одновременно хозяином (арендатором) всех угодий и по совместительству занимается сельским хозяйством. На пути к пусковой установке Демков догнал меня, уговорил взять с собой. Подошли к пусковой башне и видим, навстречу спешит какая-то пожилая женщина. На чистом русском языке она объяснила, что является женой начальника пусковой станции — инженера-электрика, который в двадцатых годах как иноспециалист работал несколько лет на заводе «Динамо» в Москве. Тогда она и вышла за него замуж. По нашей просьбе она вызвала мужа, и со связкой ключей в руках он повел нас осматривать станцию, которая напоминала огневой испытательный стенд с открывающейся крышей. Отпирая столы и шкафы, он доставал инструкции и методические записки по обработке результатов летных испытаний, точнее — отстрелов. Рассказал о том, что при первых стрельбах в 1942-43 годах управление часто не срабатывало и ракета летела, «куда хотела». В частности, возник дипломатический скандал, когда одна из ракет упала у берегов Швеции.

Посещение станции оказалось очень информативным и интересным. При этом случились два события, не имевших, правда, отношения к технике. К одному из столов, в котором вместо ящиков была запирающаяся деревянная шторка, не подошел ни один ключ. Я попросил Демкова вскрыть шторку прикладом автомата. Он быстро взялся за конец ствола правой рукой, а за верхнюю часть приклада левой — и вышиб шторку. Но тут раздался выстрел — Демков забыл поставить автомат на предохранитель. Вижу, все с испугом смотрят на меня. Оказалось, что пуля, пробив край моего летного шлема, ушла позади меня в стену. Казалось бы, все обошлось, но в это время Демков побелел как мел, а из большого пальца его правой руки хлынула кровь. Он пальцем прикрывал отверстие ствола во время выстрела. По счастью, у немки — бывшей москвички с Покровки — оказался перевязочный пакет. Пострадавшему наложили жгут, сделали повязку, и мы с кучей взятых материалов собрались двинуться к нашему самолету.

Но начальник станции попросил нас задержаться. Он заявил, что в амбаре у него сидят два немецких солдата из охраны, которых не взяли на последний мотобаркас, ушедший с острова в конце апреля. Солдаты, по его словам, хотят сдаться нам в плен. При перегруженности самолета забрать их мы не могли и приняли решение отнять у солдат орудие, увезти с собой, а об их местопребывании сообщить в Пеннемюнде. Я подал команду выбросить все оружие в приоткрытые ворота амбара.

Солдаты послушно выполнили команду и, подняв руки вверх, вышли из амбара. Сообщив им наше решение и нагрузившись немецкими автоматами и пистолетами, мы вернулись к самолету и благополучно долетели до аэродрома Пеннемюнде.

Из интересных материалов, добытых нами в КБ фон Брауна, отмечу секретную книгу Зенгера «Сверхдальний ракетоплан», в которой описывался проект крылатой ракеты-самолета с мощным ЖРД, способной облететь вокруг Земли (с волнистой траекторией, поднимавшейся до высоты 500 км и опускавшейся до плотных слоев атмосферы, от которых рикошетом за счет подъемной силы ракета «отражалась» и вновь уходила вверх и т.д.). Было и много других интересных сведений. В частности, от Нимвегена мы узнали, что серийное производство ФАУ-2 осуществлялись на подземном заводе в Нордхаузене — в Тюрингии, но в мае этот город относился к американской зоне оккупации Германии, и попасть туда пока не представлялось возможным.

Загрузившись в Пеннемюнде и оставив для дальнейшей работы по вывозу объектов техники комиссию генерала Софронова, мы отправились на юг Германии в Саксонию, в городок Ауэ, расположенный у самой Чехословацкой границы. Здесь Германию от Чехословакии отделяет горный район — Восточная часть Гарца.

В этой поездке принял участие и начальник НИСО генерал Н.И. Петров, которого интересовала известная приборная фирма «Фусс». Наклонные микроманометры Фусса и другие лабораторные приборы в двадцатые годы закупались при оснащении московского ЦАГИ до того времени, пока не были созданы более совершенные отечественные приборы (микроманометр ЦАГИ конструкции А.Г. Бычкова и т.п.). Однако на этот раз Н.И. Петрова интересовали самолетные приборы. Не будучи специалистом в этой области, я выступал как переводчик, помогал Н.И. Петрову вести беседу с главным инженером фирмы Пфайдером. Запомнился продемонстрированный нам прибор для непосредственного измерения в полете числа Маха. В то время он был новинкой и предназначался для реактивных самолетов. В беседе Н.И. Петров высказал сожаление, что беседа идет на немецком языке, а он лучше знает английский. Пфайдер понял его без перевода и тут же перешел на английскую речь. Однако Н.И., как выяснилось, владел английским «не в совершенстве», и пришлось тут же попросить Пфайдера вернуться к немецкому, мотивируя тем, что так мне легче вести записи беседы. Захватив образцы самолетных приборов и описания, Н.И. Петров отбыл в Берлин, а я остался в Ауэ, так как узнал от Пфайдера, что некоторые фирмы, расположенные поблизости, выполняли заказы БМВ и Юнкерса — изготовляли лопатки для газовых турбин и компрессоров турбореактивных двигателей.

В Ауэ такой фирмой оказалось старинное предприятие «Вэльнер и сыновья», поставлявшее во многие страны мира столовые приборы для океанских лайнеров (в частности, для «Нормандии», «Королевы Елизаветы I» и др.) и крупных отелей и ресторанов. Директор-распорядитель фирмы Мюллер повел нас прежде всего в музей, где хранились образцы приборов (ложки, ножи, вилки, сахарницы, конфетницы, кофейники и т.п.), изготовленные более чем за сто лет существования фирмы. Это были приборы из серебра, фраже и стали, а также покрытые слоем серебра или позолоченные.

Все это было очень красиво, но турбинных лопаток в музее не оказалось. Этим заказом военного времени фирма после конца войны не хвалилась. По моей просьбе принесли набор турбинных лопаток для БМВ-003, затем провели нас по цехам. На прессах, предназначавшихся прежде для штамповки ложек и вилок, специальные заготовки путем последовательной штамповки превращались в готовые стальные лопатки. Мы собрали образцы от всех промежуточных операций, начиная с заготовки и кончая готовой лопаткой (кстати, ложки здесь тоже штамповались не за один раз, а за несколько операций, в каждой из которых использовался свой штамп). Все эти образцы в соответствующей последовательности были нами привязаны к листу тонкой фанеры, над каждым образцом была помещена соответствующая матрица (штамп). От Мюллера мы узнали, что алюминиевые лопатки для компрессоров ТРД изготовлялись на аналогичном предприятии, расположенном в нескольких десятках километров от Ауэ, в горной деревушке. Побывали мы вскоре и там и составили такую же «технологическую доску» со всеми промежуточными образцами, отражающими процесс изготовления компрессорной лопатки. Эти доски тут же улетели в Москву и были хорошо встречены там.

Я не буду останавливаться на посещении замков, музеев и готических соборов, куда мы заглядывали из любознательности; на коротких передышках в горных отелях; на переезде границы с Чехословакией и посещении Карлсбада; заезде в знаменитый центр саксонского фарфора Майсен под Дрезденом, так как все это не было связано с новой техникой и представляло только гуманитарный интерес.

Конец нашего пребывания в Ауэ совпал с концом Потсдамской конференции. Стало известно, что граница советской зоны передвинулась на запад. Тюрингия с Нордхаузеном попала в нашу зону, и мы двинулись через Хемниц в Нордхаузен -знакомиться с заводом, производившим ракеты ФАУ-2.

Перед отъездом из Пеннемюнде состоялся наш последний разговор с Нимвагеном.

— Вам, вероятно, интересно узнать все возможные подробности о работе над ФАУ-2 от самого фон Брауна, — сказал мне Нимваген.

— Похлопочите, чтобы меня командировали в американскую зону, и я Вам привезу фон Брауна.

Я ему ответил, что поскольку фон Браун предпочел ретироваться на Запад, а не остался в Пеннемюнде, вряд ли он захочет переехать в советскую зону.

— Но ведь Вы ничем не рискуете, — ответил Нимваген, — и в крайнем случае одним немецким коммерсантом (в моем лице) в советской зоне станет меньше. А вдруг я уговорю переехать сюда фон Брауна. Ведь ради этого стоит рискнуть!

Этим шутливым разговором закончилось мое сотрудничество с Нимвагеном. В дальнейшем к его помощи обращалась комиссия Сафронова, но подробностей я не знаю.

НОРДХАУЗЕН [2]

Посетив коменданта Нордхаузена, мы установили местонахождение подземного завода, начавшего в 1944 году серийное производство ракет ФАУ-2. Завод расположился в меловой горе, сквозь которую были пробиты большие продольные туннели (не помню, один или два) и проложен ряд поперечных туннелей. В продольном туннеле помещался главный сборочный конвейер; по поперечным подавали крупные детали и узлы. Оборудование было первоклассным. Особенно интересным показался в то время агрегат для точечной сварки отсеков корпуса ракеты, в котором приварка производилась сразу, если не ошибаюсь, в 80 точках.

Продвигаясь вдоль главного конвейера и осматривая боковые пролеты, мы добрались до выхода с противоположной стороны горы. Туннель переходил в открытую дорогу. С левой стороны дороги располагалось громадное кирпичное сооружение с большим количеством чугунных дверок. Это была огромная многокамерная кремационная печь. Справа от дороги стояли одноэтажные холодные бараки «в одну доску», огороженные колючей проволокой. Здесь помещался концентрацонный лагерь «Дора». Узники его трудились в меловой горе; истощенных и больных сжигали в печах. В меловой горе и лагере «Дора» погибло около 100 000 узников, людей разных национальностей. Но больше всего — советских граждан, попавших в плен. Незадолго до конца войны на заводе началось восстание, которое было жестоко подавлено. Семеро руководителей восстания были повешены, и виселицу с их трупами протащили для устрашения остальных по главному конвейеру.

На заводе в Нордхаузене немцы успели собрать около 800 ракет фАУ-2. Несколько десятков было сброшено на Лондон. Намечен был план первой серии — 2000 штук, но с окончанием войны эта работа прервалась. Много собранных ракет находилось на месте. Однако все чертежи ракет и все готовые приборные отсеки были изъяты американцами, которые побывали в Нордхаузене до нас.

Испытания двигателей к ракетам ФАУ-2, которые изготовлялись в Нордхаузене, проводились довольно далеко от этого города — на самом юге Тюрингии, близ границы Баварии. Местность тут гористая, покрытая густым лесом. Для испытательного стенда использовали глубокую штольню, из которой прежде добывали естественный шифер — черный слоистый минерал. На краю штольни выхлопом вниз подвешивался испытуемый двигатель. Спирт поступал из цистерн, а жидкий кислород шел по трубам из больших сосудов Дюара, куда накачивался машинами тут же расположенного кислородного завода. Такой же большой кислородный завод мы видели в Пеннемюнде (мощностью около 1000 л.с.). Зайдя в этот завод с черного хода и осмотрев его, мы вышли из главного входа и обнаружили надпись на дверях мелом: «Не разминировано». Капитан командир саперного батальона такой-то». Над надписью был нарисован череп и под ним скрещенные кости. Впоследствии оттуда вынесли несколько тонн взрывчатки и кучу взрывателей.

С собранной информацией я отбыл в Москву, а на место вызвал специальную рабочую группу, которую возглавили проф. Ю.А. Победоносцев и к.т.н. Б.Е. Черток (ныне член-корреспондент РАН). Там они провели большую работу вместе с оставшимися и собранными ими немецкими специалистами по восстановлению документации, лежавшей в основе конструкции и технологии ракет ФАУ-2. Аналогичную деятельность по воздушно-реактивным двигателям вели подкомиссия ЦИАМ по реактивным двигателям; подкомиссия ЦАГИ — по летательным аппаратам; подкомиссия ВИАМ — по новым материалам, используемым в реактивной технике. Дело не ограничивалось организацией выставок образцов трофейной техники и собранной литературы. Немецкие реактивные двигатели и их элементы изучались в работе на стендах и даже в полете. Для этой цели в ОКБ А.И. Микояна с помощью ЦАГИ и ЦИАМ были построены экспериментальные самолеты, на которых проводились в ЛИИ летные испытания ТРД ЮМО-004 и БМВ-003.

Была даже попытка с помощью законтрактованных немецких специалистов построить опытный реактивный самолет (автор Брадтке) и продолжить работы над реактивными двигателями с использованием достижений их техники, но она закончилась неудачей.

Оторванные от разобранных нашими и американскими трофейными командами экспериментальных установок в Германии и не имевшие достаточного доступа к советским институтам, немецкие специалисты не справились с такой задачей. Через пару лет их отпустили с миром на родину.

Однако опыт изучения немецкой реактивной техники, которая к концу войны сильно опережала нашу и американскую, был полностью использован в НИИ и ОКБ Минавиапрома и Минобщемаша и помог сильно продвинуться вперед в СССР, США и Англии. Эти страны стали мощными обладателями новейших образцов реактивной техники, уже опираясь на новые достижения своих НИИ и ОКБ (в аэрокосмической области).

РАБОТА В ЦИАМе

В начале 1945 г., работая в НИИ-1 Минавиапрома, я был приглашен в ЦИАМ для сотрудничества по совместительству. Начальник Института В.И. Поликовский старался привить этому учреждению стиль научной деятельности ЦАГИ, который он сам усвоил, проработав там в течение 15 лет. Мне была заказана организация деятельности в области аэрогазодинамики двигателей. Соответствующего специального отдела в ту пору ЦИАМ не имел, и я начал свою работу в качестве консультанта отдела компрессоров, наиболее близкого мне по тематике (аэродинамика колес и направляющих аппаратов, а также входных устройств). Руководил научным семинаром и иногда выступал на нем с докладами, редактировал отчеты и способствовал подготовке кандидатских диссертаций сотрудниками отдела (Фадеев, Никольский и др.).

В 1948 г., когда НИИ-1 превратили в филиал ЦИАМ’а, а начальником последнего был Т.М. Мелькумов, он пригласил меня на должность заместителя, но, вкусив от «прелестей» руководящей работы, я предпочел остаться начальником организованной мною ранее лаборатории газовой динамики в НИИ-1 (до 1952 г.), одновременно читал курс лекций по гидрогазодинамике в МАИ.

В ту пору я продолжал заниматься начатыми в ЦАГИ и продолженными в НИИ-1 работами по газовой динамике камер сгорания реактивных двигателей, которые нужно было организовывать и в ЦИАМ’е. Поэтому я принял предложение Т.М. Мелькумова возглавить научное руководство лаборатории горения ЦИАМ’а и покинул НИИ-1. Правда, с 1948 года я оставался в ЦИАМ’е в качестве совместителя, а штатным профессором стал в МАИ. Вместе со мной в названную лабораторию ЦИАМ перешли из НИИ-1 и некоторые сотрудники (Л.А. Вулис, Г.Ф. Кнорре, Л.А. Клячко, Д.А. Жестков и др.). Заместителем начальника в ЦИАМ ушел из НИИ-1 и Л.И. Седов, за ним последовали его ученики и сотрудники (Г.Г. Черный, Г.М. Бам-Зеликович, Л.И. Соркин, А.Н. Бунимович и др.), а также работники отдела прочности (профессора Феодосьев, Гольденвейзер и др.). Академик Л.И. Седов организовал в ЦИАМ’е самостоятельную лабораторию газовой динамики (1962), руководителем которой был назначен талантливый ученый Г.Г. Черный (ныне академик, а тогда еще не успевший защитить кандидатскую диссертацию). В эту новую лабораторию меня назначили научным руководителем по проблемам турбулентных течений; туда же перешли из лаборатории горения сотрудничавшие со мною молодые работники (О.В. Яковлевский, И.П. Смирнова, С.Ю. Крашенинников, А.Н. Секундов и др.). В короткое время новая лаборатория завоевала прочное положение не только среди подразделений ЦИАМ, но и в других институтах (ЦАГИ, НИИТП, МАИ, МГУ), в Академгородке Новосибирска, в конструкторских бюро. Ряд сотрудников лаборатории был удостоен Государственной премии, премий им. Н.Е. Жуковского, им. С.А. Чаплыгина и других наград.

Работы по аэродинамике силовых установок самолетов, использующих поршневой авиадвигатель, начинал в ЦАГИ во второй половине двадцатых годов Борис Сергеевич Стечкин, уже тогда предвидевший возможность применения в авиации воздушно-реактивного двигателя. Б.С. в 1929 году в журнале «Техника Воздушного флота» опубликовал пионерскую работу по теории прямоточного ВРД. Поначалу работа не получила должного резонанса ни в кругах аэродинамиков, ни мотористов, но спустя 15 лет, когда применение ВРД на самолете было признано перспективным, а затем и необходимым, эта работа стала знаменитой.

Должен признаться, что разрабатывая теорию прямоточного ВРД в 1939 году (опубликована в Трудах ЦАГИ, № 40, 1940 г.), я не знал о статье Б.С. Стечкина и решал ту же задачу другим способом. По-видимому, сказалась разобщенность ЦАГИ и ЦИАМ, оставшегося после выделения последнего в 1930 г. из ЦАГИ без Б.С., репрессированного сначала по «делу» Промпартии, потом — в 1937 г.

Вообще распространение исследований по гидроаэродинамике не только в авиационной и ракетной технике, но в других областях науки и техники обязано школе Н.Е. Жуковского и С.А. Чаплыгина — до революции профессоров МВТУ и МГУ, а с 1918 года возглавлявших ЦАГИ. Вокруг этих гениальных ученых собрался большой коллектив талантливых учеников — теоретиков и экспериментаторов, ставших, в свою очередь, основателями научных школ. Фамилии многих из них уже назывались или еще будут упоминаться.

В частности, перешедшие из ЦАГИ в НИИ-1 (НИИТП) ученые поставили этот институт на прочный фундамент механики жидкости и газа. В дальнейшем большая группа бывших сотрудников ЦАГИ была переведена из НИИ-1 в ЦИАМ, который в то время (1948-1952) не имел своей лаборатории газовой динамики. Таким путем были подкреплены в этой области лаборатории камер сгорания и лопаточных машин, а затем была создана лаборатория (ныне отделение) газовой динамики, которую много лет возглавлял Г.Г. Черный, избранный членом АН СССР.

В ЦИАМ’е получены важные результаты работ по общим вопросам газовой динамики (Л.К. Седов, Г.Г. Черный, А.Б. Вартажин, А.Н. Крайко, Г.М. Бам-Зеликович и др.); по теории турбулентности и турбулентных течений в каналах, струях и пограничном слое (С.Ю. Крашенинников, В.Р. Кузнецов, А.Н. Секундов и др.); по газовой динамике камер сгорания, компрессоров, турбин, входных устройств, выхлопных систем и реактивного двигателя в целом (Л.В. Гогиш, Ю.Ф. Дитяткин, Б.А. Жестков, Л.А. Клячко, В.Т. Митрохин, Д.А. Огородников, Л.Е. Ольштейн, Л.И. Соркин, Г.Ю. Степанов, К.В. Холщевников, А.Я. Черкез, В. Ягодкин и др.).

Многие из упомянутых ученых и их соавторы награждены Государственными Премиями, премиями им. Н.Е. Жуковского, им. С.А. Чаплыгина и им. 25-летия МАИ.

ЦИАМ — не только руководящий научный институт по двигателестроению, но и ведущий научный центр в области газовой динамики. Рядом с этой положительной оценкой работы ЦИАМ вспоминается и одно темное пятно. Выше при рассказе о ЦАГИ я упоминал о том, что в период «борьбы с космополитизмом» в 1951 г. из ЦАГИ в ущерб интересам дела уволили ряд крупных научных работников. Аналогичная история произошла и в ЦИАМ’е. В этот период начальник института Т.М. Мелькумов лежал с инфарктом в больнице и его замещал бывший ответственный сотрудник Минавиапрома В.В. Яковлевский, привыкший беспрекословно выполнять волю административного и партийного руководства. В данном случае он под давлением секретаря парткома под разными предлогами, например, освободил от работы в ЦИАМ’е профессора Л.А. Вулиса, ведущих научных работников А.А. Фишгойта и А.Я. Черкеза.

Подобное, как известно, происходило повсеместно и практически чаще всего означало партийно-государственную антисемитскую акцию, нанесшую травмы людям, вред науке, технике и культуре и имевшую неприятный международный резонанс. Разумеется, названные мною люди — крупные ученые — быстро нашли себе применение. А.А. Фишгойт и А.Я. Черкез перешли в ОКБ В. Добрынина (в Рыбинске), где стали ведущими специалистами, а Л.А. Вулис уехал в Алма-Ату, стал профессором Казахского университета и одним из руководителей энергетического института Академии Наук Казахстана. В течение ряда лет, уже будучи известным ученым, основателем лаборатории ЖРД в НИИ-1, автором серьезных работ по газодинамике и теории горения (в частности, известного условия обращения воздействия при переходе потока через скорость звука), Л.А. Вулис был окружен молодыми, способными учениками, сформировал научную школу в области термогазодинамики. Его ученики защитили кандидатские и докторские диссертации и стали видными учеными.

Правда, через несколько лет ему пришлось из Казахстана уехать в Ленинград, где он возглавил кафедру физики в Военно-инженерном морском училище. Он также оставил после себя школу ученых физико-аэродинамического профиля. А.А. Фишгойт и А.Я. Черкез спустя ряд лет вновь были приглашены в ЦИАМ, с успехом вернулись к теме науки о реактивных двигателях.

Вовсе не одобряя низкопоклонства перед заграницей, которым и до, и после революции были заражены вовсе не подлинные деятели науки и культуры, а обычно представители околонаучной администрации, хочу отметить большую пользу, приносимую общением ученых-профессионалов разных стран. Я это проверил на своем небольшом опыте. В частности, после поездки в 1966 г. на симпозиум по турбулентности в Неаполь у меня возник горячий спор с американским профессором Ферри по вопросам турбулентной вязкости при взаимодействии разных газов. Это послужило толчком к дальнейшему развитию работ в ЦИАМ’е, ведшихся и до того по этой проблеме. В результате совместно с С.Ю. Крашенинниковым, А.Н. Секундовым и И.П. Смирновой была выполнена большая работа, завершенная выпуском в 1974 г. монографии на эту тему.

После Италии в течение 10 лет, несмотря на приглашения из Югославии и США посетить эти страны за их счет с докладами и лекциями, меня за границу не выпускали. В 1977 г. мне поступило такое предложение из ФРГ; туда же должен был поехать с визитом Л.И. Брежнев. Видимо, не желая при этом отказать германскому посольству, меня отправили в Университеты Карлсруэ и Геттингена. За командировку я «расплатился» книгой (Успехи науки и техники. Механика жидкости и газа. ВИНИТИ, 1979. Вып. 13), в которой подробно описаны состояние работ и важные достижения в ФРГ по газовой динамике. Общение с немецкими учеными послужило толчком к моим последующим исследованиям по газожидкостным струям и влиянию крупных вихрей на турбулентное смешение.

[1] Пенемюнде (нем. Peenemünde) — коммуна в Германии, в земле Мекленбург — Передняя Померания. Входит в состав района Восточная Передняя Померания. Подчиняется управлению Узедом-Норд. Население составляет 345 человек (на 31 декабря 2006 года). Занимает площадь 24,97 км². В мировой истории известен прежде всего своим ракетным полигоном, созданным в 1937 году.

[2] Нордхаузен (Nordhausen), город в ГДР, на южном склоне Гарца, в округе Эрфурт. Транспортный узел. 44,4 тыс. жителей. Центр тяжёлого машиностроения.

Воспоминания Г.Н. Абрамовича любезно предоставлены Алексеем Михайловичем Поликовским — внуком В.И. Поликовского, начальника ЦИАМ в 1942-1947 годах.

Источник: http://www.sonbi.ru