В оккупированном Пскове

Ростислав Владимирович Полчанинов родился в 1919 году в Новочеркасске. В 1920 году, когда Белая армия покидала Крым, он вместе с отцом — полковником Русской императорской армии, участником Белого движения оказался в Югославии. Окончил русскую начальную школу в Сараево, учился в местной гимназии, затем на юридическом факультете Белградского университета. Был преподавателем русской воскресной школы в Сараево.

Во время Второй мировой войны Р.В.Полчанинов был отправлен на работу в Германию. Совершил побег. Через Варшаву и Ригу приехал в Россию. С 1943 года работал с молодежью в составе Псковской православной миссии и преподавал в церковных школах при Свято-Димитриевской церкви в Пскове. Создал там подпольный разведотряд НОРС. В годы нацистской оккупации был одним из руководителей подпольной работы НОРС в Европе. В 1944 году вместе с семьей эмигрировал в Германию и продолжил работу с молодежью в Организации российских юных разведчиков (ОРЮР). В 1951 году переехал с семьей в Нью-Йорк.

Ростислав Владимирович Полчанинов, портрет 1938 года

Псков, 1943 г.

Приезд

Я приехал в Псков из Риги в марте 1943 г. При выходе из поез­да я должен был показать удостоверение личности и пропуск через границу прифронтовой полосы (Operationsgebiet). У меня было все в порядке, но проверявшему показалось что-то подозрительным и он вызвал жандарма. Вызванный был в форме немецкого солдата, только немножко ниже воротничка у него на цепочке висела метал­лическая пластинка с надписью «фельджандарм». Он посмотрел на мое варшавское удостоверение и спросил меня, откуда я приехал. Я ответил, что из Риги.

— А где ваш паспорт? — спросил меня жандарм.

Я сказал, что кроме варшавского удостоверения у меня никаких других удостоверений нет.

— Идем со мной, — сказал мне жандарм и отвел меня в тюрьму. Там он и начальник тюрьмы объяснили мне, что для приезда в Псков у меня должен был быть советский паспорт, как у всех жителей При­балтики, и объявили мне, что я не арестован, но должен буду пере­ночевать в тюрьме, пока они не выяснят, в чем дело. На следующий день они меня отпустили.

У меня было направление к о. Георгию Бенигсену, настоятелю кладбищенской церкви св. Димитрия мироточивого в поле. Отец Георгий проживал в доме напротив кладбища в конце Петровско­го (в советское время Плехановского) посада. Дорога была неблиз­кой, а трамвая не было. Немцы не только в Пскове, но и в других ок­купированных советских городах лишали население общественного транспорта, чего не делали ни в одной другой оккупированной стране. Я шел, смотрел по сторонам, слышал везде русскую речь и ра­довался, что я в России. Постройки городского типа вскоре прекра­тились и начались деревянные домики, которых я раньше нигде не видывал. Вот тут-то я впервые почувствовал себя на родине. На спине у меня был рюкзак и обе руки были заняты багажом. Я очень устал. Отец Георгий был предупрежден о моем прибытии. Он меня очень радушно встретил, сказал, что давно ждал себе помощника, накор­мил обедом и тут же обсудил со мной все дела. В доме, где жил о. Георгий, размещались приют, школа, Надежда Георгиевна Одинокова, которая заведовала приютом, ее сестра Зинаида и Анна Акимова, на которой держалось все хозяйство. Поручив меня Надежде Георгиевне, о. Георгий ушел по своим делам.

Надежда Георгиевна указала мне, куда сложить вещи и где я буду ночевать. К сожалению, в доме свободной комнаты не было, и мне надо было устраиваться в городе. На следующее утро я пошел в умывалку и тут познакомился с замечательным изобретением советского времени. Проточной воды в умывалке не было, но над каждым тазом была банка с отверстием внизу, которое закрывалось клапаном, от которого спускался вниз металлический стержень. Когда приподнимался стержень, из отверстия начинала течь вода. Позавтракав, я пошел в канцелярию Псковской православной миссии, которая находилась в Кремле. Мне сразу выдали необходимые бумаги и составили «заявление» для Горуправления о выделении жилплощади. В «капстранах» полагалось писать «прошение», но советское правительство в целях пропаганды делало вид, будто бы граждане — «хозяева» страны и они ничего не должны просить, а только заявлять о своих желаниях. Все это мне было известно еще в Югославии, когда я проходил НТСовский курс национально-политической подготовки.

В Горуправлении мне сразу дали ордер на комнату и «прикре­пили» меня к эстонской столовой. Она находилась на втором этаже дома, где на первом этаже была аптека, что на углу Великолуцкой (в советское время — Советской) и Профсоюзной (как при немцах официально именовалась Профсоюзная, не помню). Если не ошибаюсь, то немцы переименовали улицу Ленина в Adolf  Hitler Strasse, а Октябрьский проспект в Pleskauer Hauptstrasse (Плескау — по-немецки Псков), а всем другим вернули их дореволюционные назва­ния. Псковичи старыми названиями не пользовались, а продолжали употреблять привычные советские. Почему столовая называлась эстонской, я тоже не знаю. Там столовались служащие миссии, при­ехавшие в Псков, за редким исключением из Латвии, и местные жители, работавшие в Горуправлении или отделе немецкой про­паганды. Возможно, что там столовались и служащие других учреж­дений, но знаю точно, что на служащих ветеринарной лечебницы эта   привилегия не распространялась. Кормили прилично, лучше, чем в берлинских ресторанах, где мне пришлось питаться в начале 1942 г. Подавали только обеды, а на завтрак и ужин выдавали продукты.

Комнату я получил на Успенской улице (в советское время — Калинина) в доме 10, кв. 4, куда я в тот же день и перебрался. Там меня ждало еще одно изобретение советского времени — неизвест­ная Западу тарелка-громкоговоритель, именуемая радиоточкой.

27 марта был моим первым днем работы. Во втором классе пре­подавать Новый Завет я должен был по довоенному учебнику, из­данному в Риге, а в третьем классе Литургию по Церковному ка­лендарю на 1943 г., изданному Православной миссией в Пскове под редакцией о. Николая Трубецкого, но тоже напечатанному в Риге. На последней внутренней обложке календаря было объявление, что учебник Закона Божия только готовится к печати. В Дмитриевской школе было три класса. В самом младшем классе Закон Божий пре­подавала Зинаида Федоровна Соловская. Все ученики были окончив­шими начальную школу и старше 12 лет. Для немцев все дети стар­ше 12 лет были обязаны работать, но для учеников церковных школ немцы делали исключение, и свои продовольственные карточки уче­ники получали в школе.

Отец Георгий представил меня и одному, и другому классу, при­гласил меня вечером на ужин, а сам ушел по своим многочислен­ным делам. Вечером меня ждала неожиданность, тронувшая меня до глубины души. Ужин был устроен по случаю моего дня Ангела. Присутствовали все обитатели дома, а также и Зинаида Федоровна, и еще один преподаватель — Константин Иосифович Кравченок. Разговоры были на школьные темы. Меня спрашивали о впечатле­нии от учеников и говорили о том, как возникла школа и с какими трудностями ведется школьная работа.

Во всех оккупированных немцами странах, кроме Генерал-губернаторства и территории СССР, было разрешено среднее об­разование. В Сербии университет был закрыт, за исключением ме­дицинского факультета. В Прибалтике высшее образование было полностью разрешено.

Если в Генерал-губернаторстве поляки были лишены среднего и высшего образования, то в остальном ограничений не было. Рабо­тали и железная дорога, и городской транспорт, и почта, и телеграф, и телефон. Советские граждане на оккупированных территориях всего этого были лишены.

Краеведение

Оказавшись в таком старинном и знаменитом городе, как Псков, мне, конечно, хотелось поскорее узнать его историю. В первый же день я приобрел путеводитель, который был предназначен для любознательных немцев, а не для русских жителей. С него началась моя краеведческая коллекция, которую я потом пополнял покупками на барахолке. Я был очень удивлен, когда из разговоров с моими уче­никами выяснил, что они, живя в Пскове, почти ничего не знают об истории своего города. В советское время главной темой было хождение по Ленинским местам, а не настоящее краеведение. Говорят, что в 1930-х годах всех псковских краеведов пересажали, и их журнал «Познай свой край» прикрыли и спрятали в спецхран. Я спросил разрешения у о. Георгия устроить с учениками краеведческую прогулку по городу, но он этого мне не разрешил, сказав, что нем­цы следят за каждым нашим шагом, и у него, и у учителя Кравченка уже были с ними неприятности. Мы договорились, что на уроках я буду говорить только о псковских святых и о памятниках, с ними связанных. Однажды, собрав ребят в кремле, а это была территория миссии, я им, забравшись на колокольню св. Троицкого собора, рас­сказал легенду о том, как св. Ольга, увидев в пасмурную погоду три луча солнца, падавших на холм у впадения Псковы в Великую, пове­лела на этом месте построить Свято-Троицкий собор, как св. князь Давмонт построил Давмонтов город, как шведы в 1615 г. разрушили монастырь, от которого осталась только наша Свято — Дмитриевская церковь, как Петр Великий во время Шведской войны для укрепления города велел насыпать бастионы, засыпав, таким образом, несколько церквей. Один из таких бастионов с засыпанной под ним церковью св. Николая был всем известен под названием Лапина горка. Для ребят я написал от руки под копирку на трех страницах путеводитель с приложением плана города, и они по нему сами совершали краеведческие походы по городу.

Однажды из Варшавы в Псков по каким-то делам приехал Бо­рис Софронович Коверда. Он привез в подарок настоящий ладан, которого в Пскове не было, а наши батюшки употребляли вместо ладана сушеную ромашку. Меня в миссии попросили показать го­стю город, что я, конечно, с удовольствием сделал. Показывал я го­род и члену НТС Роману Николаевичу Редлиху, преподавателю шко­лы пропагандистов в Вустрау, приехавшему в Псков для инспекции своих учеников.

Песни оккупированного Пскова

Приехал я в Псков с хорошим запасом советских песен. В НТС знанию советских песен уделялось много внимания, так как это давало нам, эмигрантам, возможность легче найти общий язык с советскими собеседниками. Благодаря знанию совет­ских песен мои ученики вскоре признали меня «своим челове­ком». Хотя меня ребята и называли «на Вы», по имени и отчеству, я всегда чувствовал близость и взаимное доверие. Когда при пер­вом знакомстве я услышал детскую песенку «Мы едем, едем, едем в далекие края…», я тут же ее записал. Ребятам понравилось меня чему-то учить, и они старались мне спеть что-нибудь такое, чего я не знал. Например, добавочный куплет к песне «Как много де­вушек хороших…»:

Трамвай ползет, как черепаха,
Кондуктор спит, как бегемот,
Вожатый лает, как собака,
Пройдите, граждане, вперед

А сам поет: Как много девушек хороших… и т. д.

Получилось смешно, я записал слова, и все были довольны. Как-то потом ребята спели мне на мотив «Тачанки» песню про подлиз:

Ты лети с дороги, парта, дверь, с дороги уходи.
В класс приходит к нам учитель, и подлизы впереди.
Эх, подлизы-расподлизы, наша гордость и краса,
Разлюбезные подлизы. Все четыре колеса.

Однажды, после урока, когда все ушли на перемену, ко мне по­дошла одна девочка и с видом заговорщика спросила, знаю ли я пес­ню про кривоногого фашиста. Я, конечно, не знал, и она мне спела вполголоса пародию:

По военной дороге шел фашист кривоногий
И пол-литра к груди прижимал.
Он зашел в ресторанчик, выпил водки стаканчик.
Восемнадцатый год вспоминал.

Я спросил, какие слова идут дальше, но девочка их не знала. Потом мне спели еще одну пародию:

Не цветут ни яблони, ни груши.
Порубили немцы на дрова.
Не выходит на берег Катюша.
На работе в лагере она.

Дальше слов тоже не было. Такими же неполными оказались и две пародии на «Синий платочек». Профессор Владимир Гаевич Тремль утверждает, что первое четверостишье было ему известно еще в Харькове. Видимо, оно, как и другие подпольные песни, рас­пространялось при помощи листовок, хотя были варианты и раз­ночтения местного происхождения.

Синенький скромный платочек немец мне дал постирать.
А за работу хлеба кусочек и котелок облизать.

Ребята поняли, чем меня могут удивить, и однажды одна девоч­ка расхрабрилась и спела мне длинную антинемецкую песню на мотив «Спят курганы темные…» — «Молодые девушки немцам улыба­ются…». Спела мне всю, и я спросил ее, откуда она ее знает.

— Была у меня листовка с этими словами, только я ее сожгла.

Мне тоже попалась как-то листовка со словами антинемецкой песни. Я ходил в библиотеку в поисках книг по истории Пскова. Взяв одну, я обнаружил в ней листовку, написанную печатными буква­ми под копирку со словами:

Уплыли вдаль волнистые туманы,
Ночное небо стало розовей.
В эту ночь собрались партизаны,
И дали клятву родине своей…

Как я позже узнал, автором был псковский поэт-партизан Иван Васильевич Виноградов (1918-1995 гг.). В листовке было только пять из девяти куплетов, включенных в 1995 г. в сборник «Душа и память в плену», и слова немного отличались. Во всяком случае, песня поль­зовалась популярностью.

Продолжение следует.

Источник: Полчанинов Р. В. Молодежь русского зарубежья: воспоминания, 1941-1951. — М.: Посев, 2009. с. 104 — 110 с. (Материалы к истории НТС ; Вып. 2). Тираж 500 экз.