В плену у взрослых немцев

Бронислав Шайков

Родился 20 января 1936 г. в деревне Золотовичи Дубровинского р-на Витебской обл. До конца 1943 г. проживал на временно оккупированной территории. В 1944 г. вместе с матерью и тремя малолетними сестрами насильно уг­нан в Германию, в фашистский концлагерь «Земмер» — один из филиалов «Дахау». Освобожден войсками союз­ников в апреле 1945 г. В конце года репатриирован на Родину.

До 1946 г. не учился. В 1954 г. закончил Свердловское Суворовское училище; в 1957г. — Московское Краснозна­менное пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР, а в 1965 г.— Ленинградскую военно-инженерную академию имени Федора Можайского по специальности инженер по строительству и эксплуатации спецобъек­тов.

До 1987 г. проходил службу на различных должностях в Министерстве обороны. Последнее место службы — ГпавКЭУ МО. Уволен в запас в звании подполковника. Имеет государственные награды.

Дождь хлынул как из ведра, внезапно, около полудня, и со­брал в лучшем магазине поселка Нойаубинг разношерстную пуб­лику: от инвалидов войны и пожилых немок до юных школяров. Как правило, в это время сюда приходила самая почтенная часть жителей Нойаубинга. Но сегодняшний день выпал особенным. 1 сентября 1944 г. в Третьем рейхе начался новый учебный год. Юные немчики, спасаясь от теплых струй первого осеннего дождя, дружно вбежали под надежную черепичную крышу заведения гроссфрау Эльзы. От детского гомона торговый зал оживился, в нем стало даже как бы светлее. Но постепенно ребячий щебет утих, приглушенный педантичностью взрослых. Укрывшиеся от ливня встали в сторонку. Покупатели образовали по-немецки дис­циплинированную очередь. Воцарилась тишина.

Одноэтажное красно-кирпичное строение торгового заведения с пристроенной стеклянной витриной красиво смотрелось с улицы. Внутри стены вместительного зала были окрашены в спокойный, холодный салатовый цвет.

Как правило, покупателей обслуживала молодая белокурая, с удивительно большими голубыми глазами фрейляйн. Ее милая улыбка скрашивала невеликие порции маргарина, молока, кол­басы, отовариваемые по карточкам. При большом наплыве посе­тителей за другой прилавок становилась сама гроссфрау Эльза. Но сейчас фрейляйн была одна. И жители Нойаубинга не торопили ее. Всем достанется…

Но вдруг взоры обратились к входной двери. Там возник маль­чик. С русых волос, с курточки, подаренной кем-то, из рукавов которой торчали худенькие запястья, с брючонок капала вода. Звали мальца Станислав, Стасик.

Как только был предъявлен пропуск и часовой открыл калитку лагеря, Стасик припустил бегом. Деревянные колодки — всеоб­щую обувь заключенных фашистских концлагерей — он снял сра­зу, не дожидаясь, пока спадут. Малолетний узник опаздывал. Его задержали с выходом. А вернуться обязан был к обеду в лагерь. Походы в магазин были строго, по минутам расписаны управлением.

Асфальт прямой как стрела дороги, ведущей в Нойаубинг, был чистым, без камушков. Но и по камушкам мальчик не наколол бы ножонок. С тех пор, как в сентябре 43-го года его с мамой и тремя сестрами немцы с овчарками, рвущимися с поводков, выгнали из родного дома в деревне Золотовичи, что на Витебщине, и повели в первый сборный лагерь Орша, он только босиком и ходил. Кожа на ступнях задубела. Защитить было некому. Красная Армия, освободив Смоленск, не дошла до де­ревни Стасика каких-то пять километров. Мальчик видел, как другие немцы, без собак, но с необычными баками, поднимались по речушке, подходили к каждому дому, что-то бросали из баков вокруг хаты, и она занималась ярким пламенем. Только с годами он узнал, что фашисты организовывали зону пустыни для создания своей полосы обороны.

На полпути в Нойаубинг обрушился дождь. По асфальту побе­жали ручейки, повздувались пузыри. До поселка бежать — чуть больше километра, а вдоль дороги не то что ни одного дерева — ни кустика. Предусмотрительные немцы проложили ее так, чтобы узникам и узницам, конвоируемым в колонне, некуда было ук­рыться, решись кто-нибудь на побег по пути на завод и обратно права от дороги дождь клонил и пригибал к земле желто-спелый ячмень. Пшеница слева уже была убрана. Поля были большие, почти как в родном Стасику колхозе. Они принадлежали не бауэрам, а герру барону, чей замок чертил небо башнями на холме. Но мальчик не смотрел по сторонам. Он спешил.

По договоренности между комендантом лагеря «Зоммер» — одного из многих десятков филиалов «Дахау» — штандартенфюре­ром фон Хильманзегом и гроссфрау Эльзой юный узник обязан был посещать магазин перед самым закрытием на обеденный перерыв, когда наплыв покупателей иссякал. Время пребывания Стасика в торговом заведении не должно было превышать пяти минут, чтобы не раздражать взоры добропорядочных граждан Третьего рейха лицезрением хоть и щуплого, малолетнего, но русского, унтерменша, недочеловека. Этот строгий порядок со­блюдался все три месяца с тех пор, как Стасик был назначен посыльным при управлении лагеря. Но ливень, первый осенний ливень поломал заведенный порядок.

С появлением узника негромкий, умеренный говор в торговом зале оборвался. Все смотрели на Стасика, который наклонился у стены, надевая клумпы. И тут раздался смех. Громкий, резкий, торжествующий. Смеялся рыжий школяр с длинным туловищем и короткими ножками. Лет девяти. Ему вторили два упитанных немецких «гномика». Рыжий, указывая на Стасика пальцем, вы­крикивал:

— Банденкиндер! Банденкиндер!

Русский двинулся к прилавку. Путь пролегал мимо группки школяров. Узник узнал их. Именно эти немчики не один раз подлавливали его на пути из лагеря в Нойаубинг и обратно, осмеивали, оскорбляли, но руки пока не распускали.

Пропустив узника-восьмилетку, рыжий мастерски сделал ему подножку. Стасик грохнулся на каменный пол.

Боль, обида, невозможность защититься вызвали ослепление. Наступила темнота. Но ненадолго. Поднявшись, он двинулся впе­ред. Подойдя к прилавку, судорожно принялся рыться в карманах мокрых до нитки штанов. Продавщица прекратила отоваривание пожилой немки с тонкими губами, терпеливо ждала.

В очереди возник ропот. Как, из-за этого заморыша, русского, задерживать почтенную публику! Особо кипятился инвалид Во­сточного фронта на протезе и с тростью. Он весь стал кирпичным от негодования, что резко контрастировало с белесыми бровями.

Почувствовав неладное, для наведения порядка, широким ша­гом развевая коричневую шерстяную юбку, в зал прошествовала гроссфрау Эльза, хозяйка заведения. Мгновенно оценив обстанов­ку, памятуя четкое указание штандартенфюрера, она громко про­изнесла, нет скомандовала: «Штиллер!»

Стасик наконец выудил из кармана кусочек бумаги размером два на четыре сантиметра, размякший от ливня, с расплывшимися буквами… фюрер СС… Продавщица в обмен на записку протянула ему пакет из прочной коричневой бумаги, содержащий бутылку молока и кружок толстой вареной колбасы — шинкинурш. Маль­чик вгляделся в румяное лицо фрейляйн. Уголки губ приподнялись в спокойной, доброй улыбке. Тонкая девичья рука, обнаженная коротким рукавом голубой кофточки, коснулась немытых маль­чишечьих пальцев.

— Ауфвидерзеен, фрейляйн.

Под буравящими взглядами покупателей и публики, сбежав­шейся по случаю дождя, двинулся Стасик к выходу, кожей спины чувствуя неприязнь. Для них он был Россия, Советский Союз. У кого муж, у кого сын, у кого брат там, в пекле. А кто уже лег в чужую землю.

И только фрейляйн-продавщица, заворачивая в кальку кусок маргарина тонкогубой немке, погладила мальчика лучиком до­брого, мимолетного взгляда.

А в тамбуре Стасика уже поджидала троица. Едва он взялся за ручку выходной двери, раздался крик, показавшийся громом:

— Хенде хох, русиш швайне!!!

Мальчик окаменел. В тот же миг он был схвачен с боков «гномиками» за оба запястья. А рыжий спереди вцепился ему в воротник курточки. Плен. Еще раз плен. Он был в плену у взрос­лых немцев. А тут схватила мелюзга. Немчикам хотелось насла­диться беспомощностью жертвы. Они жаждали сделать из русско­го куклу, мишень для упражнений. Им нужен был русский с целью демонстрации превосходства. Это их рейх. Это их земля. Это их Нойаубинг. Это их магазин. Здесь они делают что хотят. С русски­ми…

У Стасика в мозгу промелькнула картина, как немец-солдат в каске навскидку прошил из шмайсера соседского мальчика, Витька, когда тот бросился бежать к лесу. Витек учил Стасика, как постоять за себя в деревенской драке. Стасик вспомнил. Стасик решился дать отпор. Он готов был и в печку…

Лбом — в мясистый нос рыжему. Хрясь! И носком деревянной колодки-клумпес ему же в голень.

Гномики с испуганными поросячьими глазками, видя боль пред­водителя, бросились ему на помощь.

Рыжий нагнулся, схватившись ладонями за больную ногу.

Из носа его капнула почти черная капля крови. За ней вторая.

Стасик распахнул дверь и бросился бежать…

Войдя в здание управления лагеря, он молил Бога, лишь бы первой его встретила переводчица, фрау София. О радость! Имен­но она была в приемной лагерфюрера. Отдав пакет, Стасик пове­дал, почему задержался, отчего опоздал к обеду герра Хильман-зега.

Ни слова не говоря, фрау София набрала телефонный номер гроссфрау Эльзы. Выслушав хозяйку магазина, гибкой походкой проследовала в кабинет. Выйдя оттуда, отпустила Стасика в сто­ловую, на обед.

На следующий день рыжий с компанией «гномов» Стасика не встретил, наоборот, при входе в магазин двое немчиков, явных малолеток-первоклашек, с восхищением разглядывали его и даже крикнули писклявыми голосками:

— Русиш гут, гут!

Видимо, рыжего в школе не любили. И боялись. А тут мальчиш­ка, пусть даже русский, дал ему укорот. Значит, можно и рыжего победить. Значит, не всесилен он, обижавший мелюзгу.

Стасик как должное воспринял одобрение жертв рыжего и его гномов. Он помахал своим почитателям тонкой рукой и побла­годарил:

— Данке.

Публика в магазине на его приход, как обычно, не отреагиро­вала. Русский оставил ее равнодушной. Но фрейляйн за прилав­ком, подавая пакет, одарила мимолетной улыбкой. Ей было прият­но видеть посыльного без следов побоев на лице. Значит, парниш­ка оказался крепким.

19 сентября день выдался ясным, прозрачным и солнечным. Редкие кучевые облака подчеркивали блеклую по-осеннему голу­бизну неба. Но на душе у Стасика, топавшего по чисто выметен­ному от палых листьев тротуару Нойаубинга, было неспокойно.

С памятного для всех школяров 1 сентября мальчик с Витебщины, никогда еще не сидевший за партой, ждал, готовился к реваншу со стороны обидчиков. Тогда не вышло, попробуют еще. Посоветоваться было не с кем. Мама, сестры, работавшие на заводе авиационной фирмы Дорнье, не в счет. Витька рядом не было. Да его уже вообще не было. Но уроки его из памяти не изгладились. Стасик предчувствовал: рыжий один на один не выйдет. Хоть и кормленый. Хоть и старше. Будут брать стаей. К тому и надо готовиться. Мальчик, улучшив свободную минуту, отходил за барак, тренировал себя, делал нырки, резкие поворо­ты, бил ногой в клумпе без задержки по двум воображаемым целям. В общем, не терял зря времени — передышки почти в три недели. А главное, самое важное, Стасик принял решение. Тогда, в тамбуре он оказал сопротивление хулиганам мгновенно, в ответ на неожиданное нападение. Времени на рассуждения не остава­лось. Сейчас, готовясь к неизбежному реваншу рыжего с подруч­ными, Стасик приготовился идти до конца. Каким бы он ни был.

Жаловаться взрослым, даже фрау Софии, он не будет. Немцам на немцев. Кто же ему поверит? С пацанами он разберется сам. По-свойски, как учил Витек. И будь что будет.

Стасик повернул направо. По сторонам дороги, ведущей в ла­герь, оставались два последних дома Нойаубинга. Полутораэтажные, кирпичные, под крышей красной черепицы, с крашенными веселой краской наличниками окон. Бавария — не бедная земля. Это юг, здесь все родится. Бауэры могут себе позволить обзавестись добротными домовладениями. Но мальчугану было не до размышлений о взрослых немцах. Его занимали вон те кусты, отделявшие дома от дороги.

Вдали показались бараки и труба котельной лагеря. Она едва торчала из плоской равнины, убегавшей за горизонт. Приземистых бараков еще не было видно. Это цель. Не задерживаясь, туда. Передать фрау Софии пакет. Такова постоянная работа посыльного. Ну а что еще поручат, так это в лагере, вне возможной встречи с немцами-школярами. Оставалось миновать пару густых, не сброси­вших еще листву кустов. Дальше — голое поле, где не только не укрыться узникам из лагеря, но и не устроить засаду рыжему. Но… Спереди выскочил он, собственной персоной, вдвоем с гномом. Стасик оглянулся, инстинктивно отыскивая дорогу к отступлению. Однако сзади, из-за другого куста, вырос гном и еще один немчик, завербованный рыжим для усиления.

Сбросить колодки, отбиваться ими — куда там. На мальчика посыпался град ударов руками и ногами. Восемь кулаков и восемь тупоносых ботинок на одного. К счастью, нападавшие суетились и мешали друг другу. Пакет вырвали из рук.

Боксу, как немчики, жаждавшие реванша, Стасик обучен не был. Но по-деревенски, от души, с замахом влепил рыжему затре­щину. Досталось и одному из гномов. Задору боевого у напада­вших поубавилось. Но в ход было пущено оружие информацион­ной войны — отменная немецкая ругань. Стасик вертелся как юла, и тут он принял ошибочное командирское решение — нагнулся за колодкой, своим оружием, не использованным до того, в силу внезапности нападения. Рыжий грамотно использовал согнутую позу русского и свалил Стасика на землю умелым пинком. Тут уж четверке «смелых» было не до рук. Дубасили ногами. Лежачая жертва прикрыла лицо руками. Стасик не стонал. Закусил губу до крови. Молчал. Удары выбивали в мозгу слова: до смерти, до смерти, до смерти забьют.

Но это не входило в планы разработчика операции «реванш». — Комрат, комрат, штиллер!

Рыжий разъяснил подручным, что на сегодня с банденкиндера довольно. Дал команду гномам оседлать руки жертвы. Те с готов­ностью выполнили. Хоть и вчетвером лупили одного, как и поло­жено «цивилизованным» арийцам, но все же притомились. Да и оплеухи Стасика возымели охлаждающее действие.

Рыжий не спеша достал из пакета, вырванного у русского, бутылку, продавил пальцем фольговую затычку и, ухмыляясь, тонкой струйкой, под одобрительные клики гномов стал поливать холодным молоком лицо узника.

То была заключительная операция акции «реванш», заранее разработанной и продуманной в последовательности.

Четвертый нападавший по распоряжению рыжего вытряхнул из пакета колбасу-шинкинурш и на глазах у поверженной жертвы растоптал каблуками.

Потерпев временную неудачу на шестом, силовом приоритете, русский поднялся до третьего, идеологического. О, как он поливал отборной руганью своих врагов, как он их называл…

Восьмилетка, оказывается, располагал солидным запасом сквернословия, почерпнутого в суровой лагерной действительно­сти. До того момента арсенал пребывал в неприкосновенности. Не при маме же Ефросинье Парфеновне, не при сестренках: Люде, Глаше, Гале — пускать его в дело.

Обличая обидчиков, Стасик слышал собственный голос и с ка­ждым «выражением» ощущал, как наливаются силой его руки, придавленные гномами, как тяжелеют кулаки. Он твердо знал: вырвется, выпутается, победит.

Один из гномов неосмотрительно протянул руку, стараясь ла­донью заткнуть горло банденкиндеру, прервать поток обличений на непонятном языке, но с вполне понятным смыслом. Стасик, сохраняя неподвижность туловища и плеч, медленно, незаметно повернул голову и мгновенно впился зубами в пальцы гнома. Настала тишина. Секунды падали за секундами, как камни со скалы. Все замерли. У Стасика от напряжения свело скулы.

Паузу взорвал дикий рев гнома. Тот вырвал пораженные паль­цы и отпрыгнул в сторону. Боевой укус принес Стасику передышку и частичный успех.

Стая камрадов окружила гнома, сочувственно разглядывая следы острых зубов русского унтерменша.

Это была потеря бдительности, а заодно и вручение иници­ативы в руки противника.

Стасик пружиной вскочил на ноги. Мысли: «Колодку? Нет, бу­тылку!»

Схватил валявшуюся опорожненную емкость и стал вдвое, нет вчетверо, сильнее. Сделал три глубоких вдоха. Подскочил к трои­це и обрушил оружие, положенное ему по штату посыльного коменданта лагеря штандартенфюрера фон Хильманзега — бу­тылку толстого стекла, на череп рыжего.

Раздался приятный звон.

Бутылка удержалась в руке.

Рыжий, полуобернувшись, чтоб не упасть, вцепился в курточку Стасика и стал медленно оседать.

Русский резко присел и, не дожидаясь, пока немец свалится,— наши лежачего не бьют,— нанес удар лбом в раскрытый рот. В глазах у узника рассыпалось созвездие искр. Но это мелочи. Рыжий на земле. Его воинство деморализовано. Каждому достал­ся отрезвляющий от былых успехов удар стеклянной тарой. Гномам покрепче. Четвертому бойцу-энтузиасту, прихваченному рыжим для информационного обеспечения акции «реванш»,— послабее.

Энтузиаст обязан был широко оповестить детвору поселка о применении немедленного, неотвратимого наказания русского. Энтузиаст отличался разговорчивостью в соединении с обшир­ными знакомствами среди сверстников.

Стасик решил проверить крепость вбитого бутылкой в мозги нападавших урока, он закричал, что было мочи: — Гитлер капут! Хенде хох, дойче швайне!!!

Три пары немецких ручонок взметнулись к чистому, светло-голубому осеннему небу.

Стасик остался доволен результатами своей деятельности. Сдерживая стон от боли в груди — видимо, было сломано ребрыш­ко, да, может быть, и не одно,— оставив троих нападавших в глу­боком раздумье, а рыжего в попытках встать на четвереньки, прихрамывая, побрел в лагерь.

Продолжение следует.

Источник: Знак судьбы: воспоминания и творчество жертв нацизма. — М.:Мысль, 2001.