В Сталинграде на передовой

Аксенов Алексей (справа) с мамой и братом Николаем. Лето 1939 г.

Я родился 24 марта 1935 года в Сталинграде. Родители мои в голодные 1929-30 годы приехали в поисках заработка на стройки объектов сталинской индустриализации. Отец — Аксенов Павел Андреевич прибыл из казачьего села Большой Карай Балашовского района, а мама — Аксенова (Васильева) Анна Ивановна — из села Плодовитого Малодербентовского района Сталинградской области. Начали работать на строительстве Сталинградской ГРЭС, химическом заводе № 91 и других объектах, тогда же познакомились и поженились. Родителям выделили участок в поселке Закирпичный (до конца 1950-х находился в 1,5-2,0 км юго-западнее Сталинградской ГРЭС и западнее старой территории химзавода № 91), где они построили временное жилище, там мы с братом Николаем (1937 г.р.) родились. Работая арматурщиком на стройке, отец был травмирован — лишился глаза. Ему сделали операцию, он долго лечился, потом заболел воспалением легких, которое переросло в туберкулез. Лечение не помогло, и он скончался на Рождество 1939 года, а мама осталась вдовой с двумя малолетними детьми.

И августе 1938 года отца на время отпустили из больницы домой, мама увидела его в окошко, а мы с братишкой побежали навстречу, он подхватил нас на руки, обнял, поцеловал, и мы пошли все вместе домой. А ночью я проснулся от громкого разговора, яркого света, музыки (у нас был граммофон и пластинки с записями хора Пятницкого, Шаляпина, Лидии Руслановой, Утесова). Папа, очевидно, выпил — захотелось веселья после долгой больничной обстановки, а мама его отговаривала: «Тише, детей разбудишь»… Помню портреты отца и мамы в овальных рамках, они не сохранились — мама после войны отдала фотографии в реставрацию, и их испортили халтурщики.

Ярко запомнились похороны отца. Собралось много родственников по отцовской и маминой линии. Были слезы, был грузовик с гробом, мы с братишкой не могли сообразить до конца, что происходит, нас посадили в кабину с водителем, угостили большими конфетами в бумажной обертке с махрами. Еще яркое довоенное воспоминание: летом к нам приехали из села Плодовитого дядя Андрей и дядя Григорий. Они привезли на подводах зерно в мешках, сдали на мельницу в Красноармейском районе, а сами на пригородном поезде приехали к нам в Кировский район — переночевать. Дяди договорились с мамой, что она отправит нас с братишкой погостить. И вот первое наше путешествие за 70 км, сначала на пригородном поезде до Красноармейска, где мужчины погрузили муку на подводы, и уже на лошадях мы поехали по проселочным дорогам. Море ярких впечатлений! Ехали мимо полей пшеничных, ячменных, кукурузных, просяных, мимо бахчей, мимо летного поля учебного аэродрома с «кукурузниками». Нам с братом все внове: день яркий, солнечный, небо голубое, птицы поют, кузнечики стрекочут, бабочки летают, цветы полевые вдоль дороги по обочине — идиллия… Подвод много — целый обоз, мужики навеселе, балагурят, особенно дядя Андрей выделялся, нам нравился — весельчак, любил рассказывать всякие небылицы, анекдоты, сказки…

Старорусское село Плодовитое было расположено по обоим берегам речки Ласты и состояло из слобод с историческими названиями. Слободы соединялись одной большой улицей, с мостами и мостками через речку. В центре села на площади стояла старинная деревянная церковь с высокой колокольней, клуб и магазин.

Дом Васильевых — дедушки Ивана и бабушки Татьяны — рубленый, с просторной горницей окнами на улицу и с большим иконостасом в углу. Старики были очень набожные, молились перед иконами по утрам и на ночь, крестились и читали молитву перед приемом пищи, нас приучали креститься, молиться и кланяться, что нам не нравилось, постоянно горела лампада перед иконами, а в праздники зажигались свечи. (Церковь после революции не действовала, большевики сбросили крест и колокол с колокольни, а помещение использовалось под сушильню и склад зерна.) В передней располагалась огромная печь на половину комнаты, с просторным подом, где размещались жаровни, чугуны, горшки и кастрюли. В этой печи выпекали свой хлеб и пироги вкусные, варились бабушкины щи и каши. На печи были расстелены войлочные полости и постели, где мы спали. Дедушку мы побаивались, с виду он был строгий, молчаливый старик с большой окладистой бородой — как изображают на иконах Николая-чудотворцм. В это время ему сравнялось 100 лет, но выглядел он крепким стариком. Дедушка Иван при царях воевал в нескольких войнах, до революции служил у барина лесничим в Тингутинском лесхозе. У них с бабушкой Татьяной родилось 11 детей, иных она рожала буквально в поле на уборке урожая, на жатве. Жили они не богато, но и не бедствовали — трудились от рассвета и дотемна. Когда нас привезли, у дедушки с бабушкой квартировала молоденькая учительница, которая иногда в выходные и вечерами с нами начала заниматься: показывала, как писать буквы и цифры, складывать из букв слова и считать, читала нам сказки.

Перед войной жили в деревне неплохо. Дяди работали в колхозе механизаторами, по осени на трудодни выдавалось зерно, овощи, арбузы, дыни и тыквы с бахчей. Сено заготавливали на корм скоту плюс подсобное хозяйство — огороды, лошадка, коровка, козы, барашки, птица в каждом дворе. Всего достигали трудом — огороды поливать надо из речки, скотину и птицу кормить, убирать за ними, но все было налажено ритмично и безотходно, до следующего урожая запасались картошкой, капустой, соленьями, вареньями.

Мама нас иногда отправляла к родителям, чтобы себе на какое-то время развязать руки и подзаработать денег. Образование у нее было начальное, приходилось постигать все на ходу и браться за любую работу. Работала она и штукатуром, и маляром, и другие работы на стройке выполняла, а также шила и вязала себе и нам, помогала всем, кто обращался. Мама нянчила детей у старших сестер и братьев, и все наши двоюродные братья и сестры, кто постарше нас, называли ее при встрече «няня Аня».

Объявление войны застало нас с Колей в Плодовитом у бабушки с дедушкой. Запомнились женские рыдания, похожие на звериный вой, к которому присоединялся вой деревенских собак. Началась мобилизация.

Летом 1942 года, когда немецкие войска повернули на Сталинград, бои шли на Дону, в районе Калача, затем в степях междуречья Волги и Дона. В спешке стал образовываться Сталинградский фронт. Мама, не зная реальной обстановки, отправила нас с братом и сундук с вещами и документами к родителям, в село Плодовитое. Сама собиралась туда уезжать, полагая, что там будет безопаснее, так как ожидалось наступление немцев на Сталинград с западной и северной стороны, но никак не с юга. Но выяснилось, что немецкие войска повернули с юга, и кровопролитные бои идут в 18 км от Плодовитого, а наши войска с большими потерями отступают через село.

Мама на попутках кинулась навстречу отступающим войскам, ее не пропускали: «Куда вы, там бои!», но, видимо, слова: «Там у меня в Плодовитом двое маленьких детей!» служили паролем, она прорвалась и успела выхватить нас в последний момент. Они с дедушкой уговорили начальство с последней штабной машиной, ехавшей в Сталинград, взять нас. Помню, маму с братишкой на руках посадили в кабину с шофером, а меня — в кузов с солдатами. На следующие сутки немцы окружили и заняли село. Так мы оказались дома, в Закирпичном. Мама от переживаний и потрясений слегла и, наверное, с неделю не могла подняться. Так мы по воле судьбы не оказались с мамой по разные стороны фронта и стали, по сути, участниками Сталинградской битвы. Не имея по малолетству оружия в руках, мы очутились почти на передовой, среди наших войск 64-й армии. Точнее, мы оставались на месте жительства, это войска перемещались через наш двор и поселок (штаб армии Шумилова находился в частном секторе поселка Бекетовка, а в нашем поселке располагался штаб дивизии). Кони, люди, повозки, танки, пушки, бомбежки, артиллерийские обстрелы — все менялось, как в калейдоскопе.

Эвакуация официально не объявлялась. Много было беженцев из дальних и ближних районов, пригородов, в основном, женщин с детьми и стариков. Некоторые оседали в нашем поселке у родственников и знакомых, кто-то переправлялся через Волгу и брел дальше, а там — полупустынные целинные земли Южного Урала и Казахстана с редкими поселениями. Мама была больна, да и желания не было сниматься с места, уходить в неизвестность с двумя детьми. «Погибать, так всем вместе», — решила она.

В первые месяцы боев, примерно в июле-августе, во дворе нашего дома располагался санитарный батальон. Вот когда насмотрелись детскими глазами на мучения и горе людское. С передовой привозили с различными ранениями, увечьями — стоны, крики. Раненым здесь оказывали первую помощь, перевязывали, обследовали, «сортировали», делали неотложные операции, ампутации и отправляли далее: в госпиталь за Волгу на паромах, баржах с буксиром и лодках. Такой конвейер был на переправе – туда раненых, обратно пополнение. Санбат перебазировался в другое место, за ними была пехота, саперы-минеры, затем взвод разведчиков и уже на зиму к нам встали на постой летчики. И ежедневные боевые будни — никакого покоя ни днем, ни ночью. Первое время мы укрывались в погребе под сараем и спали там, соорудив настил на кадках, затем — в выкопанном военными блиндаже с накатом из бревен, оборудованном печуркой-буржуйкой. Мама, как могла, помогала военным, ухаживала за ранеными и больными, стирала, чинила одежду, готовила еду. Ежедневно днем и ночью что-либо происходило — случалось, налеты авиации с воем пикирующих бомбардировщиков и свистом бомб и постоянно артобстрелы из дальнобойных орудий по намеченным целям. Поэтому передвижения возможны были только по ночам с затемненными фарами, а днем части укрывались в лесопосадках и садах. У немцев шоссе, соединявшее Кировский и Красноармейский районы, простреливалось по квадратам (как только слышали залп со стороны немцев, мы прыгали в окоп или падали на землю). До сих пор в ушах стоит скребущий шорох пролетающих над нами дальнобойных снарядов, вспоминаются их огненные шары, особенно заметные по вечерам. Один смельчак попытался днем проскочить на полуторке [1] по шоссе, так прямым попаданием машину разнесло в щепки, и кисть руки в воронке долго указывала пальцами в небо.

Поначалу превосходство немецких войск в технике, особенно в авиации, было полным. Яркое и жуткое воспоминание, как бомбили военную базу округа, которая располагалась вблизи железнодорожной станции Сарепта, со стороны Волги, и саму станцию, где скопилось много составов со снаряжением и продовольствием. Вероятно, разведданные у немцев были точные (постоянно кружил самолет-разведчик «летающая рама» на недосягаемой высоте), и шпионаж, наверное, имел место (в районе Сарепты находились коттеджные немецкие поселения). Был эшелонированный налет (до 300 самолетов ежедневно, по данным немецкой сводки) бомбардировщиков «юнкерсов» в сопровождении «мессершмиттов»: они пролетели над нашим районом за Волгу, сделали правый разворот и стали пикировать, звено за звеном, сбрасывали бомбы и улетали через Красноармейский район на запад загружаться. И так двое суток подряд. Это было завораживающе страшное зрелище, все происходило в 5-6 км от поселка Закирпичный.

Со слов военных, разбомбили все склады с боеприпасами, обмундированием, продовольствием и поезда — груженые составы на станции. С юга половину неба заволокло дымом пожарищ, и несколько суток подряд сквозь дым вулканом вырывалось пламя от взрывов, и взлетали в воздух вагоны, техника и металлоконструкции — это мы наблюдали воочию. Но об этом нигде не говорилось в воспоминаниях полководцев и участников Сталинградской битвы, даже в книге «Героическая шестьдесят четвертая», где описываются действия подразделений 64-й армии с момента ее образования и боевых действий в составе Сталинградского фронта до конца Сталинградской битвы. Видимо, запрещено было свыше упоминать о наших больших потерях по вине главного командования. В первые месяцы Сталинградской битвы (август-сентябрь) немецкая авиация действовала свободно и безнаказанно, без помех, как на параде — летели звено к звену. Ежедневно, как по расписанию, с запада, из-за возвышенности Ергени, появлялась, закрывая небо, армада тяжело нагруженных бомбардировщиком с характерным надрывным звуком моторов, в сопровождении истребителей и штурмовиков. Держали курс по прямой на Сталинград за Волгу, там разворачивались и начинали пикировать и бомбить выбранные цели в центральных и северных районах города, и уже там заволакивало небо дымом, слышались взрывы и полыхали пожарища. Помню, как военные учили не бояться бомбежки: «Если самолет летит прямо и сбросит бомбу над головой, не бойся, она здесь не упадет, а вот следи, если на подлете бросит — прыгай в траншею».

Очевидцы рассказывали нам, как горела Волга. Нефтепродукты из разбомбленных резервуаров на Тракторном заводе и заводе «Баррикады» вылились в воду, и создавалось впечатление, что вниз по течению реки горит, По приблизительным подсчетам, от бомбежек и артобстрелов в Сталинграде погибло свыше 300 тысяч человек мирного населения, но точную цифру не назовет никто никогда, ведь в городе, на его окраинах и в пригородах скопилась большая масса неучтенного народа — беженцев. Бомбили железнодорожную станцию Бекетовка и поселок СталГРЭС — были разрушены практически все многоэтажные жилые здания и капитальные постройки в округе, и долго еще после войны об этом напоминали искореженные обгоревшие остовы вагонов и техники вдоль железнодорожных путей. Но само здание электростанции и химзавод № 91 не пострадали, немцы, видимо, рассчитывали быстро занять город, и сохраняли их для себя. Лишь к концу битвы одна бомба угодила в градирню электростанции, которая сгорела, и одни снаряд дальнобойный попал в здание электростанции. И это неправда, когда пишут, что героически отстояли защитники СталГРЭС и 91-й химический завод. В первые месяцы боев в Сталинграде некому и нечем было защищать, поскольку войска наши с трудом сдерживали натиск врага на подступах к городу на земле, а в воздухе… Если бы немцы захотели, они стерли бы с лица земли и электростанцию, и завод. Защищать стали позже с октября 1942 года. Вообще в Кировском районе после Сталинградской битвы сохранилось из капитальных построек только три здания – это сама СталГРЭС; серая большая пятиэтажка, в то время административное здание 91-го завода, и городская больница в поселке Бекетовка — во время войны там был госпиталь.

СталГРЭС для нас не просто электростанция, дающая ток, а символ жизни и стойкости. Запомнился звук ее мощного парового гудка, слышимый за многие километры в округе. До войны это спокойный длинный гудок-часы: пора просыпаться, время начала работы, обед и окончание работы. Вместе с гудками волжских пароходов, свистками паровозов создавалась симфония звуков — симфония мирного труда и мирной жизни. А в войну частые прерывистые гудки объявляли тревогу, сообщали о налете вражеской авиации, длинный протяжный гудок сигнализировал об отбое.

Запомнилась еще авария (или диверсия?) на химзаводе — взорвались емкости с хлорными и фосфорными соединениями, и ядовитое желто-зеленое облако стало надвигаться на наш поселок, объявили тревогу. У военных, и то не у всех, были противогазы, а у жителей — не было, приказали срочно покинуть поселок и бежать вверх по склону возвышенности Ергени. Помню, как мы с мамой, похватав узелки, бежали задыхаясь. Но, слава Богу, ветер изменил направление, и облако развеялось южнее поселка, а мы благополучно вернулись домой.

Хорошо помню воздушные бои. Наши тупоносые «Яки»-истребители в первые месяцы битвы бесстрашно бросались в атаку против бронированных «мессершмиттов» и зачастую проигрывали бой, падали, сгорая, летчики, в лучшем случае, успевали выброситься с парашютом. Мы наблюдали с земли и очень переживали. Но постепенно, за три месяца, ситуация изменилась с точностью до наоборот, особенно после окружения немцев в Сталинграде. Когда отбили атаки танковой армии ф. Гота с юга, положив массу (армии, дивизии, полки) народа, не дали возможности соединиться с армиями Паулюса, когда появилось новое пополнение сибиряков в полушубках, появилась новая техника и вооружение. Появились зенитные батареи: четыре орудия стояли замаскированные буквально рядом с поселком, за околицей, четыре орудия поодаль — в саду, одна батарея на территории СталГРЭС и еще одна — за территорией химзавода. Батареи однажды взяли в кольцо и подбили немецкий транспортный самолет, который летел низко с грузом в стан уже окруженных войск Паулюса. Самолет упал на южной окраине поселка, многие жители и военные кинулись к нему, и одна женщина, из первых добежавших, стала выбивать каблуком зубы у немецкого летчика, выброшенного взрывом из кабины. Ее оттаскивали, а она вырывалась и кричала: «Пустите, это они убили моего мужа и детей!»

Из-за Волги в наш поселок прибыло несколько отрядов из азиатских республик, почему-то в национальных одеждах — полосатых халатах и чалмах на голове (наверное, пополнение не успели обмундировать). Наступило время намаза, и отряд — человек 50 — расположился на площадке за садом. Сели полукругом, поджав ноги, стали молиться, кланяться, и вдруг из-за возвышенности вылетело звено «мессершмиттов» на бреющем полете. Военные успели крикнуть: «Воздух! Врассыпную, ложись на землю!» — азиаты не реагируют, продолжают молиться. Немецкие самолеты сделали заход с пикированием, сбросили бомбы, затем еще заход и стали расстреливать из пушек и пулеметов — погибли все.

В октябре — ноябре 1942-го у нас квартировал взвод разведчиков, один из них — молоденький паренек Саша — очень привязался к нашей семье, маму называл «тетя Нюся», с нами, детишками, дружил и играл. Мама обслуживала, обстирывала ребят, готовила им еду, с беспокойством ожидала возвращения из ночных вылазок. И вот однажды, уходя в разведку и, наверное, предчувствуя гибель, Саша завещал маме: «Тетя Нюся, если я не вернусь, если меня убьют — у меня никого нет родных, я детдомовский, — прошу похоронить меня перед вашим окном» и указал место на противоположной стороне за шоссе. Ушли они в ночь в разведку, там напоролись на засаду, отстреливались. Сашу смертельно ранило, и друзья вынесли его на плащ-палатке. Просьбу его выполнили, похоронили там, где он хотел, и одинокая могила с деревянным обелиском и жестяной красной звездой долго оставалась на виду у поселка, ухоженная, а мы часто приносили на нее полевые цветы. Когда начали строить автостраду, это захоронение перенесли и братскую могилу в Бекетовке.

Как-то ночью прорвались легкие танки и бронетранспортеры немецкие и стали спускаться по склону с возвышенности Ергени в сторону поселка, их засекли, осветили прожекторами, и зенитная батарея начала стрелять но ним прямой наводкой и всех подбила. На следующий день я пошел собирать сучья на растопку и в кустах наткнулся на двух мертвых немецких офицеров в форме, они, как живые, лежали на спине и открытыми голубыми глазами смотрели в небо. Я от неожиданности остолбенел (впервые увидел людей в немецкой форме так близко), потом, опомнившись, закричал: «Ма-ма!!!», все побросал и бежал без оглядки до самого дома.

Алексей Аксенов

С разными людьми довелось сталкиваться в годы войны, в основном — с добрыми, особенно к нам, ребятишкам, но попадались и среди наших, мародеры. Как-то к нам во двор привели угнанную корову, и пьяный старший лейтенант решил застрелить ее в нашем сарае на мясо. Мама знала хозяйку коровы, вдову с тремя детьми с окраины поселка, просила не убивать животное, а он ни в какую. Я его обозвал фашистом. Так он наставил на меня наган, мама испугалась — схватила меня за руку и насильно увела. И все-таки они застрелили корову — как я их возненавидел за это. Еще случай запомнился: немцы уже капитулировали, и по шоссе гнали колонну пленных, одного из них в конце колонны буквально волокли, он падал и стонал. Тогда сопровождающий сержант из конвоя вынул пистолет из кобуры и застрелил его у нас на глазах, труп сбросил в кювет. Мне было жалко того немца, хотя нас воспитывали в ненависти к врагу.

С октября 1942 года положение стало заметно улучшаться, и немцы не могли уже безнаказанно распоряжаться в воздухе и на суше. Появились танки новые советские «KB», «ИС» и знаменитые «Т-34», которые передислоцировались по ночам на направления главных ударов, самолеты — истребители новые бронированные, штурмовики «Илы» с реактивными ракетными установками, знаменитые «катюши» — зачехленные камуфляжным брезентом «студебеккеры», которые, переезжая с места ни место, давали залп — пуск ракет с характерными лающими звуками и быстро срывались на другие места, чтобы не засекли и не накрыли ответным залпом со стороны немцев. А бои шли близко, передовая в 3-5 км и районе Горная поляна — Лапшин сад — Купоросный завод. Нам во время боев с питанием было легче, зато в любой момент мы могли погибнуть от бомб или снарядов (однажды ночью бомба упала на задворках в 50-ти метрах от жилья — повылетали стекла, оглушило нас, осколками изрешетило стены, взрывались и снаряды близко, но Бог миловал). Мы, ребятишки, вертелись среди солдат, удовлетворяя свою любознательность. Многие ласково относились к нам, особенно те, кто постарше, видимо, своих детей вспоминали и угощали нас едой из котлов. Особенно хорошо нам было, когда летчики (перебазировавшееся Качинское летное военное училище) квартировали у нас под новый, 1943 год. Аэродром располагался на ровном плато возвышенности Ергени, примерно в 1,5-2 км от поселка: там они учились и учили летать и воевать. Особенно досаждали немцам наши «ночные бомбардировщики» — бипланы «У2» и «ПО-2», которые по ночам вылетали на заранее разведанные цели — немецкие укрепления и батареи, скопления людей и техники и неожиданно, на бреющем полете, тихо, с выключенными моторами подлетали и сбрасывали бомбы. Зимой на лыжах на ровном участке за шоссе они часто совершали посадку и подруливали к домам поселка, видимо, штабную корреспонденцию и начальство доставляли. Оттуда летчики спускались к нам на отдых, ночевать или во время нелетной погоды. По вечерам собирались у печурки, комната освещалась самодельными лампами: в сплющенной гильзе от снаряда проделывали сбоку дырочку, заливали туда керосин и вставляли фитиль. Выпивали, пели песни под гитару, угощали нас консервами американскими, сгущенным молоком и шоколадками из сухого пайка и «неприкосновенного запаса» — НЗ (мы впервые попробовали эти деликатесы). Не обходилось без происшествий. Один истребитель взлетел с аэродрома и сразу стал падать на поселок (что произошло — не выяснили точно, то ли двигатель отказал, то ли с летчиком что случилось), врезался носом самолета в грунт у железнодорожной насыпи с восточной стороны поселка. Долго еще после боев фюзеляж самолета с задранным «хвостом со звездой» торчал там памятником погибшему летчику.

Сталинградская битва закончилась 2 февраля 1943 года. Стали собирать трупы по местам боев и вытаскивать из развалин. Своих — хоронили, а тела немецких солдат, замороженные, раздетые догола, на грузовиках свозили в овраги и балки, складывали в штабель — ряд трупов, ряд шпал, обливали горючей жидкостью и сжигали. Много немецких и румынских военнопленных было: колонну за колонной гнали по шоссе. Только в нашей округе после капитуляции было три больших лагеря военнопленных. За трехметровыми деревянными заборами с колючей проволокой — бараки деревянные, сторожевые вышки по углам, а по периметру, по контрольной полосе овчарки бегали. В первый год после окончания боев пленные умирали ежедневно по несколько человек от болезней, холода и голода — весь склон против лагеря был в холмиках с табличками на палках. С годами все это кладбище заросло травой, кустарником и сравнялось с землей.

Когда немцев разбили и погнали от Сталинграда, нам пришлось туго, особенно маме, которая металась как волчица в поисках еды. Во время боев гражданские никакого пособия не получали, только хлеб по карточкам (и то это было позже). Зарабатывать было негде — все разрушено. Ели все мало-мальски съедобное, копали корни солодика по оврагам, выливали сусликов [2] из нор, искали первые листочки кислицы и лебеды, подсолнечный жмых с шелухой был лакомством. Мама собирала в мешок какие-то вещи, ездила за Волгу и в другие районы, не оккупированные немецкими войсками. Ездила на подножках и площадках между вагонами товарных поездов, на местных базарах продавала или обменивала вещи на еду — муку, крупу, сало и др. Однажды ее чуть не сбросил с поезда грабитель с ножом: стал вырывать мешок с вещами, мама, не выпуская из рук мешка, отбивалась, как могла. Хорошо, что поезд неожиданно остановился на разъезде, и маму выручил военный патруль.

В 1943 году, после боев в Сталинграде, объявился наш двоюродный брат Коля Васильев, 1930 года рождения, сирота. Он бежал от наступавших немецких войск из расформированного детдома, пришел к дедушке с бабушкой, а когда село оккупировали, то прятался, чтобы не угнали в Германию. Бабушка и ее младшая дочь Аксинья с риском для жизни прятали его и еще двоих наших бойцов (оставшихся то ли случайно, то ли по заданию) под носом у немецкого штаба, в подвале хозпостроек. И, когда наши войска стали подходить к селу, Николай балками и оврагами, мимо немецких постов, вывел бойцов в расположение наших войск, а сам отправился к нам. Мы стали жить одной семьей, мама устроила Колю в ремесленное училище, и мы с тех пор считались родными. Позже присоединилась к ним и моя двоюродная сестра Рая (она осталась без матери), мама ее устроили в МТС на работы в садах. Еще надо было помогать бабушке и тете Аксинье с маленьким ребенком. В селе совсем голодно было — на трудодни ничего не платили. Из колхозов все отправлялось на фронт, что вырастет в огороде, то и ели. Скот и птицу немцы съели или угнали во время оккупации, за сбор колосков на полях и то преследовали — детей гоняли объездчики на лошадях. Мы, чем могли, помогали взрослым: разбирали развалины домов, искали вещи, книги, разбирали обшивки окопов и блиндажей на дрова, искали стреляные гильзы от снарядов из медных сплавов и дюралюминии от разбитых самолетов. Металлолом сдавали скупщикам, которые, конечно, нас обманывали, платили гроши. Находили много оружия и боеприпасов; некоторые подрывались на минах, калечились, разряжая снаряды и гранаты.

День Победы запомнился на всю жизнь. Я с вечера стоял в очереди за хлебом по карточкам, а утром кто-то из ребят прибежал и сказал, что сообщили по радио — война закончилась!!! Какое было ликование всех и везде!

Война забрала много жизней, только из наших близких родственников все, кого призвали на войну, кто под Сталинградом сложил голову, кто позже. А дедушку Ивана немцы убили сразу, как вошли в Плодовитое. Немцы решили занять его просторный дом под штаб, всех выгнали из дома, а дедушка лежал на печи — приболел (ему был уже 101 год). Своенравный, старой закалки старик немцев ненавидел еще с Первой мировой. «Я из своего дома никуда не уйду», — сказал он. Церемониться с ним не стали — за руки и за ноги вынесли из дома и сбросили с высокого крыльца, он упал у порога на камень — жернов, помучился двое суток и умер. А в дом и землянку, где находился сундук с нашими вещами и документами, угодили бомбы. Это уже наши войска постарались при освобождении села, а после залпов «катюш» начались пожары, и почти половина села выгорела.

В школу я пошел с 1944 года. Во время летних каникул помогал бабушке зарабатывать трудодни: пас скот с местными ребятами, работал на уборке урожая. С 15-летнего возраста наравне со взрослыми разгружал баржи с солью на химзаводе, работал на лесотаске [3] при разборке плотов и подъеме бревен на транспортер, на погрузке леса и т.п. После окончания школы в 1954 году поступил на ускоренный 3-й курс строительного техникума, проучился несколько месяцев, и в декабре 1954 года был призван в армию. Ровно три года я прослужил в военно-строительных частях — возводили объекты в засекреченной зоне (Челябинск-40 и завод «Маяк»), где, очевидно, и получил «свою дозу» облучения. С 1958 года я работал на химзаводе и параллельно учился в Волгоградском институте инженеров городского хозяйства на вечернем отделении. После защиты диплома в 1966 году переведен в филиал института «Гипротракторосельхозмаш». С 1970 года живу в Ленинграде.

[1] Полуторка — 1,5-тонпый грузовик ГЛЗ-АА, самый массовый советский грузовик до­военного периода.

[2] Выливать сусликов — наливать в нору воду, чтобы суслик из нее вылез.

[3] Лесотаска — машина для извлечения из воды и подъема лесных материалов.

Источник: Живая память. — СПб. : Норма, 2010. — С. 29-42. Тираж — 5000 экз.