Вернуть ров во что бы то ни стало!

На восточном берегу Ладожского озера мы погрузились в бар­жу и ночью поплыли в блокированный Ленинград. Это было в начале октября сорок первого, после того как я вышел из окру­жения, в которое попал под Лугой.

В Ленинграде нас, «окруженцев», разместили где-то на Охте. Представитель штаба Ленинградского фронта, побеседовав со мной, сказал:

— Направляем вас, капитан, в 125-ю стрелковую дивизию на должность начальника оперативного отделения. Дивизией коман­дует генерал-майор Богайчук Павел Петрович. Сейчас вас отвезут в штаб 55-й армии. Там и расскажут, как добраться к месту на­значения.

Вскоре я был уже в блиндаже генерала Богайчука, представился ему.

— Садитесь, побеседуем.

Я рассказал, как с группой бойцов и командиров два месяца выходил из окружения, пробираясь к своим по лесам и болотам.

Генерал сказал, что людей, испытавших уже невзгоды войны, он уважает и ценит, а затем спросил:

— Какое военное учебное заведение закончили?

— В тридцать восьмом сдал экзамены и стал слушателем воен­ной академии имени Фрунзе.

Генерал резко поднялся из-за стола:

— Закончили ее? В мае этого года.

Принимаем вас с распростертыми руками. На фронте очень нужны хорошо подготовленные и опытные командиры. Так началась моя фронтовая служба в 125-й дивизии, которая держала оборону на юго-восточном участке Ленинградского фрон­та. К моему прибытию фронт здесь стабилизировался. Противник, захвативший противотанковый ров, занимал более выгодное поло­жение, чем подразделения и части нашего соединения. Приспосо­бив ров к обороне, гитлеровцы господствовали над местностью. А окопы нашей передовой линии проходили по открытому, ничем не защищенному полю, долине. Она простреливалась всеми видами оружия на большую глубину. Практически невозможно было рас­положить и укрыть от противника артиллерийские батареи. До­лина вскипала от вражеского артиллерийского и минометного огня, простреливалась пулеметными и автоматными очередями, сеяла смерть. С тем, что у нас не было более надежной и выгодной пози­ции, приходилось мириться, потому что за нашими спинами были Колпино, Ижорский завод и Ленинград.

Познакомившись с системой нашей обороны, я пришел к выво­ду о необходимости дежурства своих помощников на передовой в ночное время. Мое решение одобрили генерал Богайчук и на­чальник штаба подполковник Сенкевич. Поочередно в окопах на­ходились либо капитан Филимонов, либо лейтенант Забара. На передовую выходил и я. Таким образом, боевая готовность подраз­делений и частей была под контролем штаба дивизии. Наше ко­мандование знало о положении на передовой не только из донесе­ний командиров полков, но и из моих докладов о результатах ночных бодрствований. О положительных выводах и недостатках я сообщал также командирам полков.

В морозные октябрьские дни сорок первого, в середине месяца, генерал-майор Богайчук принял решение захватить противотанко­вый ров и улучшить нашу оборону. С этой целью создали ударную группу из подразделений 466-го полка, которым командовал май­ор Козине Ему же было приказано возглавить ударную группу.

Вместе с генералом Богайчуком мы отправились на наблюда­тельный пункт, оборудованный в землянке ротного командира. Зем­лянка была отрыта бойцами Ижорского батальона еще до прихода дивизии и находилась примерно в 100-150 м от наших окопов, где сосредоточились для атаки бойцы ударной группы майора Козино.

Едва вошли в землянку наблюдательного пункта, как позвонил майор Козино.

— Все готово, товарищ генерал, — доложил он. — Исходное положение для атаки заняли.

— Знают ли твои бойцы о том, что они в едином порыве долж­ны подняться для атаки по сигналу ракеты? — спросил комдив.

— Знают и готовы к этому.

— Сейчас будет дан сигнал. Следи!

Положив трубку, генерал посмотрел на меня. Я быстро вышел из землянки и выпустил ракету в сторону противника. И сразу же мы услышали громкое «ура!». Послышались автоматные очереди и дружная пальба винтовок. «Но почему же не стреляют станко­вые пулеметы?» — подумал я. Приказ был и для них.

Вскоре в землянку прибежал связной майора Козино.

— Ров захвачен, товарищ генерал!

Генерал Богайчук в это поверил не сразу. Ему казалось, что слишком легко и быстро был захвачен кровавый противотанко­вый ров. Комдив хорошо помнил, как в последние дни сентября дивизия наступала более крупными силами, но так до рва и не дошла. Гитлеровцы встретили тогда наступающие цепи ураган­ным огнем. На поле боя полегли многие воины.

— Товарищ Зиновьев, идите и лично проверьте истинное поло­жение!

Выскочив из землянки, я не смог быстро пробраться на передо­вую, потому что в узкой траншее, ведущей к нашим окопам, появи­лись раненые. Фашисты открыли ураганный огонь по нашим по­зициям и пробраться сквозь взрывы, пройти мимо раненых было трудно. Ход сообщения был узок, разойтись с встречающимися ранеными было не просто. А над головами рвались бризантные гранаты.

Когда я вскочил в ров, то оказался в удивившей меня обстанов­ке. В нем было совершенно спокойно. Ни одного разрыва снаряда, ни одного разрыва мины. Командиры, не спеша, организовывали оборону захваченного участка рва.

Обратно я отправился, прихватив с собой две вражеские короб­ки с пулеметными лентами, чтобы генерал воочию убедился, что ров взят.

Проходя мимо станкового пулемета, спросил:

— Почему не стреляли?

— Пулемет замерз, подвижные части не работают.

— Это уже беда! Надо заставить пулемет стрелять!

— Это можно было бы сделать с помощью керосина, но где его взять? Баку не пришлет…

— Найдем Баку в блокаде! — ответил я на резонное замечание обслуги пулемета.

Доложив командиру дивизии о взятии рва, начал поиски бензи­на. Его не нашли ни в одном хозяйственном подразделении диви­зии. Послали посыльного в Ижорский батальон и только в нем достали канистру керосина.

Однако, захватив центральную часть рва, мы рано торжествова­ли. Перед рассветом фашисты открыли такую орудийно-минометную пальбу по передовой и нашим тылам, что небу было жарко. А со стороны железнодорожного полотна и Ям-Ижоры палили по флангам ударной группы пулеметы. За несколько минут по нам было выпущено столько снарядов и мин, что, казалось, живого ме­ста не осталось. Ударная группа 466-го полка и присланная ночью в помощь ей командующим армией рота бойцов оставили противотанковый ров.

Все осталось по-прежнему. Приказа овладеть противотанковым рвом никто из вышестоя­щего командования не отдавал. Это была инициатива нашего ком­дива, одобренная командующим 55-й армии. Теперь же, когда ров снова заняли фашисты, последовал приказ высшего командова­ния: ров вернуть во что бы то ни стало! А виновных в потере рва — наказать!

И началось разбирательство… Велись поиски виновника сдачи рва. В эту неблагодарную работу включилась дивизионная проку­ратура. Она нашла «конкретного виновника». Под трибунал отда­ли командира 466-го стрелкового полка майора Козино. Его обви­нили в том, что он не обеспечил удержания рва, хотя я с полной ответственностью утверждаю, что он сделал все, зависевшее от него. В его действиях я не видел в ту ночь ни единого опрометчивого шага. И тогда, и теперь я думаю, что обвинять и судить его было не за что. Ров был широк. Упирался в железнодорожное полотно, где засели фашисты, их оттуда не вышибли. Они висели на левом фланге нашей ударной группы. А с правой стороны, вдали, про­сматривался излом в сторону Ям-Ижоры, где тоже были фашисты. Заняв часть рва, мы подставили фланги наших подразделений под губительный огонь. В таких условиях продержаться трудно. Да и опыта удержания такой необычной и невыгодной позиции у нас не было. Мы его приобрели позже.

После того, как командира полка майора Козино судили, в ди­визии родилась поговорка: «Был бы военный трибунал, а виновни­ки всегда найдутся». Горькая это была поговорка.

Пострадал от военного трибунала не только майор Козино, но и мой старший помощник капитан Филимонов. Однажды, а это было уже в ноябре, капитан Филимонов возвратился утром в оператив­ное отделение и доложил, что он в ночное время проверил состоя­ние боевой готовности на переднем крае 466-го стрелкового пол­ка. Всюду видел полный порядок, недостатков не обнаружил. Я, в свою очередь, доложил начальнику штаба подполковнику Сенкевичу о результатах ночного дежурства. Но вскоре выяснилось, что капитан Филимонов на передовой не был, а удовлетворился встречей с помощником начальника штаба полка, который сооб­щил ему: «Я только что оттуда, там полный порядок».

На войне, а тем более в условиях блокады, действовали суровые законы железной дисциплины. Время было суровое. За обман ка­питан Филимонов был отдан под суд. Военный трибунал пригово­рил его к 10 годам с отбыванием срока наказания на фронте. С должности моего первого помощника он был освобожден и на­значен командиром стрелкового батальона на передовой линии.

Но если у капитана Филимонова все же была вина, то майор Козино пострадал совершенно незаслуженно. С тех пор, как ударная группа майора Козино впервые взяла противотанковый ров, он стал переходить из рук в руки. Ночью или перед рассветом мы брали его, а утром ров захватывали фа­шисты. Так было и в октябре, так было и позже.

Для того чтобы перейти в решительное наступление, у нас не было ни сил, ни боеприпасов, поэтому борьба шла за противотан­ковый ров. Мы стремились овладеть им, чтобы улучшить свои по­зиции. Фашисты не хотели эти позиции терять. При этом у нас не хватало огневых средств для успешного подавления противника. А фашисты сыпали на нас снаряды, мины, бризантные гранаты, как из рога изобилия. Долина была перепахана огнем вражеских ба­тарей, усеяна вражеским металлом.

Противотанковый ров не давал нам покоя. И мы дрались за него с отчаянностью и ожесточенностью. Чтобы облегчить борьбу за ров, я предложил командованию сделать траншеи-подкопы к противотанковому рву. История войн знает немало случаев, когда в условиях позиционной войны воюющие стороны применяли под­копы, прорывали в сторону противника траншеи или даже прохо­дили штольни, закладывали взрывчатку и взрывали солидные участ­ки обороны противника. Своими мыслями я поделился с генера­лом Богайчуком и предложил план подготовки двух подкопов к противотанковому рву. Комдив мое предложение одобрил, и уже в начале декабря первая траншея-подкоп была готова. До самого противотанкового рва оставалось всего 12-15 м. Конечно, фашис­ты обнаружили подкоп и выставили против него хорошо замаски­рованный пулемет, установили круглосуточное дежурство у под­копа.

В это время в штаб дивизии прибыл командующий 55-й армией генерал Свиридов. По его приказу в атаку на противотанковый ров был брошен только что сформированный Отдельный лыжный батальон под командованием моего помощника старшего лейте­нанта Забары.

Впервые лыжный батальон и приданная ему армейская рота автоматчиков, войдя на передовую и в подкоп в середине ночи, взяли противотанковый ров без потерь. Ров был взят мгновенно.

Вместе с генералом Богайчуком мы находились на наблюда­тельном пункте — в землянке ротного командира, слышали друж­ное «ура!» и стрельбу из всех видов стрелкового оружия. Вскоре прибыл посыльный комбата и внес в землянку захваченный у фаши­стов ручной пулемет. Замечу, что командование дивизии высоко оценило боевые дей­ствия комбата. Несмотря на то, что он был уже ранен, комбат не оставил батальон, а продолжал командовать до тех пор, пока на флангах батальона не были установлены станковые пулеметы, ко­торые теперь уже действовали и в суровые морозы. Батальон не потерял ни единого человека, а это уже много значило! Командир дивизии генерал Богайчук представил старшего лейтенанта Забару к ордену Красного Знамени, но он не был награжден, видимо, по той же причине, по которой осудили майора Козино.

Утром 18 декабря фашисты устроили вокруг захваченного участка рва настоящий огневой ад и бросили на лыжный батальон свои отборные подразделения головорезов. Ров был оставлен. Но «ви­новатого» в этом уже не нашли. Он был в госпитале…

И снова, как и раньше, ров переходил из рук в руки. Ночью мы вышибем гитлеровцев, а днем они снова его захватывают. Судьба лыжного батальона обострила во мне давно родившееся чувство неудовлетворенности тем, что происходит с нашими ударными час­тями. Вдуматься только! Одиннадцатого декабря мы отправили с фронта в Ленинград старшего лейтенанта Забару сформировать лыжный батальон, а уже через неделю после этого командование армии бросило необученную и несплоченную часть в бой. Еще рань­ше такое же произошло и в соседней дивизии. Левее от нас, ближе к Неве, ударная часть наступала на вражеские позиции при под­держке танков. Но местность там была болотистая, и танки за­стряли, не достигнув цели, а наступающие были остановлены ог­нем вражеской артиллерии. Выходило, что удар наносился не мощ­ным кулаком, а растопыренными пальцами. Узнав о трагическом наступлении в соседней дивизии, я в беседе с подполковником Сенкевичем неодобрительно отозвался о подготовке и осуществлении таких малоэффективных операций. Ян Петрович посмотрел на меня прищуренными глазами и ничего не ответил.

Вскоре после разговора с подполковником Сенкевичем меня вызвал генерал Богайчук. Поздоровавшись, он без всяких обиня­ков спросил:

— Вы утверждаете, товарищ Зиновьев, что неправильно плани­руются и осуществляются операции по использованию ударных частей?

Я понял, что мое мнение по этому вопросу генералу доложил начштаба. Будучи уверенным в своей правоте, ответил:

— Очень неправильно, товарищ генерал. Вот бы собрать все ударные части в один кулак! И Красный Бор не устоял бы…

Генерал заинтересованно посмотрел мне в глаза, а потом ска­зал:

— Вот взгляните, товарищ Зиновьев, на мою карту. Может быть, таким образом, надо было бы использовать наши силы? Не нахо­дите ли вы такой кулак на моей карте?

Я был потрясен. На карте генерала было отражено мое реше­ние…

— Точно так и я думаю, — пролепетал.

— Вот так, товарищ Зиновьев! Мы с вами окончили одну и туже академию. Вот наши решения и совпали. Но нашего с вами мнения никто не спрашивает. И это диктует очень сложная обста­новка. Все стремятся побыстрее избавиться от блокады и голода. Об академических решениях мало кто думает. Это, конечно, траге­дия. Но в этой трагедии есть и положительное. Мы не даем фашистам покоя. Ни на шаг не отступили, а, наоборот, стараемся у них отвоевать… Гитлер ждет, что вот-вот его молодчики вступят в Ленинград, а мы своими действиями отвечаем — этому не бы­вать!

Мы обсудили с генералом теперь уже наше общее решение и пришли к выводу, что удар по обороне противника надо наносить силами ударных частей Ленинградского фронта именно с участка обороны нашей дивизии в направлении на Красный Бор с последу­ющим захватом рокадной дороги [1]. Делать это надо одновременно с наступлением войск Волховского фронта.

После этой беседы с генералом я стал относиться к нему с еще большим уважением. Он стал спрашивать иногда, глядя на меня: «А как бы решили в академии?».

В декабрьские дни сорок первого стало известно, что в составе Волховского фронта создана 2-я ударная армия. Из штаба 55-й армии сообщили, что к нам с юга с боями пробивается вновь со­зданная армия.

Наступили дни и ночи надежд и ожиданий. В часы затишья мы напрягали слух, пытаясь услышать артиллерийскую канонаду, а по ночам искали на горизонте зарницы от артиллерийских зал­пов. К сожалению, мы ничего не услышали и не увидели. Там, на юге, не пылали зарницы боя. Оттуда не долетал грохот сражения.

2-я ударная армия действительно наступала с Волховского фрон­та в направлении Вырица — Красный Бор, но сама была отрезана гитлеровскими войсками и оказалась в окружении. На помощь Волховского фронта сейчас надеяться не приходилось. Надо ук­реплять свои позиции собственными силами. А собственные силы были истощены голодом. Прибывавшее к нам пополнение на до­укомплектование частей и подразделений дивизии было ослабле­но. Оно с трудом выполняло задачи обороны. Мы чаще стали бывать в окопах. Старались сделать все для того, чтобы враг не застиг врасплох. С ведома командования дивизии я проводил ночи напролет на передовой линии.

Вот вижу станковый пулемет, а прислуги нет. Подошел к друго­му пулемету, спросил:

— А почему у соседнего никого нет?

— Пулеметчик ранен, его унесли в медсанбат. Я то у своего пулемета, то бегу к соседнему. Два пулемета обслуживаю.

— Не замерз?

— Держусь.

— А как пулеметы?

— Работают, огрызаются, загоняют фрица поглубже. Керосин помогает. Кто-то побеспокоился, спасибо ему…

Прячу улыбку в усах, не вдаюсь в подробности. Вернувшись на наблюдательный пункт, доложил генералу об увиденном.

— Такие пулеметчики достойны поощрения! — говорит генерал. — Только обстановка у нас… Представляем бойцов к награ­дам, но наградные листы куда-то исчезают. А наши герои достой­ны и доброго слова, и правительственных наград.

Наступило 22 декабря. Мы с генералом — на колокольне колпинской церкви. В подва­ле церкви оборудован узел связи. С его помощью можно связаться с любым командиром полка и командиром батальона. В это вре­мя вместо майора Козино 466-м полком командовал полковник Абрамов, а 657-м — по-прежнему майор Варюхин.

На наблюдательный пункт прибыл командир соседней дивизии, чтобы по приказу командования принять часть наших оборони­тельных позиций. Дивизия еще не приняла их, но уже получила приказ взять противотанковый ров. Генерал позвал меня и спро­сил:

— Товарищ Зиновьев, покажем соседу, как надо брать противотанковый ров?

— А чего же, можно и показать, — ответил я.

Генерал тут же позвонил командующему армией генералу Сви­ридову и предложил свои услуги.

— Ров мы возьмем, у нас уже есть опыт. Поделимся своим опытом с преемниками. Разрешите?.. Есть! До свидания.

Положив трубку, генерал объявил присутствовавшим:

— Командующий одобрил нашу с вами идею, товарищ Зиновь­ев.

Этот разговор слышали прибывшие на наблюдательный пункт комиссар дивизии полковой комиссар Новоселов, адъютант коман­дира дивизии лейтенант Смирнов, другие командиры.

— Вызывайте, товарищ Зиновьев, броневик. Выеду на передовой наблюдательный пункт, в нашу ротную землянку.

А вот этого я уже не ожидал. И меня вдруг охватило чувство тревоги. Никогда прежде не перечил генералу, а тут какая-то сила толкнула меня сказать:

— Товарищ генерал, считаю эту поездку нецелесообразной.

— Я поставлю боевую задачу полковнику Абрамову и вернусь.

— Это можно сделать и отсюда, по телефону. Разрешите, я сей­ час приглашу к телефону полковника. Его полк уже неоднократно брал противотанковый ров. А это облегчит и постановку задачи и ее выполнение.

— Я это сделаю на месте.

Я не унимался:

— Разрешите, я вызову полковника Абрамова на наблюдатель­ный пункт?

— Я дал уже обещание командующему и должен немедленно ехать. — Я тоже еду! — сказал комиссар дивизии Новоселов.

— Вот мы вместе и поедем! Пока я буду отсутствовать, коман­дуйте, товарищ Зиновьев! Да, дайте мне вашего помощника.

Мне ничего не оставалось, как ответить:

— Есть, товарищ генерал!

Броневик ушел. Вместе с генералом поехали комиссар дивизии, лейтенант Смирнов и мой новый помощник лейтенант Зегер. А тревога за генерала и его спутников у меня нарастала. Я уже корил себя за то, что не сумел удержать генерала от поездки.

Отвечаю на телефонные звонки, принимаю донесения из полков, слушаю сообщения разведчиков, связываюсь с артиллеристами, даю им координаты вражеских точек для подавления…

Время идет, а генерал не возвращается. Не выдерживаю, звоню комдиву в ротную землянку, расположенную на передовой. Слышу голос генерала Богайчука:

— Да, я еще здесь, потому что не прибыл Абрамов. Почему-то он задерживается. Как только подойдет, проинструктирую и сразу же вернусь.

Голос у комдива бодрый, успокаивающий, но я все же неспоко­ен. Проходят пять, семь, десять минут, а мне кажется, что часы обманывают, отстают. Снова прошу соединить меня с комдивом.

— Связь с генералом прервана, — вдруг отвечают мне. Решил связаться с комдивом, воспользовавшись связью Ижорского батальона, в обход нашей прерванной связи.

— Соедините с капитаном Водопьяновым!

На другом конце провода слышу знакомый голос комиссара Ижорского батальона Зимина. Он сразил меня страшной вестью:

— В ротную землянку, где находился генерал Богайчук, попал тяжелый снаряд. Все, кто там был, погибли…

В трубке слышался плач телефонистки…

Дивизия, прошедшая через огонь приграничных боев, изведав­шая огневые дороги Прибалтики, не отдавшая врагу ни единого метра земли на этом участке Ленинградского фронта, потеряла своего командира…

Тяжело… Но я поднимаюсь и кричу в трубку:

— Подполковника Синкевича!

Докладываю ему о случившемся. Он сразу же прибывает на наблюдательный пункт и вступает в командование дивизией.

 

[1] Рокадными называются дороги, идущие параллельно линии фронта. 

Продолжение следует.

Подготовил А.Ф. Забара

Источник: Заслон на реке Тосне: сб. воспоминаний защитников Усть-Тосненского рубежа. Сост. И.А. Иванова. – СПб., 2003.