Воспоминания командира прожекторного взвода

Абрам Матвеевич Галич родился 15 сентября 1922 года в Омске в се­мье служащего, участника Первой ми­ровой и Гражданской войн. В 1941 году окончил Омский машиностроительный техникум. При­зван в армию в феврале 1942 года. В должности командира взвода принимал участие в освобождении го­родов Мозырь, Барановичи, Брест, Лодзь, в штурме Берлина. Уволен в запас в звании майора в 1964 году. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны, мно­гими медалями. После демобилизации работал преподавателем.

Сдав госэкзамен в Омском машиностроительном техникуме, я уже был готов ехать по назначению в уральский город Ирбит на завод сельскохозяйственных машин. В свои 18 лет я был полон радужных планов. Но в класс, где мы сидели, вбежал наш однокурсник Вася Журавлев и взволнованно объявил: «Ребята, Германия напала на нас!»

Первая мысль была: рехнулся парень от экзаменационных пере­грузок. Только что было опубликовано заявление Советского правительства об абсурдности сообщений агентств Англии и США о готовящемся нападении Германии на Советский Союз. Не­которые самые горячие однокурсники хотели уже намять бока «па­никеру», но в класс вошел наш старейший преподаватель Киселев и сказал:

— Товарищи, ждите все в вестибюле, будет передаваться важное сообщение правительства. Я уже слышал по радио о налете германских самолетов на наши города.

Вася Журавлев, отличник и сильнейший в районе гимнаст, оказал­ся прав. Мы столпились в коридоре и замерли, глядя на рупор гром­коговорителя.

После выступления В.М. Молотова, наверное, не только у нас, четверокурсников, вспыхнуло желание защитить Родину, сразиться с фашизмом. Мы были воспитаны на таких патриотических и антифа­шистских фильмах, как «Если завтра война», «Трактористы», «Карл Брунер», «Профессор Мамлон»… Неудивительно, что мы всем кур­сом направились в военкомат с заявлением об отправке нас на фронт. Военное дело изучали на занятиях, награждены значками «ГТО», «Во­рошиловский стрелок», «ПВХО»… Так что к боям готовы.

К нам вышел майор-военком и сказал:

— Вы что? Вас, балбесов, учили-учили, а теперь хотите ехать просто так в качестве рядовых? Нет, милые мои, пойдете в военные училища. У нас еще старые заявки не выполнены. А пока что идите по домам, вызовем, когда надо будет.

Так майор решил нашу судьбу… Большинство из нас, те, кто про­шел медкомиссию, были распределены по военным училищам. Пе­ред этим немного успели поработать на заводах, занимаясь выпус­ком новых (читай: военных) видов продукции.

Я был направлен в зенитно-прожекторное училище, созданное на базе эвакуированного в Омск ленинградского военного училища ин­струментальной разведки зенитной артиллерии. Хотя училище было с техническим уклоном, общевойсковые дисциплины — строевая, огневая, общетактическая подготовка — были на первом плане. Се­рьезное внимание уделялось топографии, противохимической защи­те, военно-инженерным предметам. Много времени занимали освое­ние прожекторной техники, автодело, тактика прожекторных войск, изучение основ электротехники.

Надо было видеть, как мы, курсанты, переживали за неудачи Крас­ной Армии на фронтах, как хотелось нам самим быстрее попасть на передовую. Но командиры и преподаватели внушали нам, что для того, чтобы бить такого вооруженного до зубов, опытного и коварного врага, нужно хорошо учить­ся.

Прошел нелегкий год учебы в холодных лабора­ториях, на полигонах при знаменитом сибирском морозе. Часть пайка мы отдавали детям из блокад­ного Ленинграда. Никто из нас не роптал, хотя и самим постоянно хотелось есть.

После присвоения звания младшего лейтенанта я был направлен в только что освобожденный Орел в распоряжение командира 26-го отдельного зенитно-прожекторного батальона майора Грещенко на должность командира взвода.

Взвод состоял из четырех прожекторных стан­ций. Назначение двух станций-искателей, как мы их называли, было в том, чтобы с помощью прожек­торов и звукоулавливателя нащупать лучом само­лет противника. Две другие станции — «сопроводители» подхватывали самолет в перекрестке лучей, высвечивали его. «Огневикам» оставалось лишь добить «пойманную бабочку».

В батальоне были три роты, в каждой роте — по три взвода. Наша 2-я рота (командир лейтенант Сыч) и 3-я (командир лейтенант Кирчетов) оборо­няли Орел и его железнодорожную станцию, 1-я рота (командир лейтенант Коновалов) стояла в Брянске. Все атаки немецких бомбардировщиков (в основ­ном Ю-88 и Хейнкель-111), с целью вывести из строя железнодорожные станции, оказались безре­зультатными. Наши роты и зенитно-артиллерийские дивизионы, взаимодействовавшие с нами, свою задачу выполнили.

Командуя прожекторным взводом, я понял, что в этих войсках командир не только начальник, от­вечающий за военные действия, за дисциплину и порядок, но еще и хозяйственник, и техник, обя­занный быстро устранять недостатки в материаль­ной части, если они случались. Взводу, кроме вы­полнения своих прямых обязанностей: ведения боя в ночное время, приходилось еще рыть окопы для техники и личного состава, строить землянки, про­водить связь между точками, отстоящими друг от друга порой на расстоянии в километр. Мне же нужно было заниматься снабжением: добывать про­довольствие, горючее, обмундирование.

С обязанностями командира взвода по руковод­ству расчетами во время боя и на марше я справ­лялся неплохо, но вот хозяйственником оказался нерасторопным. Был такой случай. Рота наша со­вершала в апреле 1944 года марш Орел — Мозырь и остановилась на привал. Прибыла машина с го­рючим. Мне надо было действовать энергично: выделить солдат, дать им задание скатить бочки с платформы машины, доставить их к своей технике, заправить баки. Я понадеялся на ротного техника. Заправка горючим затянулась. Командир роты Сыч преподал мне урок, — некоторые его выражения я помню до сих пор.

Подружился я с командиром 1-го взвода Генна­дием Селивановым. Он был на год старше меня, но опыт командования имел значительно больший. Я старался перенимать у него этот опыт и практи­ческие навыки, которых мне явно не хватало. Нра­вилась мне в Селиванове некоторая щеголеватость и интеллигентность. Перенимал я практический опыт и у сержантов, начальников прожекторных станций, в свою очередь, делился нашими теоре­тическими знаниями, которые приобрел в училище.

Старшие сержанты Моисеев и Козлов были старше меня, а сержанты Овсянников и Ледовский — младше. Дело они свое знали, что же ка­сается организации питания и ночлега, рытья зем­лянок, занимались этим без всякого нажима с моей стороны. До самой Берлинской операции мы служили вме­сте и без потерь.

Много хлопот доставляла мне организация те­лефонной связи между «точками» и наблюдатель­ным пунктом. Сержанты мои, «удельные князья», как я их в шутку называл, не любили работать «за дядю». На первых порах меня, привыкшего в учили­ще к безоговорочной дисциплине, несколько коро­била независимость начальника станции «искателей» Моисеева. Лишь со временем я по достоинству оценил его. Он мог в глаза мне сказать, что не одоб­ряет моих действий, и я не мог не учитывать его мнения. Чувствовал себя намного уверенней, когда Моисеев был рядом. Тем более что мой на­блюдательный пункт и находился на позиции его станции. Моисеев фактически исполнял обязанности заместителя командира взвода, хотя в штатном рас­писании такой должности не было. Нужно еще сказать, что большинство «пойманных» моим взво­дом самолетов противника и под Мозырем и в Барановичах приходилось на долю станции Мои­сеева.

Несмотря на то, что нам запрещали работать по наземным целям, иногда и «потихоньку» мы это делали. Возле хуторов под Барановичами была обнаружена группа немецких парашютистов. На позицию старшего сержанта Долгополова, где я находился, поступил телефонный звонок с предуп­реждением, что в этом квадрате возможно появле­ние немцев. Диверсанты, как позже нам стало из­вестно, имели задание уничтожить станции. Полу­чив сообщение, я дал команду «обшарить» лучом ближний лес. Парашютисты в это время выходили на опушку — тут-то и встретил их наш луч. Пока второй номер расчета регулировал подачу углей лампы, а первый номер дальше обшаривал лес, я, Долгополов, электрик и телефонист вели коротки­ми очередями огонь по диверсантам. Четырех че­ловек мы уложили, остальные ушли. Мы их не ста­ли преследовать, так как нас мало и рисковать расчетами было нельзя. Поскольку все обошлось благополучно, я не стал докладывать командиру роты, потому что знал, что начальство нервно реа­гирует на такое. Работу по наземному противнику оно называло «хулиганством». Но шила в мешке не утаишь. Комбату майору Грищенко я все-таки до­ложил, а он поворчал немного, а потом сказал:

— А что же ты хотел, чтобы они вас перереза­ли, как кур? Я бы так же поступил.

Нужно сказать, что запрет применять прожекто­ры для борьбы с наземным противником был обо­снован. Если бы стало нормой, группы диверсан­тов специально бы стали отвлекать на себя расче­ты прожекторных станций во время налетов.

Вспоминаются мне также события под белорус­ским городом Мозырем. Город, расположенный на правом высоком берегу Припяти с отстоящей от него в восьми километрах станцией Калинковичи имел в то время важное стратегическое значение. Здесь был стык двух фронтов — 1-го Белорусского и 1-гр Украинского. Болотистый левый берег с правым крутым соединял спешно возведенный же­лезнодорожный мост. Задача нашей второй роте 26-го батальона была сформулирована так: во вза­имодействии с зенитчиками оборонять город — станцию Мозырь, мост через Припять и скопление войск, готовящихся к наступлению. Припять в мае разлилась широко, и мне пришлось вести колонну наших ЗИС-12 с прожекторами и звукоулавливате­лями по железнодорожной насыпи. Станции тоже пришлось располагать на редких высотах и холми­ках. Мне не повезло: 1-й и 3-й взводы устроились на высоком берегу среди цветущих садов, а наше­му взводу пришлось занимать позицию на болоти­стом участке. Я пожаловался командиру роты, тот, шутя, ответил:

— Чудак, ты пойми: а вдруг немцы прорвут обо­рону. Тем взводам придется форсировать Припять, а тебе удирать будет легче. Никто в твои болота не полезет.

Линия фронта и на самом деле была близко, в семи километрах. Слышалась канонада. Я откозырял командиру роты, сделав вид, что все понял, но и на самом деле завидовал своим друзьям-командирам. Они расположились там, где «в садах бушует май», а я среди комаров и квака­ющих лягушек.

Но все-таки мы устроились сносно: из брошен­ных шпал соорудили землянку и наблюдательный пункт, насыпные окопы для техники и стали ждать ночных гостей.

Они появились на вторую ночь. Нам пришлось самим «оповещать» себя о приближении немецких самолетов, так как службы ВНОС (воздушное на­блюдение, оповещение, связь) на этот раз с нами не было. Но мы уже и сами научились отличать наши самолеты от вражеских по шуму мотора, по миганию бортовых огней — сигналу «Я — свой».

Расчетам была дана команда: «работать по по­имке целей». Но зенитчики, привыкшие действовать без нас, открыли заградительный огонь, не дождав­шись попадания цели в перекрестье лучей. Из-за этой команды наши «слухачи» на звукоулавливате­лях не могли запеленговать самолеты. На следую­щий день нас и офицеров-зенитчиков вызвал «на разнос» начальник пункта обороны полковник Терешкин. Мы высказали просьбу, чтобы зенитчики не открывали огонь до поимки целей в перекрестье лучей. А когда поймаем, пусть открывают прицель­ный огонь «по бабочкам», так мы называли само­леты в лучах.

После совещания в ту же ночь зенитчики сбили три «хейнкеля». Отличился взвод моего друга Се­ливанова: его расчеты встречали самолеты первы­ми. Но в последующих полетах пришлось порабо­тать и нам. Ни одна бомба не упала на охраняе­мые нами объекты. Расчеты не терялись и тогда, когда фашисты сбрасывали на нас зажигательные бомбы, их быстро заливали водой и топили в болоте. Особенно сноровисто действовал начальник звукоулавливателя, наш взводный гитарист, сержант Кириллов. Активно потрудились и наши неунываю­щие телефонистки Грибанова и Климова. Они кур­сировали от позиции к позиции вдоль телефонной линии, устраняли порывы, обеспечивали непрерыв­ную связь. На их пути встречались непроходимые болота, могли также появиться диверсанты.

Командующий 28-й армией генерал Лучинский объявил благодарность роте за сохранность объек­тов в полосе его армии и обеспечении безопасно­сти войск.

Ко времени начала наступления Припять вошла в берега, бывшие болота превратились в цветущие луга. Здесь же под Мозырем мы узнали об откры­тии второго фронта, о высадке союзников в Нор­мандии, о покушении на фюрера. Очень жалели, что покушение не удалось. Немцы сбрасывали листов­ки, на них был изображен Сталин, сидящий в каби­не грузовика, откуда командовал: «Вперед на за­пад, на смерть». А на другой стороне написано: «Русский солдат, эта листовка пропуск к нам. Пе­реходи линию фронта, и ты получишь пулю».

— Ага! — говорили мы. — Туго тебе, Гитлер, приходится, если такие листовки сочиняешь…

А впереди у нас была оборона Барановичей, Бреста, Лодзи от фашистских самолетов. И, нако­нец — Берлинская операция, где, нарушив прежние правила, мы работали по наземному противнику, ослепляя его и не давая вести прицельный огонь. Хочу об этой операции рассказать подробнее. 15 апреля 1945 года. 22.00 по берлинскому време­ни. Немцы, чувствуя неладное, боятся тишины, вре­мя от времени взбадривают себя автоматными и пулеметными очередями по нашим позициям. Нет-нет, и просвистит пуля или ударится о бруствер окопа осколок мины.

Я принял решение установить свой наблюдатель­ный пункт на позиции сержанта Ледовского. По те­лефону дал указание начальникам других станций проверить над дерматиновой крышей горение дуги, держать наготове сменные угли, а также автоматы на случай атаки с земли: до передовой было всего 200—300 метров. Скатывать прожекторы с платформ я посчитал ненужным. Обзор противника при этом был нормальный и сохранялась возможность быст­рой перемены позиций.

Ночь с 15 по 16 апреля выдалась теплой и звез­дной. Со всех сторон в небо взлетали, вспыхивая, ракеты разных цветов.

Очень томительно тянулось время. И вот нако­нец вздрогнула земля от залпов тысяч орудий. Небо прочертили огненные трассы — ударили «катюши». В ответ начали бить немцы из орудий и миноме­тов.

Как я и предполагал, связь между точками мо­его взвода нарушилась в первые же минуты. Но я не решился посылать солдат на ее восстановление. Она бы опять быстро нарушилась, а риск потерять людей был большой. Задача была ясна и так. Те­перь только ждали одного общего сигнала для всех: «Луч в зенит».

Забравшись на платформу машины, я встал ря­дом со своим вторым номером, который уже дер­жал правую руку на главном рубильнике, а левую — на маховичке автомата подачи углей.

Наконец, на КП батальона вспыхнул луч в зенит. «Луч» — гаркнул я в самое ухо второму номеру, и в ту же секунду по всему фронту зажглись лучи в сторону противника. Наверное, с высоты это выг­лядело, как фантастическое зрелище.

Мы настолько увлеклись делом, что не сразу заметили, как мимо нас в сторону противника по­шли танки и пехота. Артиллерия смолкла.

Пехотинцам явно понравилось наше освещение. Они кричали: «Спасибо, хлопцы! Как на балу! Так веселее идти в бой».

Потом мы узнали, как реагировали немцы: «Со стороны русских — непонятный мощный свет. Мы ничего не видим, это какой-то новый вид оружия, может быть — химия!»

Ослепленные гитлеровцы не смогли вести при­цельный огонь по атакующим, эффект был налицо. И это подтвердили впоследствии пленные немец­кие солдаты.

Потери, конечно, были — война есть война, в нашем батальоне, куда я был прикомандирован со взводом на время этой операции, были убиты лей­тенант Денисов, младший лейтенант Никольский, старший сержант Ходеев, Копылов, красноармей­цы Савчук, Перевертайленко, связистка Набережнева. Мы их помним и никогда не забудем.

Об участии прожекторов в прорыве обороны хорошо написал в своей книге бывший тогда начальник штаба 301-й дивизии генерал М.И. Сафо­нов. Мы действовали тогда в полосе 5-й ударной армии генерала Берзарина, в которую входила 301-я дивизия. Книга «17 штурмовых дней» с дар­ственной надписью генерала Сафонова хранится у меня как ценная реликвия. Во время празднования 40-летия Победы в Саратов приезжал бывший командир 43-го прожекторного полка Н.Г. Павлов, который присутствовал на торжественной линейке в школе совхоза «Тепличный» и рассказал об этой выдающейся и уникальной операции перед штур­мом Берлина. Эта школа, руководимая А. Л. Бед­ным, поддерживает связь с ветеранами 43-го про­жекторного полка, проживающими в Саратове. Этот полк формировался в Саратове и участвовал в обо­роне Сталинграда.

В 1950 году я в должности начальника радиопро­жекторной станции был направлен в 1-й гвардейский полк, получивший задание прибыть в район китай­ского города Шанхая для защиты его от налетов бомбардировщиков Б-29 и Б-17, пилотируемых чан-кайшистскими летчиками. Мы действовали во взаимодействии с истребительной авиацией. После нескольких сбитых в наших лучах самолетов нале­ты прекратились. Чтобы вести действия такого рода ночью в городе, кишевшем ночными дан­сингами, чайными домиками, ресторанами (о све­томаскировке не могло быть и речи), требовалась «ювелирная работа», надо было сбивать бомбарди­ровщики так аккуратно, чтобы они не падали на гу­стонаселенные кварталы.

Эту «работу» в наших лучах отлично проделывал капитан Шинкаренко на своем МИГ-15. 1-й гвардейский прожекторный полк в начале войны стоял на обороне Москвы от нале­тов немецкой авиации. В нем, кстати, служил гене­рал-майор в отставке Демьян Григорьевич Смилевец, командовавший энгельсским зенитно-ракетным училищем.

Васю Журавлева, который 22 июня 1941 года первый объявил нам о нападении Германии на Со­ветский Союз, я встретил после увольнения в за­пас в 1964 году в СПТУ № 1 города Омска, разме­стившемся в бывшем здании техникума, где мы учились в 1941 году. В этом ПТУ я устроился пре­подавателем механизации и автоматизации произ­водства. Журавлев там работал мастером фрезер­ной группы. В 1942 году он лейтенантом попал в плен, бежал из лагеря и оказался в рядах бельгий­ского сопротивления. В 20-ю годовщину Победы ему прислали из Бельгии роскошный альбом с фо­тографиями военных и послевоенных лет, пригла­шали в гости.

Многих моих однополчан уже нет с нами. С оставшимися в живых общаться лично стало за­труднительно, но боевые годы, проведенные вместе, никогда не забудутся, как и сами боевые товарищи.

Источник: Живые о живых … и павших. — Саратов: Дет. книга, 2000.