Воспоминания штурмана. Незабытая память.

У меня хранится старенький, военных лет, снимок, потертый и потрескавшийся от времени. На фото, сделанном когда-то у случайного фотографа, пятеро улыбающихся девчонок – летчиц и механиков. Ни одной из них не посчастливилось дожить до Победы.

На снимке те, кого нет среди нас. Но в их молчаливых взглядах я всегда вижу просьбу помнить, не забывать их имена, поведать потомкам о смысле их жизни и гибели. Я смотрю на снимки своих погибших подруг и думаю о том, что сотни тысяч юных, не познавших еще ничего в жизни, приняли смерть, ясно представляя себе, что как бы ни была дорога жизнь, судьба Родины несравненно дороже. Да, именно так мы все и думали.

Родина… Что же это за силища такая? Заставляющая сознательно идти на верную смерть, лишь бы вернуть свободу своей родной, единственной в мире земле. Пожалуй, впервые я задумалась об этом на войне. И, может быть, именно в ту жестокую студеную зиму, когда мы только готовились вылететь на фронт. Занимались по 12-14 часов, и бывало, роптали и ворчали, ставя под сомнение необходимость тех или иных знаний. И вдруг в газете фотография нашей сверстницы – Зои Космодемьянской. С петлей на шее!

Не знаю, кто как, но я была буквально потрясена. В душе все перевернулось. Вероятно, в тот день я впервые по-настоящему задумалась о Родине. Произносят «Родина», и в моем представлении возникает не ее огромное пространство, а что-то конкретное, очень личное. И судьба ее в моих руках. Так смогу ли я защитить ее, мою Родину? Смогу ли стать сильной и храброй?..

– Да, мы мерзнем, портянки превращаются в корку льда, – говорила Тамара Фролова. – Да, мы недосыпаем, и руки… (Она протянула вперед, чтобы всем были видны ее опухшие, сбитые в кровь руки.) Руки наши изранены, но какие это пустяки, если подумать о Зое! О ее муках… С годами мы все изменились. Но как важно до конца дней оставаться верными духу товарищества, сохранить в себе готовность в любой момент ринуться в бой за справедливость, встать на защиту доброты. Разве не в этом клялись мы, когда на наших глазах горели самолеты наших подруг?..

Жуткая картина. Бушует огонь, трещат деревянные крылья, и в этом центре огненного клуба – Полина Белкина и Тамара Фролова. Фашистский летчик посылает очередь за очередью в уже горящую машину. А линия фронта еще далеко…

Из кабины, взрываясь, вылетают ракеты: красная, белая, зеленая… Рвутся от нестерпимого жара? Или зовут тебя на помощь горящие заживо подруги? А ты бессильна! Хочется кричать от отчаяния! Всем, кто живет на белом свете, надо видеть, как падает горящий самолет, а в нем – девушки… И сказать: это Полина и Тома, им по двадцать. Не дайте же им умереть! Они врезались в гущу расположения противника. Разбив артбатарею, нанесли свой последний удар по врагу.

В сводках Информбюро часто сообщалось, что на фронте за истекшие сутки особых перемен не произошло. Но каждую минуту гибли люди. Я пишу эти строки, а в ушах взволнованный голос Тамары. И я вижу ее – светловолосая и серьезная, с симпатичными ямочками на щеках, когда улыбается.

– До войны такие слова, как Родина, Отчизна, Отечество обыкновенными казались. А сейчас?.. – Тамара задохнулась от волнения. – А сейчас произнесешь «Родина» – и за горло хватает, выть хочется и глотку рвать фашистам.

Я вспоминаю своих подруг. Всех, кого не вернешь. Отчаянных и сдержанных, хохотушек и замкнутых, озорных и тихонь. Чем я им отплачу за то, что жива? Они погибли. Ничто и никто их не может воскресить, только силою страстного и правдивого слова мы можем вернуть их к жизни, помочь досказать недосказанное, завершить начатое. Вот эти годы, как завещание, как боевой приказ оставшимся в живых, берегу я в своем сердце слова Анки Бондаревой, сказанные за несколько дней до ее гибели:

– Зарок даю: если выживу, то буду жить за себя и за тех, кто погиб. Учиться буду за себя и за них. И работать… И не обязательно ученым быть или в героях ходить. Нет! Самое простое дело делать так, чтобы оно огнем светилось, и люди сказали бы: «Вот это да! Такого еще не было!»

Эти слова сказаны штурманом Бондаревой пятьдесят пять лет назад. Но и сегодня они звучат с прежней силой. Невольно думаешь об истоках той самоотверженности, страстности, с какой сражались советские люди. А истоки эти – в верности земле своей, в убежденности в правоте нашей жизни.

У каждого поколения свои герои. Помню, как Саратовский горком комсомола гудел, словно пчелиный улей:
– Раскова приехала! Женскую часть формирует! Пойду!
– И я, и я… – повторяли на все лады.

В тесном коридоре не продохнуть. Там были студенты институтов, учащиеся техникумов и средних школ. Выпускники аэроклуба держались особняком, солидно и уверенно. Очередь росла. Все внимание было обращено на дверь, за которой заседала комиссия во главе с Героем Советского Союза М. Расковой. Вдруг к самой двери протиснулась маленькая девчушка.
– Куда? – спросила она.
– Разумеется, не в детсад. На фронт!
– Тебе не сюда, – возразила ей стоящая в очереди женщина в форме гражданской авиации.
– Ой, как раз сюда!
– Ты кто?
– Целовальникова Лидия я.
– Такой не знаю.
– Ничего, дай срок, узнаешь.
Вокруг рассмеялись. Маленькая, худенькая Лида держалась так, словно была опытным воином. Весь ее вид говорил о прямом, напористом характере. Когда она вошла в кабинет, Раскова удивленно поглядела на нее.
– Тебе что?
– Записаться пришла. На фронт.
Пропустив гражданское «записаться» мимо ушей, Раскова насмешливо спросила:
– Что же ты умеешь? Самолет водить? Стрелять? Ремонтировать?
– Да нет, – нисколько не смутившись, ответила Лида. – Я только школу кончила. Но ведь научусь! Всему, чему надо, научусь.
Раскова рассматривала девчонку – от ее ботинок 33-го размера до маленьких ладошек. А Лида задирала голову, поднималась на носки, как будто таким образом могла стать выше: – Ну, возьмите хоть кем. На худой конец, хоть писарем, что ли… А потом я стану летать, сумею. Вот увидите…
Вслед за Лидой в кабинет стремительно влетела Вера Маменко.
– Час от часу не легче, – заволновалась комиссия, – одна мелкота. Сколько тебе лет? Вера с вызовом ответила.
– Восемнадцать! Скоро, совсем скоро будет. Но при чем тут года? Посмотрите, какая я сильная!
Члены комиссии с улыбкой смотрели на Веру. Перед ними стояла девушка лет шестнадцати, круглолицая, светлоглазая.
– А родители тебе разрешили?
Вера не любила говорить, что она детдомовская и поэтому с некоторым вызовом парировала:
– Я сама себе хозяйка. Меня мой детдом рекомендует!

Со всех концов ехали девчонки к Расковой, которая формировала женскую часть, и все, как одна, твердили: «Возьмите хоть кем…» Каждая сама выбирала свою судьбу. Сами того не понимая, шли на подвиг.

Есть подвиги такие, которые всем видны. А есть такие, которые совершаются негромко, незаметно. Не считают себя героями механики и вооруженцы из гвардейского женского полка. Четыре часа трудилась на холоде Вера Маменко. Руки распухли. Красные, с поломанными черными ногтями, они казались обваренными кипятком. Пальцы онемели, и гайки валились из рук. Но в заданное время самолет был готов к вылету!

Я часто думаю: где мы научились всему этому? Откуда силы брались? Вместо скорых побед, о которых мечтали, на нас обрушилось нечто невообразимое. И мы должны были найти свое место в этой войне, выстоять в неожиданной ситуации громадных потерь. Конечно, и в самые тяжелейшие времена мы верили в большую победу. Но вначале надо было учиться одерживать победы малые, прежде всего над собой. После аварии или катастрофы, когда на тебя дохнула смерть, уже трудно, как прежде, относиться к полетам. Вырабатывается боязнь резкого пилотажа, нервная дрожь при каждой неверной ноте в работе мотора, а уж при виде зенитного огня и прожекторов зуб на зуб не попадает. Ноги становятся ватными, и сердце норовит закатиться…

В таких случаях немаловажную роль играет сила примера. Помню, как страшно мне было летать на Кубани, когда немецкое командование сформировало специальные ночные эскадрилий для борьбы с «рус-фанер», так они называли ПО-2. За каждый сбитый «рус-фанер» награждали железным крестом. Когда объятый пламенем самолет падал на землю, я представляла, как огонь лизал лица девчонок, как на них горела одежда – и содрогалась от ужаса. В одну из ночей один за другим сгорело четыре самолета. А вечером тебе надо лезть в кабину и лететь туда же, где горели твои подруги.

Шли к самолетам молча, с виду спокойные, независимые, гордые… И становилось стыдно за свой страх. Ты разве хуже? Вон в пехоте – девчонка-санинструктор роту в атаку повела!.. Подходили к самолету, садились в тесную кабину и решительно поднимались в небо. Снова в огонь, снова 8-10 часов игры со смертью…

Помню, на аэродром не вернулись сразу три экипажа. Таня Макарова и Вера Белик не успели долететь до аэродрома: самолет упал недалеко от линии фронта. Давно это было, а я слышу их голоса:
Я помню лунную рапсодию
И соловьиную мелодию,
Твой профиль тонкий, голос звонкий,
Твои мечты. Но где же ты?
Это они пели перед самым полетом…

Неправильно считают, будто прошлое остается лишь воспоминанием. Мне кажется, прошлое также материально, как и настоящее. Потери и страдания людские безграничны! А самое страшное – это дети на войне. Горе и страдания, прежде всего, выпадают на долю детей. И опять я вспоминаю и своих боевых подруг, и бессмертную Зою, и краснодонцев, и своих погибших родных. Они кровью, жизнью своей, мужеством и героизмом заслужили себе славу и глубокое людское уважение. А потом я прошла и проехала по многим захоронениям советских солдат вдали от Родины. Люди шли майским утром к могилам освободителей.

Первая могила. Прочла: Михаил Галенкин. Ему было 20 лет. Вторая могила: Екатерина Кузьмина — 21 год. Под тяжелыми надгробьями лежат мои сверстники. В одинаковом солдатском равнении вытянулись могилы — строгие, скромные. Так я и шла от могилы к могиле и повторяла: 20 лет, 21 год, 17 лет… Они погибли, чтобы жили мы. Они шли к Берлину, но Победы им увидеть не пришлось. Им очень нужна живая память живых сердец. Я подошла к крайней могиле и вдруг прочла холодящие душу слова: «Неизвестный русский солдат». У могилы стоял юноша в форме советского офицера. В глазах застыла скорбь. Юноша рассыпал на мраморной плите землю. И я вспомнила, как мой дед говорил, что щепотка родной земли делает мрамор теплее и легче, когда землю рассыпают потомки.

Я читаю строчку из письма штурмана Гали Докутович, которая летала с поврежденным позвоночником: «Я не могу не летать, хотя и трудно…». Галя погибла при выполнении задания. А вот письмо саратовчанки Тамары Фроловой, написанное незадолго до гибели: «Мы летим в ночь, в огонь, чтобы отстоять святая святых – Родину. Когда я произношу это слово, мне хочется стать на колени…»

Из боев я вынесла твердое убеждение, что жизнь счастливой бывает только у тех, кто живет на пределе. Война осталась в нас навсегда – болью старых ран и неизвлеченных осколков, обжигающей сердце памятью о погибших. Небо, потемневшее перед грозой, заставляет вспомнить, что оно пахло порохом, когда нам приходилось бомбить врага на Дону и Украине, на Кавказе и Кубани, в Крыму и Белоруссии, в Польше и Германии. До сих пор мне снится порой, что я опять лечу за линией фронта, и зенитки рвут небо вокруг.

Все эти годы лежит на нас груз ответственности перед теми, кто не вернулся, перед теми, кто остался жив, перед теми, кто родился сегодня и пришел в этот счастливый, отвоеванный мир. Уходит время, многое забывается. Но вдруг неожиданно нахлынет полузабытое, и вновь я на солдатской дороге. Я пишу эти строки, чтобы напомнить молодым теперь уже об их ответственности за судьбу человечества.

Источник: Слава, обретенная в боях. Автор составитель — М.З. Богомолова. «Атлантида — XXI век». 2001 г.