23 февраля 2007| Михин П.

Выход на рубеж

На солнечной поляне…

Стояла тишина, ярко светило солнце, большие разводы красивых полевых цветов то и дело преграждали дорогу, мять их не хотелось, а обойти было невозможно, невольно я сорвал несколько самых красивых соцветий, в руке засветился изумительный букет. Только остановился на самой высокой точке поляны, как где-то в вышине раздался сильный свист, который быстро перешел в зловещий шум, и невдалеке от меня с треском разорвался снаряд. Я испугался, на какое-то время оторопел и бросился в траву уже после того, как мимо меня со страшным шумом пролетели осколки.

Поблизости разорвалось еще несколько снарядов, и обстрел прекратился. А я все лежал в высокой траве с закрытыми глазами и молил Бога, чтобы не попало в меня.

Поднялся на ноги и тут заметил, что у самых корней травы в землю вросли какие-то мешки. Потянул за один и вдруг понял, что никакие это не мешки, а солдатские шинели. Шинели были серые, наши, а в них — останки человеческих тел, уже иссохших, сморщенных, почерневших! Меня охватил такой ужас, что, не раздумывая, я бросился бежать в ближайший кустарник.

Немного успокоился, перевел дыхание и осторожно — ссутулившись, прячась в высокой траве — обошел поляну.

Вышел я на обратный, скрытый от немцев скат возвышенности и стал определять места для орудий. Заломил на кустах, возле которых будет стоять первое орудие, несколько веточек, чтобы потом, когда привезу сюда гаубицы, легче было отыскать место. И сразу, не мешкая, отправился в обратный путь.

Времени у меня было вполне достаточно, но я бегом мчался по болоту, а перед глазами маячили трупы — увиденное произвело на меня ошеломляющее впечатление, затмило собой и первую бомбежку, и первый обстрел. Эти солдаты, чьи останки так напугали меня, еще зимой, задолго до нас, пытались взять Ржев — и навсегда остались лежать здесь: миновала зима, стаял снег, прошла весна, и вот уже лето, выросла трава, а этих бедолаг так никто и не похоронил…

Скорбная мысль вдруг сменилась тревогой: а правильно ли я иду, а что, если заблужусь в этих болотах и не смогу найти место стоянки своей батареи? Утром орудия должны стоять на месте, быть готовыми к бою — а я сам только на другой день явлюсь к месту разгрузки! Это же невыполнение боевого приказа! Судить будут! Снимут кубики! Успокаиваю себя: когда мы шли с комбатом туда, солнце светило спереди-слева. Прошло два часа. Теперь я должен наступать на свою тень. Присмотрелся и решил, что иду все же верно.

Чередуя бег с ходьбой, часа через два я выбрался точно к своей батарее.

Выход на рубеж

Колонна тракторов СТЗ-5 с пехотой

Приказал батарейцам готовиться к переезду, а сам побежал искать тракторы.

Уже смеркалось, набегали тучи, заморосил мелкий дождь, а тракторов мне никто из соседей все не давал. То самим нужны, то горючего нет. Наконец нашел какого-то полковника, который приказал располагавшейся поблизости части дать мне тракторы.

Было уже темно, когда я вернулся на батарею с четырьмя тракторами и прицепами.

И вот мы двинулись. Кругом грязь, вода, льет дождь, и ко всему, кромешная темнота. Показываю трактористу, куда ехать, а у самого болит душа: найду ли ночью ту поляну? Проехали около часа, и я остановил тракторы. Спрыгнул на землю, а там воды и грязи выше колен. Отошел немного, чтобы сверить компас. Меня окружали мои огневики — бывшие крестьяне, каждый из них мне в отцы годился, они хорошо знали меня, относились уважительно — наверное, потому, что я день и ночь находился с ними, научил их «стрелять» из гаубиц, действовать в бою, ну и не строжничал по мелочам. По жизненному опыту они знали, как трудно ночью да в пургу или туман найти дорогу, и сильно сомневались, что с помощью какой-то стрелочки компаса можно в незнакомой местности приехать на нужное место, но помочь мне они ничем не могли. Я слышал их разговоры между собой:

— Были бы у нас свои тракторы, еще днем бы на место вышли.

— Ни за что не попадем на ту поляну к утру.

— А лейтенант до этого на фронте был?

— Да-а, хорошо, у кого лейтенант постарше да на фронте побывал…

Надо возвращаться к трактору — меня догоняет ящичный второго орудия рядовой Райков, невысокий солдатик лет тридцати:

— Товарищ лейтенант, я знаю эту круглую поляну, я там коров пас, я же тутошний, местный. Давайте покажу, куда ехать надо.

Я не верил своим ушам: неужели и впрямь проводник нашелся?! Усадил его рядом с собою в кабину, и он стал показывать, куда ехать, брал немного левее, чем я думал. У меня будто гора с плеч свалилась, обрадовался несказанно: надо же, так повезло, где ж он раньше-то был?!

Тракторы двигались медленно: тянули прицепы со снарядами, людьми, батарейным имуществом, да еще и гаубицы с передками на прицепах. Гусеницы утопали в грязи, моторы, надрываясь, ревели и раскалились чуть не докрасна, в кабинах жара, гарь, дышать нечем. У меня разболелась голова. Может, от газа, а скорее от того, что не спал две ночи, пережил первую бомбежку, первый обстрел, да еще на трупы эти насмотрелся, ко всему, я же километров тридцать за день пробежал, а теперь, по наивности, положился на взрослого мужчину, расслабился… В общем, я невольно задремал.

Очнулся от тишины. В кабине никого не было. Трактор стоял. Мотор не работал. Выпрыгнул в растерянности из кабины и увидел в стороне кучку людей. Подошел, а это мои солдаты обсуждают, куда ехать надо.

— Почему тракторы заглушили? — спрашиваю.

— Самолеты летают — боимся, бомбить будут, искры же летят.

— Пусть моторы поостынут, — заговорили трактористы.

— А где Райков?

— У него голова разболелась. Не знает он, куда надо ехать.

— А мы не стали вас будить, думаем, пусть поспит лейтенант, пока моторы остывают.

Усадил солдат на тележки, и поехали дальше. Теперь, проспав часть дороги, я не знал, ни где мы находимся, ни куда ехать. Но что делать — надо ехать! Пусть наугад, но нельзя свою беспомощность показать. Минут через десять останавливаю колонну, приказываю тракторы не глушить, чтобы мне их слышно было, а сам иду в сторону, в расчете набрести хоть на кого-нибудь. И мне повезло. Окликнул часовой. Вызвал своего лейтенанта. Залезли в блиндажик, он ярко освещен, и — о радость! — там мой однокашник по училищу, попавший в корпусную артиллерию. Они уже поставили свои «дуры» на боевые позиции. На карте лейтенант показал мне место своей стоянки, а я отыскал нашу поляну, прикинул азимут, расстояние. Ехать нам оставалось километра три.

И вот, наконец мы на поляне. Солдаты радовались за меня: приехали-таки на место! А я никак не могу в темноте отыскать заломленные днем кустики. Пересекаю поляну, пытаясь ногами почувствовать, куда идет повышение местности, но ничего не получается. А люди торопят: скорей указывай места для орудий, а то не успеем до утра окопаться. Пришлось на свой страх и риск, по наитию, указать место для первого орудия. Делаю это нарочито уверенно. Затем отмеряю места остальным орудиям. И закипела работа. Отрыли окопы, скатили в них гаубицы, натянули масксетки, забросали их сверху свежей травой.

Загоняю всех солдат под сетки, чтобы не демаскировали батарею, а сам места себе не нахожу: правильно ли поставил орудия, а вдруг мы встали у немцев на виду, тогда конец всей батарее. Как казни, я ожидал рассвета…

Первый бой

Начало наконец светать, занимался яркий солнечный день, видимость была отличная… и — о ужас! — местность перед нами оказалась видна на километры. В темноте мы стали на скате, обращенном к немцам — значит, нас сразу же засекут и…

Поняли это и мои солдаты, забеспокоились:

— Куда же мы стали-то?

— Мы ж на виду у немцев!

— Точно! Как на ладони!

Я слышал эти разговоры и молчал. Старался не выдать своего смятения, делал вид, что батарея стоит там, где и должна стоять, солдаты же напрямую спросить не решались.

Между тем Чернявский уже подал по телефону команду на открытие огня. Вчера, устроившись на наблюдательном пункте под Дешевкой, он времени зря не терял: весь остаток дня наблюдал за немцами. Местные разведчики показали ему огневые точки противника, но Чернявского интересовали командные и наблюдательные пункты неприятеля. Со своего НП с помощью бинокля он заметил, как в глубине обороны немцев скрылось в балке несколько легковых автомашин — значит, начальство собирается, это командный пункт. По паутинкам проводов и изгибу траншей удалось обнаружить и немецкий наблюдательный пункт. Подготовив данные для стрельбы, Чернявский тоже с нетерпением ждал рассвета.

И рассвет наступил.

На батарею по телефону понеслись команды нашего командира. И вот уже первые снаряды обрушились на врага.

Стреляли мы из новеньких гаубиц впервые, но точно и сноровисто, как на учебных занятиях. За несколько минут выпустили более сотни снарядов. И все — в цель! Попали мы немцам по больному месту: разгромили их командный пункт. Наблюдавшие за стрельбой Чернявского соседи прыгали от радости.

— Молодцы! — сказал нам, своим огневикам, по телефону Чернявский. — Первый блин оказался не комом, хорошо стреляли.

Чернявский похвалил нас, немецкое же начальство пришло в ярость, подняло на ноги всю свою артиллерию: разыскать и уничтожить дерзкую русскую батарею!

Только мы закончили стрельбу и Чернявский, радуясь на своем НП, еще раз поблагодарил нас за отличную стрельбу, а мои огневики с чувством исполненного долга — дескать, знай наших! — подняли улыбающиеся лица, как впереди наших гаубиц с сильным грохотом разорвался снаряд. За ним другой, третий. Потом снаряды стали рваться и сзади — все ближе и ближе к нам. Это уцелевшие немцы пришли в себя и стали искать вновь появившуюся зловредную батарею русских: по нам вела пристрелку даже не одна, а несколько немецких батарей!

Наверное, потому, что наша поляна была единственным сухим местом в данном направлении, противник сразу же определил, откуда пришли наши смертоносные снаряды. В училище нам говорили о контрбатарейной борьбе. Орудия противника — самая опасная и самая лакомая цель. На их уничтожение сторона противника снарядов никогда не жалеет, даже по самым строгим нормам на уничтожение вражеской батареи отпускается несколько сотен снарядов. И я представил, что сейчас будет, когда сразу несколько немецких батарей перейдут на поражение. Забеспокоились и мои солдаты. Присев на колени, они с тревогой следили за разрывом каждого снаряда.

— Ну, все! Пропали мы! — в панике причитали они. — Конец нам пришел!

Я не прятался на дне окопа. Стоя у орудийного щита, я смотрел в сторону немцев и молил Бога, чтобы меня поскорее убило. Не хочу своими глазами видеть трагедию гибели батареи! Пусть меня убьет — и отвечать будет некому! Ведь это я поставил батарею на виду у немцев!..

Прошла всего минута, и где-то вдали послышался сильный шелест-шум, какой бывает в лесу при внезапном порыве сильного ветра, крушащего верхушки деревьев, — это был зловещий шум приближавшихся к нам десятков снарядов: закончив пристрелку, немцы перешли на поражение. В мгновение шум перерос в страшный рев, будто на бреющем пролетал самолет, солдаты бросились на дно окопа, прижали головы к земле, обхватив сверху руками. А я продолжал стоять как вкопанный, жить мне не хотелось… Но что такое?! Ни один снаряд не попал в наш окоп, не упал даже поблизости! Все снаряды перелетали нашу батарею и со страшным грохотом взрывались в ста метрах за батареей — как раз там, где мы должны были стоять! Там — зеленый луг мгновенно превращался в черную пашню, сплошь изрытую черными воронками! Там — творилось что-то невообразимое! Там — в сплошном грохоте разрывов поднимались вверх десятки фонтанов земли и все мгновенно заволокло клубами пыли и дыма. А к нам — сюда! — долетали только свирепо шипевшие осколки — бессильные поразить нас, они зло втыкались в бруствер или проносились дальше.

Едва схлынул дикий грохот великого множества разрывов, еще продолжали взрываться отдельные запоздалые снаряды, а мои огневики, еще не веря, что чудом уцелели, один за другим начали приподнимать головы и, широко улыбаясь, переговариваться между собой:

— Вот это да! Ну и чудо!

— Надо же такому случиться!

— Смерть сжалилась над нами!

— Ну и командир наш! Молодой, а так обманул немцев! Оказывается, специально поставил тут батарею!

— А мы ругали его! А если б за бугром стояли, ничего бы от нас не осталось!

— Только гляньте, весь луг, как плугом, перепахало!..

Я слышал эти разговоры и радовался. Но думал я о другом. Знали бы мои солдаты, что стали мы здесь не по хитрости — а по ошибке! Моей ошибке! И знали бы они, как трудно переживал я эту свою оплошность! Лишь счастливая ошибка спасла наши жизни и орудия. Конечно, и хорошая маскировка сберегла нас от этого ответного удара. Высоту эту немцы хорошо знали, вели за ней наблюдение, но батарею нашу они не увидели, а вычислили, обрушили огонь на предполагаемые места расположения нашей батареи. И ошиблись. Они и представить не могли, что найдется такой дурак или авантюрист, чтобы поставить орудия на виду, а не там, где им положено стоять по науке.

И еще, что спасло нас от неминуемой гибели в первом же бою, — это наша бедность, нехватка тракторов. Будь у нас нормальное матобеспечение, мы бы засветло прибыли на место, встали правильно, как положено… и наутро ничего бы от нас не осталось.

Вот так наша батарея включилась во фронтовую жизнь.

Эта история многому научила меня. Потом я всю войну, уже командуя батареей, дивизионом, ставил орудия не там, где положено по науке — немцы эту науку тоже знают, — а чуть-чуть в стороне, и противник громил пустое место.

А солдаты мои теперь души во мне не чаяли, готовы были качать меня как победителя. Авторитет мой вознесся неимоверно высоко: лейтенант сказал — значит, закон!

Источник: П.Михин «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Изд-во: ЭКСМО, Яуза. Москва 2006. 


Читайте также: Военная косточка

 

Комментарии (авторизуйтесь или представьтесь)