Хочется так много сказать

1942, 2 января. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №35.

Когда собираюсь, Сонечка, написать тебе, хочется сказать так много, а начнешь — ежеминутно отвлекаешься, разговоры людей мешают, и письмо выходит плохое. Очень я рад тому, что вы с Наташей обе здоровы, в тепле и относительной безопасности. Это значительно успокаивает меня и делает легче нашу кочевую жизнь. Сейчас живем в палатках, т. к. стоим на болоте и землянок рыть нельзя. На улице январские крещенские морозы, а у нас, если не открывается пола для входа и выхода, тепло. Когда умываешься, волосы мерзнут на голове и при сгибании ломаются. Это все чепуха. Главное не в этом.

Почему ты не нумеруешь своих писем?

1942, 9 января. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму, без номера]

Милая Сонечка.

Письма от меня не жди. Я в тылу немцев. Прибуду на фронт не скоро. Крепко целую тебя и Наташу.

1942, 12 января. [от С. И. Груздевой на фронт].

О войне писать не буду. Смерть, месть, изуверства, чудовищное и непостижимое — нет, нет слов, которые могли бы в какой-то мере хотя приблизительно изобразить кровавый мировой хаос — результат сатанинского замысла. Не сердись на меня за «плохие» письма. Ты знаешь, как пишу я тебе? Мое письмо — это не только настроение того часа, в который оно пишется. На бумагу за час-два я изливаю пережитое, передуманное за неделю, иногда больше; бывает, что некоторые отрывки письма я ношу долго в себе, пишу одно-два письма «холодных», а этот кусочек все еще хранится где-то глубоко-глубоко, я все еще выясняю, подбираю слова, понятия, сама перед собой уточняю то, что чувствую. И потом уже пишу тебе.

1942, 21 января. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №40.

Не писал тебе более двух недель и не виноват: был в тылу немцев. Прошел туда через линию фонта, вернулся этим же мало приятным путем. Пришел обратно, и занят по горло. Жив, здоров, люблю тебя и Наташу.

1942, 23 января. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму, без номера]

От Ивана Гаспаровича писем давно не имею. В конце ноября он был жив и благополучен. Что с ним сейчас, не знаю.

Ночуя две недели у костра, я прожег свою шинель в трех местах.

1942, 26 января. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №43.

Сегодня мы вышли в такое место, куда не залетают пули и откуда не слышна ружейно-минометная и пулеметная стрельба.

Сразу же по приходе я узнал, что мне присвоено звание лейтенанта.

Все это хорошо, но лучше всего то, о чем писал известный поэт: «Кого позвать мне, с кем мне поделиться той грустной радостью, что я остался жив».

1942, 27 января. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму, без номера]

Милые хорошие мои друзья.

Вы будете удивлены не менее, чем я, сообщением, что сегодня мною получена направленная вами 8 сентября посылка. Но совершенно несомненно, что обрадованы вы будете этим несравненно менее, чем я.

Когда я взял в руки вещи, собранные и приготовленные вами, на меня повеяло тем теплом, с которым собирались и направлялись эти вещи.

Не только здесь у нас, но и в Ленинграде редко найдешь обладателя банки варенья «Роза». Я думаю, вы бы сами с удовольствием получили бы такую посылку, и я, конечно, с неменьшим удовольствием послал бы ее вам, но, к сожалению, ни от вас ко мне, ни от меня к вам посылки сейчас не принимаются.

В довершение ко всему мы со вчерашнего дня поставлены вне района непосредственных боевых действий, т. е. находимся не на передовой. Несколько дней отдыха (только лишь от боев, а не от работы) для нас некоторый праздник.

Мне хочется на несколько минут попасть в ваш кружок, расцеловать всех вас, нашуметь (представьте, я почти все время здесь веселый и шумливый) и воевать снова, до победы.

Живите веселей, дружней. Живите пока живы, а не прозябайте. Счастье совсем не в заштопанных носках и прилизанных детях: это важно, но важнее другое: внутренняя бодрость, веселье, любовь. Ах, какой я моралист. Словом, живите дружней.

О том, что со мной было за последние дни, когда я ползал через линию фронта под ливнем пуль, говорить не стоит, не интересно. Целую вас всех подряд: Наташу, Соню, Валю, Василья, Кузьму и всех детей Вали.

1942, 30 января. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №43.

До сих пор живу твоей посылкой. Не в смысле материальном, а в смысле духовном. Я уже говорил тебе когда-то, что вещи как-то так действуют на меня, что очень приближают меня к человеку, оживляют воспоминания о нем.

Наши надежды на отдых не осуществились: воюем снова. Да и какой тут отдых во время войны. Жаль, в бане помыться не удалось.

Перечитывая на днях твои письма, я решил некоторые из них наиболее интересные и дорогие для меня послать к тебе с тем, чтоб ты их сохранила. Здесь я их или теряю, или изнашиваю, и мне их до боли в сердце жаль.

1942, 1 февраля. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №44.

Воюем опять и воюем жестоко. На передовую хожу ежедневно.

1942, 1 февраля. [С. И. Груздевой от Ивана Гаспаровича из Ленинграда]

Дорогая Сонечка и милая Наташа. Пишу ответ на 2-е письмо от 16 декабря 41 года. Наверное, тебе известно от А. И. что твои пальто и платья которые висели в шкафу, я их убрал в коробку после твоего отъезда. Нина ваши все пальто и жакетка и А. И. пальто и тройка все забрала на хранение от бомб. Но когда А. И. говорил, что надо спасать чтобы не в одном месте я ответил на [это] уклончиво и думал что в этом спасения не много а дело случая и все тут.

Несколько слов о себе мои дела неважно здоровье ничего но голодок показывает другое ноги опухли лицо теперь руки тоже вот все взятое [на] юбилей 70-летия подберет голодом все было подходяще когда по кар[точкам] не стали давать но конечно мои запасы вышли скоро. А [в] данное время 400 граммов хлеба в сутки и вода и все исходя из этого я так думаю что загнешъся и не увидишь как но делать нечего жаль что в разброске. А ты дорогая Сонечка скажи Наташе, что бабушка и дедушка ее очень любили.

Дорогая Сонечка и милая Наташа мне очень тяжело жить 70 лет а голод задушит, работаю 2 часа в парке хоть трамваи не ходят, воды нет, свету нет. Ад. Я отдал свою жизнь и смерть Анне Ионовне Делюкино[й]  (от ред. соседка по дому) отдал карточки, насилу упросил брать по карточкам хоть ничего не дают.

Дорогая Сонечка а ты верно сказала что наши труды не пропали это я пишу про Колю. Когда зайдет первое слово как Сонечка Меня Коля очень крепко поддержал и ты ему Сонечка скажешь мои последние слова Благодарю Дорогой Коля. На моем пути это 2 человека Валентина Степановна и Коля что не забыли прошлого. Все кончаю До свидания. Целую тебя Наташу Дедушка.

1942, 4 февраля. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №45.

4 часа 00 минут. Ты удивляешься, вероятно, милая, читая письмо, написанное чернилами. Не удивляйся, не волнуйся. Все в полном порядке. Мы воюем довольно упорно, и сейчас я нахожусь всего лишь в 1,5 км от передовой линии.

Но нам посчастливило. Впервые за последние два месяца мы попали в хороший блиндаж. Правда, я в нем почти не живу, находясь в постоянной ходьбе, живу преимущественно на передовой, но сейчас вернулся оттуда и пишу тебе. Ты пока счастлива, милая: твоя любовь бережет меня, хотя иногда кажется, что тут сберечь ничто не может.

Письма я тебе пишу плохие: некогда, устал и маленько огрубел. Ты меня простишь за это. От меня ты сейчас не получаешь писем, т. к. я с 4 по 22 или 23 тебе не писал. При подобных промежутках не волнуйся. Если нет писем, это еще ничего. Я уже писал тебе, что если что-либо случится, тебя в неведении держать не будут. Я в дивизии старожил, каких немного, и меня многие знают. Во всех случаях тебе сообщат обо мне, но, я уверен, что о себе буду сообщать тебе все-таки я сам. Это лучше. Пойду посплю, очень клонит ко сну.

[Продолжение карандашом] Выспался за 4 ночи, проведенные без сна. В моей жизни все по-старому.

1942, 11 февраля. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №51.

Я, моя крошка, начал что-то маленько расклеиваться. За последние дни после ходьбы в мокрых валенках у меня пухнут ноги, да к тому же и сам простужен — кашляю мучительно. Обстановка на фронте достаточно серьезна.

Часто, оставшись один, в особенности глубокой ночью, когда все спят, я вынимаю имеющиеся у меня фотографии, твои и Наташины, подолгу смотрю на них и тихонько целую. Живите, милые, цепляйтесь за жизнь, боритесь за нее. Передай об этом и Вале. Жизнь в наше время не легко дается.

1942, 16 февраля. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №52.

Ленинградцы много пережили и трудности их еще не окончились. С многими из них ты уже не встретишься, и потери ленинградцы несли не от бомбежек, а от блокады.

Хочется сказать тебе еще раз: «Будь мужественна и не падай духом при любых ударах судьбы». Вчера послал Ивану Гаспаровичу посылку и получу известие от него около 22.2.42. У меня нет никаких оснований высказывать мрачные предположения в отношении его, но никому не секрет, в каких трудных условиях находятся ленинградцы. Иван Гаспарович до самого последнего времени держался великолепно. Как мне известно, до самого последнего времени он работал на производстве. А это изумительно, ведь ему семьдесят лет.

На днях будет много боевой работы. Увидеть вас, предполагаю, долго не придется. Если бы пришлось когда-нибудь!!! Будем верить: надо верить.

1942, 21 февраля. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №53.

Жалею очень, что ты не получишь одного моего письма, в котором я отвечал на твой вопрос: что я делаю в эту зимнюю морозную ночь. Писал я его при 40-градусном морозе, в лесу, сидя у костра. Письмо направлялось через линию немецкого фронта и погибло вместе с лицом, его доставлявшим.

Я, милая, сейчас почти постоянно пою одну строчку из заунывного и грустного цыганского романса: «В эту ночь, при луне, на чужой стороне, Милый друг, нежный друг, вспомни ты обо мне»… Пиши мне до тех пор, пока не получишь какого-нибудь известия обо мне. Пока его нет, пиши не переставая.

1942, 24 февраля. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №54.

Я по-прежнему очень занят. Ночами меня будят по меньшей мере раз по 5, и ничего — вскакиваю, как пробка, и работаю. Узнаешь ли ты меня?

1942, 27 февраля. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №54 [ошибочно повторяется номер предыдущего письма].

Положение Ивана Гаспаровича довольно трудное. Сегодня приехал из Ленинграда командир, который заходил к нему.

Он говорит, что И. Г. болен и крайне ослабел от истощения. По словам самого И. Г., он «пал духом» и крайне озабочен тем, что делать с вещами. Серьезно помочь ему я не могу, и его положение внушает уже опасение за его жизнь. Все это, милая крошка моя, очень тяжело, но, Соня, так или иначе мы понимаем, что человек приходит неизбежно к своему концу. Это будет с твоим папой, со мной, с тобой, с Наташей, наконец, с ее детьми. А о вещах и даже о библиотеке надо забыть. Будем живы — будет все, а после смерти человеку ничего не нужно. Береги себя и Наташу, моя радость — вот все, что я могу сказать. Вы можете остаться с дочуркой одни, без всяких вещей, без средств к существованию, но у тебя есть хорошая, светлая голова, и я на тебя надеюсь. Воюем упорно как никогда.

 

Источник: Наша война: сборник. — СПб. Изд-во журнала «Звезда», 2005 г.