Жду письма

Старая актриса Малого театра Ксе­ния Николаевна Мамонтова ушла из жизни тихо, скромно и незаметно. Провожать ее было некому. В пустую квартиру, которую надо было закрыть и опечатать, пригласили соседей по площадке. На голой стене остался висеть портрет длиннобородого человека, в котором легко узнавался Лев Толстой, а пол был усеян почтовыми конвертами, открытками и солдатскими треугольниками.

— Можно, я соберу письма? — спросила я.

— Можно! — разрешила жэковская начальница.

Писем было много, и, как я ни торопилась, всех я собрать не смогла. В первую очередь подбирала небольшие пачки треугольников, перевязанных розовой лентой. Убегая на работу, я попросила пятнадцатилетнюю дочь просмотреть собранные бумаги. Вечером дочь мне сказала: «Не надо было мне давать эти письма… Я плакала».

Мы все потом плакали, читая эти письма с фронта и на фронт.

Письма с фронта писал инженер Николай Добровольский, ушедший на войну добровольцем в первый день. Ушел рядовым. Через два года — командир истребительного батальона. Инженер-стекольщик по образованию, он создавал проекты новых заводов, строил их и был первым их красным директором.

Николай Добровольский писал своей жене, актрисе, которая с начала войны ушла работать на один из московских заводов. Более полувека бережно хранила она 300 писем от погибшего на войне мужа. В конвертах — засохшие цветы с военных полей.

И была для нас какая-то мистическая особенность у этих писем — письма как бы начали новую жизнь спустя пятьдесят лет с тех пор, когда одни писались в нашем доме, на нашей улице, а другие сюда приходили с фронта — на Тверской бульвар, в Хлебный переулок, Старый Гранатный.

Но есть еще одна поразительная и редкая вещь в этой истории: письма, отправленные на фронт, как правило, гибли в огне войны вместе с солдатами. Письма Николая Добровольского после его гибели фронтовые друзья передали Ксении Николаевне.

 1941 год

Война жестока и немилосердна…
Главное сейчас не растеряться…

 17 октября 1941 года

Коленька, как все изменила и перевернула война. Москву сегодня не узнаешь — нет веселых лиц, улыбок, радостного смеха на ее улицах. Настала суровая и строгая жизнь.

Особенно тревожно в последние дни. Многие уезжают на восток — на станциях, говорят, стоят готовые эшелоны, отправляют заводы, фабрики, учреждения. Из нашего дома в Хлебном выехало две семьи со всеми вещами. Соседи спрашивают: «Они что, насовсем из Москвы уехали?» Что-то за этим стоит недоброе.

Коленька, тревога моя за тебя не знает границ. Не пропускаю ни одной сводки по радио. Два дня назад услышала о жестоких боях на Калининском участке, и сердце мое замерло — ведь ты где-то там. Ты, будь добр, не скрывай правды. Я знаю тебя, твою заботу обо мне, но, правда, для меня в таких условиях лучший помощник в жизни, такой сложной.

Целую, родной.

Твоя Ксения.

19 октября 1941 года

Мое сердце родное! Твой товарищ сказал мне, что есть возможность передать тебе письмо. Что из этого получится, я не знаю. Но я пишу. Я просто испугалась, когда узнала, что ты оставил мне все свои запасы. Зачем ты это? Ведь мне самой хочется отдать тебе все, чтобы облегчить те лишения, которые ты испытываешь.

Живу на старом месте. Я хочу попросить, чтобы ты узнавал, когда бывает машина из вашего батальона, и передавал мне весточку о себе. Я живу спокойно. Слышала, что поезд с вашими сослуживцами попал под обстрел. Это ужасно. Мои страхи за твою жизнь оправданны, но я понимаю, война жестока, и милосердия там нечего ожидать. Ты человек крепкий и мужественный, это я знаю по мирной жизни. Эти качества тебе, Коля, пригодятся и на фронте.

Крепко люблю тебя и целую.

Ксения.

30 октября 1941 года

Коля, сообщаю тебе: у меня срочно меняется место жительства. Как только все утрясется, я тебе сообщу свой новый адрес. Всех жильцов выселили и распределили на новые места. Вокруг дома укладывают мешки с песком, роют траншею. Что там будет, не говорят (21 октября командование Московского военного округа издало приказ о постройке огневых точек и баррикад на улицах и площадях Москвы. Такая точка, видимо, и создавалась в доме у Бульварного кольца, где жила К. Мамонтова. — Э.М.).

Многих трудоспособных пожилых мужчин, женщин, студентов соседней консерватории мобилизовали на сооружение защитных заграждений. Работаем мы на Садовом кольце. Зарываем в землю железные балки, рельсы, заваливаем камнями, специальная бригада заливает все цементом. С непривычки сильно устаю, руки мои не для тяжелой физической работы, но понимаю, я должна быть здесь, со всеми. Старшим в нашей бригаде преподаватель физики из школы, что недалеко от нашего дома. Я его несколько раз встречала в Хлебном. Очень деловой, рассудительный и внимательный человек. Видя мою непрактичность, приставил ко мне двух крепких студентов.

Погода в Москве неважная, идет мокрый снег. Но меня сильно выручили твои сапоги, которые я случайно обнаружила в кладовке. Мне теперь море по колено. На сегодня все. Целую, мой дорогой.

Твоя навсегда Ксения.

5 ноября 1941 года

Я уж думал, что не дождусь от тебя письма. Ты меня больше так не волнуй. Твое сегодняшнее письмо, прямо сказать, настоящий подарок к нашему большому празднику. Ты у меня умница и молодец. Главное сейчас — не растеряться, не сникнуть головой перед трудностями, а они у нас еще будут, но, поверь мне, мы их преодолеем. Спасут нас героизм нашей Красной армии, мужество ее командиров и солдат. Враг напрасно надеется на победу, ему нас не сломить. Это тебе пишу потому, что знаю, какое пополнение прибывает сегодня на наши позиции.

Что касается машины, которая иногда якобы ходит в Москву, то скажу тебе откровенно: тебя неверно информировали, эта машина развозить по Москве письма не имеет возможности, у нее другие задачи. Ты не волнуйся, наша полевая почта работает хорошо, так что «весточку» ты от меня всегда получишь. Главное, ты регулярно отвечай на мои письма. Заканчиваю, поздно — два часа ночи, а у меня еще дела.

Целую мою родную.

Николай.

8 ноября 1941 года

Коленька, по радио передавали речь товарища Сталина. Будто расступились сумерки. Слушала и все время думала, как же не хватало всем нам этого голоса, твердых и ясных его слов! Думаю, ты и твои товарищи слышали их. Говорила обо всем с товарищами по работе — на душе у всех сегодня иное, уверенное чувство.

Трудимся по-прежнему на укреплениях. Наша бригада сегодня в основном состоит из женщин. Работаем дотемна, день короткий и холодный, но мы успеваем сделать все, что положено сделать. Иногда бывает голодно, но кто-нибудь всегда найдет лишний кусочек.

Студенты все призваны в действующую армию. Прощались с ними и ревели, не стыдясь слез. Кого не тронет война? Многих наших соседей она уже тронула, и оттого так ноет сердце, Коленька.

Целую, родной.

Ксения.

10 ноября 1941 года

Коля, свет мой!

Что-то не радуют военные сводки с фронтов — везде идут ожесточенные бои. Здесь нам трудно представить, что все это значит, но поверь мне, актрисе, по интонации, вибрации голоса диктора я улавливаю тревогу и волнение. Он-то, наверное, что-то читает между строчек. Эта черная тарелка на стене не дает мне покоя.

Я думаю, ты не будешь меня осуждать. Я на три дня приютила одного студента, который работал с нами на укреплениях. В дом, в котором он жил, упала бомба. Она оказалась зажигательной. Сгорел весь чердак и часть третьего этажа, где была их квартира. Его родители, инженеры какого-то московского завода, в эвакуации на Урале, и после бомбежки он оказался под открытым небом, без вещей, без одежды. Мы сообща собрали ему одежду, сколько могли денег. В инс­титуте, к счастью, очень быстро ему нашли место в общежитии…

Не задерживай с ответами на мои письма. Ты же помнишь наш уговор: отвечать на каждое письмо, пусть хоть два слова, но отвечать.

Любящая тебя Ксения.

22 ноября 1941 года

Мой родной!

Я получила от тебя все письма. Что тебе написать? Положение нелегкое. Было указание муку не выдавать. Дома жить нельзя. После налета попортились от взрыва трубы: что-то разрушилось на чердаке от сотрясения. Топить нельзя. Спать невозможно. Я хожу в метро, там теплее. В довершение всего я ночью, усталая и замерзшая, попала под легковую машину. Разбило плечо, наложили три шва. Так что сейчас я выведена из строя, даже одеться сама не могу. Так что, когда я говорила по телефону, была больна и раздражена. Я говорила нескладно и очень поплатилась за это. Ты мне не смог больше позвонить. Коля, ты очень огорчен? Я принесла тебе неприятности? Меня это мучает! Больше этого никогда не будет, не ругай меня. Мне так трудно жить, я измоталась, истощена. Прости меня.

Крепко целую тебя.

Ксения.

Источник: Литературный журнал «Москва» №5, 2015. с. 187-193.