«Живые голоса истории»: события 1941 – 1942 гг..

Петербургский исторический клуб и его председатель Андрей Леонидович Вассоевич предлагает вашему вниманию передачу «Живые голоса истории», которая посвящена годам Второй Мировой войны: событиям 1941 – 1942 годов.

Беседу можно прослушать, скачав аудиофайл.

В студии Санкт-Петербургского Дома Радио непосредственный участник тех исторических событий: доктор биологических наук, профессор Борис Федорович Сергеев. Борис Федорович вспоминает о том, как началась война:

Я встретил войну в маленькой деревушке под Ленинградом. Там в те времена не было ни радио, ни телефона. Утром я ушел в лес, не зная, что наша страна уже в состоянии войны с Германией. Я вышел из леса в 3 часа дня. Примерно в полутора километрах, где я жил, был тотчас же арестован.

Там сидела группа парней, мальчишек и несколько взрослых с охотничьими ружьями. У них уже возникла шпиономания, и они приняли меры, не дожидаясь никаких указаний свыше по выявлению шпионов. А у меня был бинокль на груди и подозрительный прибор в руках. Но все благополучно выяснилось, и я смог в тот же день уехать в Ленинград.

Как вы думаете, что делали мальчишки и девчонки моего возраста? А мне было 17 лет на второй день войны. Когда я утром проснулся и побежал в школу, там уже собрались все ученики. Школу готовили к войне. Таскали песок, выбрасывали барахло с чердаков, чистили подвалы под бомбоубежище. Оказывается, работа шла уже второй день. Причем старенькие учительницы, которые тоже оказались в городе они не руководили этим. Ребята отстранили женщин: война – не женское дело. То же самое происходило и в жилых домах, правда, не в первый день.

Люди включались в подготовку к войне, в участие в этом деле по-разному. Моя мать – домохозяйка, которая последние 20 лет нигде официально не работала, числилась как медицинский работник всего-навсего потому, что в 1918-19 годах она работала в оспопрививочном отряде, у нее был особый диплом на право делать прививки. Моя мать не получая ни от кого никакой инструкции нашла каких-то знакомых женщин. Они выбросили из подвала под нашим флигелем дрова, которые обычно в те годы хранились, вымели грязь, побелили стены. Потом куда-то она сходила, получила пару носилок, перевязочный материал, какие-то медикаменты и у нас в нашем большом доме уже образовался медицинский пункт.

В первые дни войны мне посчастливилось пару раз побывать в районе военкомата нашего района Октябрьского. Он тогда располагался на улице Герцена, на его нечетной стороне: в промежутке от Исаакиевской площади до переулка Подбельского. Эта улица напротив военкомата была запружена молодыми и не очень молодыми мужчинами.

Транспорт (и не только транспорт) не мог ходить. Мы обходили это место по другим параллельным улицам. Мужчины добивались приема в военкомат, чтобы пойти на фронт. Вот так начались первые дни войны. Какое ощущение было? У нас, у глупых мальчишек был подъем: наконец-то нам представлялась возможность как-то проявить себя. Что бросалось в глаза – то, что вчерашние недруги, враги, недоброжелатели вдруг оказались друзьями. Те, которые многие годы как-то по-мальчишески, да и взрослые тоже между собой, не дружили, вдруг стали лучшими закадычными друзьями. И вообще, такого единства народа, особенно в первые тяжелые два года, не было, видимо, ни в какой стране мира никогда. Это потрясало до глубины души…

А.Л.: Борис Федорович, Вы сейчас вспоминали самые первые дни войны. Это 20-ые числа июня 1941 года. Все, конечно, знают о том, что 3-го июля 1941 года по Всесоюзному радио к народу обратился Сталин и произнес свои знаменитые слова: «Товарищи, граждане, братья и сёстры, бойцы нашей Армии и Флота к вам обращаюсь я, друзья мои…» А Вы слушали в 1941 году это выступление по радио?

Конечно, слушал, его слушала вся страна. Слушали помногу раз, поскольку его повторяли.

А.Л.: Каковы Ваши воспоминания об июльских днях 41-го года?

Дело в том, что я уже не был в городе. Примерно на одинадцатый-двенадцатый день войны, нас, мальчишек, увезли в Эстонию. Как вы знаете, перед Второй Мировой войной у нас был военный конфликт с Финляндией. Советский Союз, несмотря на его мощь, понес большие потери. Это было связано с тем, что мы были не готовы, мы россияне, которые живут в условиях севера, не были подготовлены к войне в глубоких снегах. А у финнов были лыжные отряды. Вот в самом начале войны в физкультурном институте Лесгафта возникла идея срочно формировать лыжные отряды, тренировать. И нас, мальчишек, взяли в эти отряды и отправили тренироваться в Эстонию. Там было много лыжных баз, чтобы к зиме мы могли бы подготовиться физически и начать тренировки на лыжах. Но к сожалению, эти прогнозы не оправдались – мы Латвию покинули уже в июле месяце. Попали в окружение, и мне пришлось по немецким тылам примерно двести километров идти до реки Луги, немножко познакомиться с тем, как жили наши граждане, оказавшиеся в состоянии оккупации.

А.Л.: Как жили? Это очень интересно.

Мои товарищи, с которыми я выходил из окружения, видели в каждом встречном русском, в первую очередь, предателя. Я не оценивал так, наоборот, думал, что каждый русский — патриот, но, к сожалению, там были и те, и другие, хотя патриотов было колоссальное количество, подавляющее число. Поскольку нам заходить в деревни было опасно, а населению общаться с бывшими военнослужащими, да еще вооруженными, тоже было опасно. Тем не менее, нас везде принимали как родных, всегда снабжали продовольствием, укрывали, помогали всем, чем могли. Но бывали и предатели.

А.Л.: Вашу группу Бог миловал от предателей?

Не совсем. В одну деревню мы зашли очень голодные и больные вследствие того, что два дня питались черникой, да еще недозрелой. Мы, глупые мальчишки, договорились ни на минуту не расставаться. Я бы один в деревню проник – никто бы меня не увидел и принес бы продовольствие. Но когда ввалилось восемь человек, это конечно, не могло быть не замечено. Какие-то женщины буквально из второго или третьего дома выскочившие, забрали нас в палисадник, подвели к ограде на другую сторону, и мы увидели там деревенскую площадь, на которой стояли виселицы, и висело около десяти человек трупов. И сказали, что у нас староста – предатель, быстро нас снабдили продовольствием и сказали быстро-быстро уходить. Но опять же, глупые мальчишки, забрались на соседний холм (очень хотелось кушать) и только мы расположились, как увидели, как от того дома, где жил староста, выехал юноша на коне и наметом помчался в ту сторону, где как нам сказали, в пяти километрах стоит немецкая часть. И через час оттуда приехал грузовик с немцами. Они, к счастью для нас, не догадались посмотреть на ближайший холм – они пошли туда в сторону от деревни в надежде где-то нас догнать и захватить или просто уничтожить.

А.Л.: Юношеское легкомыслие, которое заставило Вас расположиться на ближайшем холмике, Вас спасло. Сработал принцип: самое темное место – под лампой.

Да, принцип спас нас. Холм, на котором мы расположились, был неприступный, эти тридцать или тридцать пять человек немцев, которые приехали, нас бы не могли взять, потому что оборона сверху холма была идеальной, мы бы до ночи продержались, а там могли бы и прорваться.

А.Л.: В каких числах Вам удалось добраться до своих?

Мы потеряли счет дням. Но мы добрались до реки Луги чуть севернее Толмачово, куда в общем, я и вел своих товарищей уже после того, как Луга была взята немцами. Это было уже где-то в августе.

А.Л.: Если Луга была взята немцами, то вам нужно было еще совершить один бросок – бросок в Ленинград.

Нам можно было совершить бросок в Ленинград, только переплыв Лугу. Это было опасно как со стороны немцев, так и со стороны русских, потому что могли открыть огонь по плывущим в сторону переднего края. Но к счастью, я немного знал об этом районе, и мы переплывали Лугу там, где были непроходимые болота. Мы нашли такое место, прямо на него и попали, где немцев не было. Они не представляли себе, что это болото можно перейти вооруженным людям, тем более, там с танками и с орудием. И мы спокойно переплыли, никто и из русских нас не обстрелял. В общем, встретили очень хорошо и накормили и приняли. Там мы оставались достаточно много дней, участвуя в обороне этого рубежа по реке Луге.

А.Л.: Вы вернулись в Ленинград до того, как замкнулось блокадное кольцо?

Да, осенью мы вернулись в Ленинград. Нас распределили по разным частям. Я был самый худенький, щупленький и физически не сильный, и меня пытались из армии выгнать, как недоростка, как семнадцатилетнего, ссылаясь на то, что есть такое распоряжение свыше. Поэтому я сменил много воинских частей. Я согласился учиться в фельдшерском военно-морском училище, но и там меня по состоянию здоровья не хотели принять. В конце концов меня приняла воинская часть, которая была сформирована, в основном, из не очень молодых людей, и комиссаром которой был замечательный человек, бывший питерский рабочий, дослужившийся за годы советской власти до начальника цеха, очень уважаемый – такой комиссар, как их описывали в старых советских книгах: заботящийся о каждом бойце. Его звали Николай Ефимович.

Осенью 1941 года я был ранен и отправлен в госпиталь. Рана была не опасная, но болезненная. Поэтому я выпросил разрешение у начальства госпиталя, чтобы меня отправили домой на долечивание. Они с удовольствием выполнили мою просьбу, а я попросился потому, что я хотел увезти из блокадного Ленинграда маму. Я был потрясен тем, как это легко получилось. Мама работала на заводе «Красный металлист», но в тот момент была отправлена на лесозаготовки. У меня ушел всего один день, чтобы зайти на «Красный металлист», узнать, где примерно эти лесозаготовки, пойти в райком партии, чтобы получить разрешение снять человека с лесозаготовок, потом в исполком, чтобы получить право на выезд. И, наконец, самое трудное, но тоже не заняло больше двадцати минут, — получить место на катере, который должен был отвезти нас на Большую землю через Ладожское озеро. В тот же день я успел съездить за город, найти этих лесозаготовителей и привезти маму домой. Мы приехали еще до восьми часов вечера.

Мы хотели поехать с мамой на Кавказ, но туда уже не шли поезда. Тогда поехали в Казахстан в город Джамбул, где находилась в эвакуации сестра моей мамы. На это ушел почти месяц. Там к тому времени я был уже достаточно здоров, месячный мой отпуск кончился, и я опять попал в армию.

А.Л.: Будучи в эвакуации Вы пошли в военкомат и снова просили, чтобы Вам дали возможность вернуться в Армию?

Я обязан был по истечении отпускного срока явиться в военкомат. Я пришел, мне там сказали, чтобы я пожил недельку-полторы дома и потом мне скажут, когда и куда явиться, чтобы быть отправленным в воинскую часть.

А.Л.: Ваше возвращение в воинскую часть приходится на октябрь месяц 1941 года?

Да.

А.Л.: Как объяснить современной молодежи, что наши соотечественники, которые жили хуже, чем немцы героически встали на защиту нашей Родины?

У нас были другие интересы. Мы не ощущали, что живем плохо. Жизнь очень быстро улучшалась – появлялись новые товары, цены на продукты ежегодно обязательно снижались. Мы чувствовали себя хозяевами страны, мы соглашались на этот период, чтобы построить огромное количество заводов, фабрик, чтобы организовать сельское хозяйство. И мы абсолютно не ощущали, что живем плохо. Пели, что мы рождены, чтобы сказку сделать былью, мы пели, что пламя души своей и знамя страны своей пронесем через миры и века. О каком ущемлении могла бы идти речь, если человек никогда не пробовал паюсной икры и никогда не знал о ее существовании, то вряд ли он ощущал, что имел какие-то потери в жизни, что он ее вовремя не попробовал.

А.Л.: Наверное, это правильное мироощущение. Именно такое ощущение ведет людей к победе, а не к поражению. Немцы захватили огромную территорию, но все-таки советский народ смог пережить эти катастрофические потери, мобилизоваться и встать на защиту своей Родины. Как это произошло?

Мы просто научились воевать. В советское время никто не учил армию отступать и вот этого не умели. И опять же, чтобы воевать, нужно было на практике. Солдаты были подготовлены хуже немцев, и нужно было в какой-то момент осознать всю опасность. И тогда все менялось. В той части, в которой я служил, в конце 1941 — начале 1942 года произошел такой случай. Доставили пленного, который оказался нам не нужен, потому что он ничего не знал о расположении своих частей. А рассказ о том, что у них больше танков, самолетов и пушек, что утром они пьют кофе, а днем получают стакан апельсинового сока, нас, голодных, не очень интересовал. Но после контактов с этим военнопленным, мы по ночам в землянках вели свой разговор, и до нас дошло, что дальше (а мы стояли около самого Ленинграда) отступать мы не можем, потому что там наши родные. И мы поняли, что или мы должны отстоять эти позиции, или на них погибнуть, и приняли это. Другого нам не предоставлялось. К счастью, мы отстояли их, и большинство выжило.

А.Л.: Наверное, был такой момент даже в 1941 г., когда вы ощутили перелом в ходе событий, когда вдруг пришло понимание того, что не только дело правое, но и враг будет разбит и победа будет за вами. В какие дни произошло это ощущение неизбежности нашей грядущей Победы?

С самого начала войны, мы, молодежь, не верили в возможность победы Гитлера, а ощущение приходило в разные времена: например, один из первых городов, который был оккупирован, а потом освобожден – Тихвин, на нашем Ленинградском фронте. А потом разгром немцев под Москвой, конечно, очень вдохновлял нас. Но были и маленькие эпизоды в других местах – например, на севере в первый день войны Советская армия перешла в наступление, и был захвачен какой-то норвежский район приисков. Так что такие эпизоды были с самого начала войны. Но самое сильное впечатление произвел разгром немцев под Москвой.

А.Л. Ведь эта Победа под Москвой совпала с ноябрьскими праздниками 1941 года, со знаменитым Парадом на Красной площади, когда наши воинские части проходили мимо Мавзолея и, завершая парадный марш по Красной площади, направлялись прямо на передовую, на линию фронта для того, чтобы громить немецких захватчиков. Давайте перенесемся в эти ноябрьские дни 1941 года и услышим ту речь, с которой к участникам парада обратился Сталин.

Б.Ф. Прослушивая речь Сталина сейчас, которую он произнес на Параде — она понятнее звучит тем голосом, к которому мы привыкли. Лучше, чем та речь 3 июля 1941 года.

А.Л. Вы знаете, Борис Федорович, я должен сказать и Вам, и нашим читателям и слушателям, в чем причина такого хорошего качества этой звукозаписи. Дело в том, что речь была записана не в тот момент, когда Сталин стоял на трибуне Мавзолея. Фильм, который должен был зафиксировать Парад на Красной площади и выступление Сталина снималось наспех, потому что, действительно, это была совершенно секретная информация. Нельзя было допустить, чтобы немцы о ней прознали, в противном случае, мог бы быть нанесен авиаудар по Красной площади.

Оказалось, что все было отснято хорошо, но из-за некой технической неполадки речь Сталина не записалась. Режиссер Киселев, руководивший съемками, понял, что это трагедия и для него и для киногруппы. Убитый несчастьем, он обратился к председателю кинокомитета. А Большаков в свое время служил у Молотова и хорошо знал быт и нравы, которые царили на самом верху в Кремле. Стали думать, что предпринять. Выход оставался один – позвонить Сталину и сознаться в том, что произошла техническая неполадка. Что и сделали. Позвонили по вертушке и чистосердечно повинились. Сталин спросил: «Что вы предлагаете?» Обрадованный таким поворотом дела Большаков сказал: «Записать ваше выступление еще раз, товарищ Сталин, а затем вмонтировать в хронику». Сталин сказал: «Согласен». Опустил трубку на рычаг.

Действительно, благодаря тому, что речь была записана повторно в Грановитой палате ночью, мы и получили такое хорошее качество звукозаписи. Я хочу сказать, что несчастный Киселев, записывая в Грановитой палате повторное выступление Сталина, вдруг к своему ужасу увидел, что оператор знаками показывает: запись не идет. И когда он пришел в себя, Сталин в сопровождении Большакова уже уходил от микрофона. Киселев бросился на перерез и сказал: «Товарищ Сталин, одну минутку. У кинематографистов всегда положено делать дубль два». Таким образом, с третьей попытки была записана та речь, которую мы имеем возможность сейчас послушать. Эта запись передает твердую решимость победить Гитлера.

Мы, солдаты, после победы под Москвой, после разгрома немцев, ожидали, что наша военная судьба резко изменится, думали, что мы сразу погоним немцев на других фронтах. Этого, конечно, не произошло, как Вы знаете, но Сталинградская битва показала всеобщую убежденность в том, что мы победим, помогла выстоять в совершенно невероятно трудных условиях Советской армии под Сталинградом, и помогла переломить ход войны. Потому что потом, после Сталинграда, война уже не была такой страшной для наших солдат. Мы уже шли с улыбкой по полям Украины на Запад.

А.Л.: Борис Федорович, а как Ваша личная военная судьба складывалась в конце 1941 – начале 1942-го. Где Вы были?

В начале 1942 года я ехал под Сталинград из Киргизии, где я был в пехотном училище. Мы были там недолго, поэтому званий нам никаких не полагалось, но были подготовлены хорошо сражаться – не так, как были солдаты подготовлены до этих пор. Нас научили так владеть минометом, пулеметом и автоматом, как нужно было ими владеть.

А.Л.: Вы оставались рядовым, несмотря на то, что прошли полный курс подготовки в пехотном училище?

В пехотное училище я приехал, будучи старшим сержантом. Выше этого звания во время войны я не поднялся.

А.Л.: Вы участвовали в Сталинградской битве?

Участвовать в Сталинградской битве мне не пришлось. Из города Фрунзе нас везли до Купенска 62 дня. Оказывается, армию накапливали там для того, чтобы потом перейти в наступление на Украине. И после некоторых задержек весной мы начали с того, что форсировали Северский Донец. Это была первая наступательная операция, в которой я участвовал. Мы были так в себе уверены, что эта операция прошла у нас легко и не вызвала особенно больших потерь, которых опасалось командование, в особенности в нашей части, в которой я служил. Мы форсировали Донец по плавучему мостику. Он был скользкий, опасный, нас обстреливали, но случилось так, что он оборвался, и среди нас нашлись такие самоотверженные люди, которые в холодной воде смогли его восстановить.

И мы практически без потерь перешли на правый берег Донца. Далее я попал в замечательную дивизию – это 27-я стрелковая дивизия, которая входила в 8 армию. Под Сталинградом эта 8 армия именовалась 62. Моя дивизия имела звание Бугская – за бои на реке Буг. Нас бросали на прорыв трудных участков фронта – мы сражались неделю, десять дней, и когда в батальонах оставалось по пятьдесят – тридцать пять солдат, нас снимали на переформирование или мы пропускали через свои позиции следующую за нами дивизию, формировались и снова нас бросали на самый трудный участок. Так мы прошли по всей левобережной Украине.

А.Л.: В годы Великой Отечественной войны не было проблем межнациональных отношений между русскими и украинцами?

Безусловно, не было. Дивизия наша состояла из украинцев, русских, казахов, киргизов и многих других народов уже в меньшем количестве. Вот, например, со мной рядом воевал Коля одессит, лучший товарищ. И не придумаешь такого товарища лучше в боевых отношениях – когда мы прыгали в окоп, я не смотрел налево – я знал, там Коля, и он безопасность мою обеспечит. Я полагался на него больше, чем на самого себя. И так все. В том числе у нас был армянин, который выручал нас, потому что был очень сильный парень и всегда мог помочь любому из нас, когда становилось очень трудно. Это была одна семья, хотя мы жили вместе понемногу, потому что очень много уходило раненых, а потом они не возвращались в свою часть, а попадали в какие-то другие.

А.Л.: Сейчас можно пожалеть о том, что нас так разобщили, развели по «национальным квартирам» в годы перестройки и, конечно, одна из важнейших причин советского народа в битвах Великой Отечественной войны состоит в том, что люди воспринимали себя одной единой семьей. Страшные конфликты, которые вошли в нашу жизнь вместе с горбачевской перестройкой, тогда нашему народу были несвойственны.

Вы совершенно правы. Я привык во время войны полагаться на любого товарища справа и слева. Мы знали, что если с нами что-то случится, несмотря ни на что, нас вынесут из линии огня. И это всегда делалось, хотя это иногда оборачивалось еще большими потерями.

А.Л.: Борис Федорович, давайте мечтать, что еще когда-нибудь мы доживем до таких времен, когда мы сможем полагаться на наших соотечественников, которые будут и справа и слева от нас, и мы будем приходить на помощь друг другу и защищать нашу Родину, так как делали люди Вашего поколения в 1941 — 42 годах.

Запись с эфира от 2 августа 2009 г.

Подготовили текст: Наталья Докукина, Татьяна Алешина.

www.world-war.ru