Зима 1941-42 годов была очень холодная, доходило до 40 градусов мороза, и очень снежная. Идешь по узким тропам, как по траншее, сугробы выше головы. Один раз, когда я шла на работу, за что-то зацепилась ногой, посмотрела, рука торчит из сугроба. Страшно. Люди умирали на ходу, трупы заносило снегом.

Когда я впервые увидела Степана Андреевича, он уже не был лежачим больным, мог потихонечку передвигаться, но из палаты еще не выходил, и однажды меня попросили принести для него книги. Когда задала ему вопрос, какую книжку принести почитать, он ответил: — Шекспира. В библиотеке Шекспира не было, но у меня была своя книга, огромной толщины, в сером переплете, которую я, представляете, дурочка такая, часто возила с собой.

На Бабаевской в вагон вошел красноармеец, пассажиры стали его просить вынести меня. Он взял меня за плечи. Я всё слышу, хочу открыть глаза, хоть слово им сказать, что я жива. Красноармеец, видимо, заметил, что стараюсь открыть глаза, веки дрогнули, поднёс к моему лицо зеркало – стекло от дыхания моего запотело. Тётя Маня говорит: «Конечно, она бы пришла в себя и выжила бы, если ей что — нибудь сейчас в рот положить, ведь больше трёх суток не ела».

20 июля 1941 года нас, студентов, повезли рыть противотанковые рвы вдоль берега Луги под Нарвой, деревня Манновка. Рвы нужно было вырыть 3-х метровой глубины. Первых бомбежек мы не боялись, спокойно работали, так как это было довольно далеко от нас, и поэтому не так ощутимо. Вдруг ближе к вечеру видим, что мимо идут ряды красноармейцев. Мы все высыпали к дороге, стоим, смотрим. Офицер из колонны спросил нас, кто мы и что здесь делаем.