Блокадное детство

День 22 июня 1941 года запомнился мне особенно хорошо. Еще бы! С вечера мы с братом готовились к обещанной отцом поездке в зоопарк. Утром мы гуляли у дома, и вдруг мама кричит в окно, чтобы тотчас шли домой. Война!.. Ни о каком зоопарке никто уже не думал.

Помню, что уже в первые дни заклеивали полосками крест-накрест стекла в окнах; ребята постарше вместе со взрослыми дежурили на крышах, внимательно смотрели в светлое небо, где появлялись не только наши самолеты, но и вражеские самолеты-разведчики.

Володя, средний брат, ходил в детский сад, а детей стали вывозить из города; школьников должны были отправлять со школами. Тогда мама решила сама ехать с детьми, чтобы все были вместе: мне было 11 лет, Володе – 6, а младшему, Вите – месяцев 8 или 9.

И вот Московский вокзал. Перроны заполнены людьми с вещами. Громкие голоса, плач расстающихся… Видимо, был конец августа 1941 года, так как потом говорили, что прошло еще 2-3 эшелона – и все – путь был перерезан. Я крепко держалась за бабушку, которую очень-очень любила. Не хотелось мне уезжать. Я боялась от нее оторваться, громко плакала и все повторяла: « Я тебя не увижу, бабуля! Не увижу!» плакала я так, что люди оборачивались, думая, что случилось еще что-то более страшное. Наконец меня оторвали от плачущей бабушки и втолкнули в вагон, куда уже втиснулась мама с младшими детьми. Поезд тронулся. Он медленно полз мимо перрона, и в конце его я спрыгнула с подножки вагона, побежала назад, к бабушке, но уже не увидела ее. А поезд, набирая скорость, увозил все дальше от Ленинграда маму, братишек, а с ними и мою одежду. Мама не знала, что я осталась. Можно представить, что ей пришлось пережить, когда обнаружилось мое отсутствие. Видели девочку в тамбуре вагона, была она – и нет ее. Где она? Что произошло? И куда бросишься искать, когда поезд стремительно идет на восток, когда на руках грудной ребенок и еще один – шестилетка? Сколько времени добиралась она до города Гусь-Хрустальный Ивановской области, я не знаю. А там ее ждала телеграмма с известием, что дочь осталась, вернулась домой, к бабушке.

Я же, не найдя бабушки на вокзале, отправилась на Выборгскую сторону пешком. Только к вечеру пришла домой. Бабушка сперва испугалась, потом обрадовалась. Сразу же послали маме телеграмму. Я радовалась. А все было не так просто, как казалось мне: не только моя одежда уехала без меня, но и доку-менты. Надо было получить карточки на хлеб и продукты. Обо всем этом я не думала, не знала. Для меня важно было одно: я вновь с бабушкой, которую любила больше всех, в комнате, в которой я обычно жила.

Вскоре началась блокада Ленинграда.

У нас в Лесном было поспокойнее, чем в центре или в районах Московском, Ленинском, Кировском. И тяготы блокады сперва были не так сильны для нас, так как дедушкой были заготовлены на всю зиму дрова в сарае. За водой далеко ходить не приходилось: почти рядом с домом была колонка (на этом месте теперь хозяйственный сарай колы №74). Каждая семья имела у дома огород – свой картофель, кабачки, морковь, свекла имелись на какое-то время. Нам с бабушкой помогло продержаться в самые голодные месяцы то, что осталась не отправленная из-за начавшейся войны посылка родственникам в Эстонию. В ней было немного крупы и подсолнечного масла. Конечно, это были крохи, но и в тех условиях и они много значили.

Страшные зимние месяцы 1941-1942гг.

За крошечной нормой блокадного хлеба приходилось вставать в очередь почти с ночи, чтобы досталось хлеба. В эту очередь бабушка отправляла меня. Правда, булочная находилась недалеко от дома. Там, где сейчас автошкола № 4 (Болотная, д.1) с довоенной поры стояла «зеленая булочная» — зеленый ларек, куда привозили хлеб с находившихся почти рядом хлебозаводов.

Рядом с нашими домами было много дощатых бараков – общежитий, где жили студенты Лесотехнической Академии – на месте дома № 31 по проспекту Пархоменко и дальше, до самого пруда. Начавшийся голод студенты почувствовали раньше всех, им было особенно трудно. Умирали от голода они уже в самом начале блокады. Умерших складывали штабелями вдоль забора. Не раз наблюдала я такую картину: подъезжает грузовик, его загружают трупами, при движении машины руки и ноги раскачиваются…

Бабушка сердилась, бранила меня за то, что я смотрю на это.

Дедушка работал наладчиком на заводе «Электросила» и с осени находился на казарменном положении, так что мы с бабушкой жили вдвоем. Мы переселились на кухню, где было теплее, спали на плите, положив тюфяк. На плите было тепло, а рядом с бабушкой – спокойно и уютно. Дедушка только один раз приходил домой. Было это в начале зимы. Идти надо было почти через весь город. Транспорт не работал. Телефонный аппарат сняли в доме в первые же дни блокады. Никакой связи. А осень начались жестокие бомбежки, артобстрелы, «Электросила» — почти передний край обороны города, опасный район. Бабушка жила в постоянной тревоге. Не раз она отправляла меня к дедушке с теплой похлебкой (теперь-то я думаю, что не только ради домашней похлебки, а для того, чтоб узнать, как он там). Закутает меня как следует, «утеплит», завязав узлом на спине пуховый платок, в руки – плетеную корзиночку с жестяным самодельным (работа дедушки!) бидоном, где горячая похлебка, и проводит из дома. При этом строго наказывала: «По дороге не присаживайся! Не присаживайся – не встанешь!» Как позже рассказывала мне соседка, бабушка долго смотрела мне вслед, крестила меня… Отправляла и не знала, вернусь ли.

Обычный мой маршрут через парк Лесотехнической Академии, к Лесному проспекту, к Неве, через Литейный мост по пустынным проспектам к Технологическому институту, затем по Международному (теперь Московский проспект) до «Электросилы». По дороге не раз останавливали военные: «Куда, девочка?» Иногда, особенно в сильные морозы, никто не подходил. Правдами – неправдами, а добиралась до завода. Из проходной вахтер вызывал дедушку, и тот вел меня в цех, где устраивал у станка для отдыха. Там я и спала, а в обратный путь отправлялась уже на следующий день утром. Дедушка всегда радовался моему приходу, а бабушка – благополучному возвращению.

Что осталось в памяти от этих зимних походов через весь город? Шла я через заснеженный, почти пустой город, глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться, не упасть. Подниму голову: лес черных труб из окон, кое-где виден дымок.

И еще такое. Как обычно, шла я на завод к дедушке и по дороге попала под артобстрел. Это там, где Ново-Литейный мост (недалеко от станции метро «Выборгская» на Лесном проспекте). Место пустое, укрыться негде. Я побежала. Только успела пройти под мостом, как в него попал снаряд. Под ним оказался трамвай с людьми. Гром, крики, стоны, кровь – одним словом, что-то ужасное… Когда в нашем доме узнали о случившемся, бабушка решила, что я погибла: по ее расчетам именно в это время я должна была находиться на том месте. Но мне повезло – успела благополучно миновать это страшное место.

Такие «путешествия» по блокадному Ленинграду совершала не раз, последнее, видимо, в январе 1942 года, так как 4 февраля 1942 года дедушка умер на заводе. С помощью заводских рабочих мы его похоронили в гробу, в отдельной могиле на Богословском кладбище. После его смерти бабушка сильно сдала, к весне ей стало совсем плохо, открылся голодный понос. Ее поместили в больницу. В июне 1942 года бабушки не стало. И я не знаю, где ее могила. Думаю, что на Пискаревском кладбище, в одном из курганов с надписью 1942 год. Туда и прихожу. Но где точно? Разве это кому известно? И от этого очень горько.

В нашем доме жили люди, но многих уже не было: умерли старики Алексеевы; вместе с детдомом вывез свою семью Зиновьев; выселили семью немцев; из нашей семьи Гребенщиковых умерли дедушка и бабушка, папа был на фронте, мама с младшими детьми в эвакуации (оба мальчика там умерли), осталась я одна в 12 лет, совсем одна в пустой квартире. Чем мне могли помочь оставшиеся в доме соседи? У них ничего не было у самих. Разве что могла я прийти посидеть у печурки тети Фроси… Правда, находились люди, предлагавшие «помощь». Так, за икону Божией Матери (старинная икона бабушки размером почти в человеческий рост в серебряном окладе) женщина, работавшая в магазине, предложила мне молоко. Несколько раз она приносила что-то похожее на воду, забеленную слегка молоком. После бабушки остались вещи, которые можно было обменять на хлеб. И я – меняла.

Как жить дальше? Пошла в ЖАКТ, помещавшийся на Английском, 63. Управдом предложил определить меня в детдом, но я не хотела в детдом: боялась там потеряться. Управдом подумал и отослал меня к женщинам из команды МПВО при домохозяйстве. Написали на Ленинградский фронт отцу, и он при первой возможности приехал в город. Потом приезжал еще несколько раз, уговаривал уехать из Ленинграда, но я отказалась. Хоть я была маленькая, но работала вместе с женщинами – бойцами МПВО при нашем домохозяйстве. Мы обходили окрестные дома, переписывали умерших, выносили из опустевших квартир оставшихся детей. Приносили их в пункт при ЖАКТе, потом отправляли в детприемники, в детдома. Стала я получать рабочую карточку, и это для меня было очень важно. Большинство деревянных домов разбирали на дрова. Весной вскапывали огороды, чтобы вырастить картофель, кое-какие овощи.

Очень трудно было весной 1942 года, когда у людей совсем не было сил. На своих огородах у домов жители не копали, а ковыряли землю лопатами, сидя на скамеечках. Из центральных районов в Лесной тащились обессиленные люди за травой, за почками деревьев – все шло в пищу. Порой собирали не то, что нужно, были отравления. Да и сил многим не хватало на обратный путь. Местным жителям было, конечно, полегче: свои садики, огороды, знают каждую травинку, какую можно использовать. Да и страшных обстрелов в нашей стороне было меньше. Вот так я и жила, став взрослой в 12 лет. В школу не ходила. В моей школе, где училась перед войной, разместили госпиталь. Работала школа на проспекте Пархоменко, но мне не хотелось идти в чужую школу. После снятия блокады отец послал маме вызов, и летом 1944 года она вернулась в Ленинград.

Источник: Эстафета вечной жизни: Сб. воспоминаний уходящего поколения блокадников.-  СПБ: Грифон, 1995. — С. 152 — 156.