Письма военных лет

Он окончил войну в чине майора. На фронте его собирались представить к следующему званию, но сказали, чтобы он сам написал на себя характеристику. Ему это казалось совершенно недопустимым, и он ничего писать не стал. Был награжден наградами: медаля­ми «За отвагу», «За оборону Ленинграда», «За победу над Гер­манией», двумя боевыми орденами.

Да, я очень много пережил за эти 5 лет, как мы расстались с вами, но это все уже прошло, и о нем и вспоминать нечего. Теперь нужно думать, как построить жизнь в будущем, ведь я уже не мальчик, мне уже пошел 24-й год, а у меня еще нет никакой специальности. Папа правду говорил: «Борис, учись у меня. Чему научишься, за плечами не носить», но я был молод и...

В одних письмах я вижу вчерашнего школьника, который любит сладости, интересуется судьбами одноклассников, в других – зрелого, обожженного войной человека. В письмах звучит непоколебимая вера в Победу, юмор и оптимизм. На вечерах, посвященных Дню Победы в колледже, где я преподавала, я зачитывала строки из этих писем.

В разделе «Письма с фронта» Интернет-портала www.world-war.ru размещаем несколько писем, которые написал Трофимов Николай Ильич (мой дед) своей дочери Трофимовой Нине Николаевне (моей матери), когда она ушла на фронт. В апреле 1942 года добровольно вступила в ряды Красной Армии. Воевала в составе Зенитно-артиллерийского полка 1744. Ответных писем в...

Я пошла в школу в 1944 году, а в декабре предыдущего года был утвержден Государственный гимн Советского Союза вместо «Интернационала». Из-за него мы приходили в школу за полчаса до начала уроков, выстраивались в зале колоннами - попарно и поклассно, потом вместе с учителями громко пели новый гимн. Каждый день!

Он серьезно смотрел вверх. Почему, думаю, голос стал чистым? Он попробовал развязать мешок, но мы помогли ему. Покопавшись в нем, он достал тельник, бескозырку и воротник морской. Поднес к глазам и широко развел руки. Чистым, свежим голосом он запел: “Раскинулось море широко”. Он смотрел все в небо, и глаза его заблестели водичкой, и у меня тоже, и у всех. Тут же он умер.

Так мы и встретили 1950-е годы: впяте­ром в однокомнатной квартире с проходной кухней — кухней, где ночью на сундуке спала няня, днем топилась дровяная пли­та, вечером мыли в корыте меня маленькую, в этом же корыте стирали белье, под столом жила кошка с котятами, — а книг в доме становилось все больше и больше.

Живу я по-старому, надеждой, что мы скоро прогоним врага и супостата в его Vaterland. Довольно он у нас набедокурил, пора и честь знать. Здоровье мое то так, то эдак. В бомбоубежище не ходим, мне носить туда свои восемьдесят лет трудно. Много читаю, сейчас занят чтением некоего Исаака Масса, голландца, описывающего XVI век до конца царствования...

В бомбоубежище Михаил Васильевич шел с неохотою, почти по принуждению или в виде руководящего примера для семейных. У него не было никакой тревоги за себя. Не без мнительности относившийся ко многим своим старчес­ким недугам, иной раз преувеличивавший их опасность, в действительной опасности суровых будней он обнаруживал бодрящее спокойствие и твердую высоту духа.

Я должен был бы написать более спокойное письмо, но не могу этого сделать. Может быть, ты еще не утверждена, еще есть время отказаться. Не для того же ты кончала две аспирантуры, чтобы сооб­ражать, как купить гвозди. Это сделает лучше тебя любой из работни­ков школы, а вот учить ребят лучше тебя никто не сможет.

В эти страшные дни, в квартирах с выбитыми стеклами, закопченных и пропахших нечистотами, люди превращались в чудовищ. И перед теми, кто до конца сохранил человеческий облик и среди этого ужаса остался духовно на прежней высоте – перед теми мое особое преклонение.

Многие люди поразили меня. И не только тёмные, озлобленные, безграмотные. Вот старик-педагог, пенсионер, ему 75 лет, он всегда спрашивал о тебе, просил передать привет, говорил о тебе: «Он наша гордость». А в эти дни проклятые, встретив меня, не поздоровался, отвернулся. А потом мне рассказывали, что он на собрании в комендатуре говорил: «Воздух...

Когда на улицах Ленинграда нельзя было найти ни одной кошки или собаки – за них давали большие деньги, - когда были вытрясены все мешки из-под крупы и в буфете тряпкой сметены все крошки вместе с пылью, вытряхнуты все коробки, - мы с Зиной мечтали поймать хоть мышь.

Мы готовимся к встрече Нового года. У нас остался еще стакан черной дурандовой муки, немного студня из лошадиной головы и кусочек шоколада. Мама нашла еще в буфете косточки от компота. Они заменят нам традиционные новогодние орехи. Придет Беллочка. Папа до 12 часов ночи дежурит в домоуправлении.

Новогодняя ночь 1943 г. Валя уже вдова, ее дети — сироты. От Саши давно нет писем. Неужели и я вдова?.. Я сижу одна и плачу. Пересмотрела его фотографии, залила их слезами. В школе дела не ладятся. Ребята ненавидят друг друга, издеваются друг над другом, ненавидят учителей, школу, учебу, книги, знания. Когда кончатся муки и наступит ли вообще жизнь?

Подъем в 7 часов. Оправка кровати, умывание, причесывание и доение козы. Позавтракала: какао с бутербродом: хлебом с маслом, затем в школу. Ни разу не спросили по Конституции. Получили письма от тети Вари. Они там все хлопочут о вызове. Может, что и выйдет.

После ноябрьских праздников началось заметное ухудшение в питании. Хлеб убавили еще. В бомбоубежище стали приходить побледневшие и похудевшие люди. Уже и наши запасы сухарей и чечевицы подходили к концу, уже больше говорили о еде. Но еще были силы, настроение было бодрое.

Ощущение закапывания живым в могилу. Раззор, разборка института, отъезд в казанские леса неизвестно на что, бросание квартиры с книгами… В молодости это показалось бы невероятной авантюрой. Сейчас это почти самопогребение.

Хочется написать тебе о падении нра­вов и ломке святая святых во время войны. Ты уже писала об этих утешениях для слабовольных сладострастников: «Война все спишет». Списать она, конечно, может, но в то же время она спишет и чистоту чувства.

На центральной площади Тотьмы поставили высокую елку и украсили ее ледя­ными игрушками. Налили в кастрюльки, баночки и миски подкрашенную воду, опустили в нее веревочные петли, заморозили и развесили на елку. Еще на ней были склеенные из разноцветной бумаги гирлянды флажков и искрящиеся настоящие снежинки. Это была первая за войну городская елка,...