Главной силой был энтузиазм, сознательность, страх

Первый год работы завода оказался успешным. Прибыло из Татарии 250 конструкторов и других специалистов. Заработал инструментальный цех, идет массовое насыщение новейшими, в том числе и импортными, станками. Набирается и обучается авиационной культуре персонал, полным ходом изготовляется оснастка, оборудуется первый стенд испытательной станции. Строители штурмуют свои крепости – котельные, магистрали, новые, выявившиеся объекты.

И мой техпромфинплан оказался впору новому организму. Спасибо тут и Ефрему Абрамовичу, главбуху, творчески приспосабливающему реальные расходы к плановым. А вот Исаев, да и директор иногда, с размахом еще довоенным позволяли себе «эффектные» выкрики.

– Ты делай, как я говорю. А куда девать затраты, пусть бухгалтер думает. Он за это зарплату получает! Лихо, гордясь масштабностью презрения к этим бренным казенным святыням червяков-бухгалтеров.

Чтобы иметь какую-то загрузку зарождающихся производственных участков, заводу приказали выпускать «изделия ширпотреба» – суровая нагрузка всем заводам оборонки. Очень скрупулезно – с незнакомой местному трудовому коллективу тщательностью – авиаторы разработали чертежи и технические требования на металлические кровати с панцирной сеткой. Ничего лишнего, но и никаких острых углов, никаких прибамбасов – просто и изящно. Никелирование спинок выполняется не просто «никель – по стали»: по безукоризненно очищенной трубе накладывается слой меди, а уж по ней – никель (или хром). Оказывается, блестящий металл порист. Через поры проникает к стали влага, и этот никель шелушится. Через десяток лет покрытие выглядит пятнисто. Так же тщательно готовилось производство электродуховок. Особую заботу вызвала штамповка передней крышки. Она имела выпуклость в виде линзы. Много раз переделывались штампы – авторам не нравились то иногда возникавшая складочка, то нечеткий контур линзы.

Особым упорством в достижении нужного результата отличились молодые конструктора казанские татары. Когда началось изготовление турбин, буквально не щадя себя, не считая часов и суток, забывая об отдыхе и еде, не ведая никаких развлечений, они вникали в проблему и обязательно добивались успеха – создания новых для страны, да и для всего мира, судовых газовых турбин. Замечательно трудолюбивый, немногословный, талантливый народ. Ильгизар Исхакович Раимов, Абдулла Гильмутдинович Гильмутдинов, слава вам, теперь ушедшим.

Работа в ПЭО становилась рутинной. Уже наработались отчетные данные за прошлый год, возникли надежные ориентиры для перспективного планирования. Стали видны и недостатки действующей системы, узость нормативных актов. Подсчет валовой продукции требовал ежемесячного пересчета заделов, запасов деталей собственного производства на складах всех цехов. Предложил учет по комплектам, т.е. десятки деталей, идущих на комплектацию какого-то узла, оцениваются как одна учетная единица. В Министерстве одобрили и заинтересовались. Написал статью в журнал «Вопросы экономики» о путях стимулирования производительности труда. Ответили: «Противоречит действующей инструкции Госплана №…». Конечно, противоречит, потому и пишу. Написал предложение по созданию экономических зон: разбить все хозяйство Союза на семь экономических районов, самостоятельных в текущей деятельности, но подконтрольных центральному Госплану. Он устанавливает контрольные задания по номенклатуре, объемам, основным экономическим показателям выпускаемой районом продукции, а районы, соревнуясь – или конкурируя – выжимают эффективность. Побеждают, а значит, зарабатывают прибыль лучшие. Худшие терпят убытки. Сверхплановая прибыль первых идет на развитие и на вознаграждение персонала. Отпадет система централизованных нормативов (на труд и материалы) – этот бич социалистической экономики, узаконивающий бесчисленные уловки заводских экономистов, всегда более квалифицированных в данных заводских условиях, чем сидящие в центре составители «объективных» нормативов. Различия географических условий экономических районов нивелируются коэффициентами, утвержденными Госпланом. Конкуренция семи мощных регионов – стимул роста объемов и, главное, качества и производительности труда. Конкуренция – наблюдаемая и управляемая, т.е. социалистическая.

Получаю ответ: идея не нова, совнархозы были в двадцатые годы, но были признаны нецелесообразными. Через 2 месяца – трах-та-ра-рах! Создается 130 совершенно немощных Совнархозов. Вся идея скомпрометирована. Думает кто-нибудь трезво там наверху? Оказалось, думали: в 2002 году в брошюре «Соцреализм…» бывший руководящий работник Госплана, лауреат Госпремии Клоцвог деликатно отметил, мол, трудовые коллективы находились в условиях двойственного положения между интересами этих коллективов и государства. Позднее признание. Да не двойственное положение, а жесткая, непримиримая борьба! Все более нараставшая и приведшая к краху советской экономики. Куда вы, доктора экономики, смотрели?!

Ведь мы, низовые заводские экономисты кричали. Говорят о необходимости роста производительности труда, а сами директивно ограничивают процент переработки норм; требуют качество и совершенствование продукции, а оно невыгодно изготовителю и безразлично заводу-покупателю, и т.д.

И если оборонные заводы находились под прессом и контролем военпредов, то все остальные отрасли – автомобильная, сельскохозяйственная, машиностроение, бытовая техника, ширпотреб, продовольственная и т.п. требовали не принудительного, а соревновательного стимула с вознаграждением победителя из средств, им самим добытыми. Этого требовали и экономисты стран СНГ (Дубчек). Хотелось лучшего. Но их никто не хотел слышать. Так и закончилось соревнование экономик двух систем. Скука.

Надоели и поездки в Министерство. Планы, отчеты, лимиты. Надо этих бесцветных чиновников приглашать в ресторан, смотреть, как они глотают коньяк (беседовать с ними неинтересно). «Приходи завтра, подпишу». Может, так только со мной? Нет. Экономист с Уралмаша (!): «Он думает, поймал меня! Да я ему столько тут лапши наготовил, подавится!». Горько.

Помню, еще Романенко в Якутске возмущался моей неопытности, донкихотской примитивности. Привез мне ремонтную ведомость на ремонт пришедшего с Индигирки буксира (чужого нам ведомства). 3 миллиона рублей! Это столько, что полфлота нашего можно отремонтировать! Странно, подозрительно. Еду посмотреть на эту «развалину», где и машина и котел, и корпус – все, должно быть, сгнило.

Смотрю – все в прекрасном состоянии. Буксир почти не работал, все новенькое.

– Ремведомость не подпишу, это же обман!

Романенко возмущен: такая лафа! Да ведь это выгодно и нам и заказчику! У него пропадают запланированные деньги! Если он их не истратит, ему не дадут на будущий год! Планируют-то расходы по достигнутому в прошлом!

– Я не могу допустить обмана.

– Так ведь это же обычная практика! Во всем Союзе так делается!

Последняя фраза была для меня, новичка и идеалиста, убийственна. Неужели так везде? Не может быть! Врет этот надменный и лживый Романенко.

– Максимум полмиллиона!

Увы, Романенко был прав: подобное творилось часто и густо. Это я понял, став начальников ПЭО ЮТЗ. «Кого мы грабим? Видно, сильна страна, если при такой бесхозяйственности она еще развивается». Грустно все это. И снизу непоправимо.

Я подал заявление о желании перейти на производство по основной специальности. Оказался зам. нач. испытательной станции. Меньше по рангу, но более звучная. То есть настолько громкая от рева испытуемых машин, что чувствуешь, как вибрирует воздух в легких и шевелятся ребра.

Через пару недель командировка в Ленинград с бригадой опытных, из Татарии привезенных, слесарей для монтажа турбин на корабли (торпедные катера проекта 183ТК), заводских испытаний и сдачи военным морякам 25-ти штук. Бригаде нет резона сильно доверять новичку из канцелярии. А я и не лезу в начальники. Присматриваюсь. Идет центровка. На каждой лапе – опоре – свой слесарь. На индикаторе старший, Иван Кокуркин, командует, кому поджать, кому подложить прокладку – клин такой-то толщины. А опоры на резиновых амортизаторах, сотки никак не угадываются. Час прошел, притомились больше от неуправляемости процесса. Закурили.

– Замеряйте длину от фланца до линии передних и задних опор и расстояние между ними поперек. Отпустите все болты на лапах. Теперь замерьте бой (показание индикатора в 4 точках круга – вертикальных и горизонтальных). Нет, – не может быть. Видно, плохо закреплен индикатор или флажок. Вот теперь правдоподобно. Записываю.

Простейший расчет по подобию треугольников выявил излом и смещение главной оси, а потом и конкретные цифры на каждую опору. Две минуты делов. Все по местам. Каждому говорю на сколько поднять или опустить его опору. Через 5 минут прокручиваем вал. Стрелка индикатора едва отклоняется от нуля. Делаю безразличное лицо. Ребята переглянулись. Все молчим.

– Пора бы и обедать? – говорю.

Дружба и доверие все крепли. Лет через 30 прошелся по заводу. Повстречал новых монтажников и среди них посолидневшего Ивана Кокуркина. Обнялись, расцеловались, прослезились.

Много было интересного и трудного. Из Севастополя пришел катер. Командование заказало замену турбины. Катер ошвартован в устье р. Ингул, под городским сквером. Техдокументация предусматривает выгрузку и погрузку через выхлопную трубу, автокраном. Производим эту операцию впервые. Все чин-чином. Входной частью вперед, на растяжках потихоньку вводим. Но ведь при неосторожности крановщика или нежданном покачивании катера заборная часть, очень нежная, фигурная (лимниската!), из тонкого листа, может смяться! Прыгаю вперед, становлюсь на набор, руки в переборку, спиной в турбину. Она и в самом деле качнулась, я напрягся. Что-то лопнуло, чувствую, внизу живота. Но быстро установили, отцентровали, закрепили. Вышли на фарватер Буга, дали газ. Высокая попутная волна – как и полагается по теории на мелководье, вздулась за кормой и сдерживает скорость. Смотрим с ходового мостика, а сзади, где волна соприкасается с берегом, бушует прибой, лодки подкидывает и бросает вниз. Стоп, тихий ход.

Через месяц пришло письмо из Севастополя с приложением жалобы жителей на военный катер, причинивший убытки. Второй случай посерьезнее.

В июле 1957 пришла шифровка – в Балтийске авария турбины. Срочно расследовать. Едем с начальником ОТК опытного производства. Съехались техупры флотов, командиры бригад, представители центрального флотского института, штаба ВМФ, завода-строителя катеров, человек 20, я – самый младший чин.

На аварийном кораблике разгром в машинном отделении: рессора (соединительный вал между турбиной и редуктором) оторвалась от турбины и, вращаемая гребным винтом движимого работающими дизелями корабля, разбила все в сфере ее досягаемости; турбина же пошла вразнос, вырвавшаяся лопатка пробила корпуса и машины и катера. Людских жертв нет, но факт чрезвычайно опасный, под сомнением вся затея с установкой этих ревущих дьяволов на корабли.

Совещание наэлектризовано опасениями за личный состав, за судьбу кораблей, начиненных такими еще непонятными двигателями. Конечно, душа радуется, когда видишь бешено летящий за кормой вихрь воды, сознаешь, что нет тебе равного по скорости! Но так ломаться? Нежданно на полном ходу!

Слово мне. Говорю, мол, произошла расцентровка, причина которой пока не ясна. Надо время, чтобы разобраться.

– А нам что делать? – законный вопрос флотского начальника.

– Будет приказ о временной приостановке эксплуатации, – ответил представитель штаба.

И тут встает заводчанин, кипящий, естественно, за судьбу плана.

– Вы приостановите эксплуатацию, конструктора будут неопределенно долго изучать. А мне что прикажете делать? Остановить завод? А другим заводам, которые уже строят новые проекты под новые турбины? Ясно, что машины ЮТЗ еще сырые, они поторопились отчитаться. Нельзя рисковать жизнями моряков, нельзя строить корабли под непригодные двигатели. Предлагаю: все турбины со всех кораблей демонтировать и отправить на ЮТЗ на доработку. Всем заводам приостановить строительство новых кораблей под турбины ЮТЗ. Все затраты на демонтаж, транспортировку этих сырых машин на ЮТЗ, на простой судостроительных заводов по всему Союзу отнести за счет виновника – ЮТЗ.

Пауза. Видно, всех сидящих такой оборот устраивает.

– Ну что ж! – тот же председательствующий, – видно, это разумный подход. Будем составлять протокол? У представителей ЮТЗ есть мнения?

– Есть, конечно, – поднимаюсь я, бурно возникают мысли: «Такого допустить нельзя! Это односторонняя оценка!».

– Вы торопитесь приговорить к гибели новую технику, не дав себе труда вникнуть в суть. А именно для этого нас собрали здесь.

– Что вы предлагаете?

– Мне нужно подумать ночь, завтра я изложу.

– Исключено: у нас билеты на ночной поезд.

– Тогда 2 часа полной тишины, не курить.

«На стендах испытания прошли благополучно. Что-то на судне отличает условия от стендовых. Что? Морской воздух, качка. Да, но качка ведь бывает и справа, и слева, корабль идет в море, потом обратно. Стоп!» – И вот тут всплывает неизвестно откуда: «Кориолисово ускорение!» – то самое, которое рисовал до войны на доске профессор Серебряков! Не поняв ничего из схем на доске, я пошел тогда в библиотеку и прочитал. «Да, но ведь на контрольных испытаниях межведомственная комиссия испытала установку в условиях моря на полный моторесурс! Стоп! Тогда после половины ресурса турбину вынимали, исправляли случайный дефект и посчитали возможным продолжить испытание!»

И вот все за столом. Слово мне.

– Авария произошла из-за расцентровки, то есть смещения турбины на ходу. Крепление опор позволяют отклоняться за пределы возможностей соединительной муфты при возникновении какой-то силы, постоянно и достаточно мощно действующей в одном направлении. Постепенно это смещение накапливалось и достигло аварийного. – И что же это за сила такая?

– Кориолисова, возникающая в оси вращающегося ротора при резких вертикальных движениях на волне.

– Да, но на государственных испытаниях она не действовала?

– Тогда – вспомните, это зафиксировано в акте – турбину снимали на середине испытаний. Надо думать, когда ее вновь монтировали, ее центровали заново.

– О! Это верно! – поднялся представитель института.

– Предлагаю, – продолжаю, – создать группу специалистов заинтересованных сторон и провести контрольные замеры. Для этого выделить 3 корабля, например, Севастопольской бригады, и обеспечить 3 их выхода в условиях штормовой погоды. – Так и предложим командованию. Совещание закрыто. Спасибо, – закруглил москвич. Все разъехались. Я сплю в гостинице. Ночью будит телефон:

– Николай Петрович! – голос москвича, подогретый ужином. – Я звоню из Калининграда. Мы тут обсуждаем итоги. Вы нас здорово выручили: с чем бы мы явились к начальству! Мы доложим о вас как о выдающемся специалисте! Спасибо!

– Не стоит. До свидания! – не люблю, когда ночью будят, да еще подогретые безответственные чиновники.

Дома главный конструктор выслушал сухо мой очень краткий доклад. Через пару дней шифровка из штаба ВМФ – направить представителей в Севастополь для испытания кораблей в штормовых условиях. Направляют зама гл. конструктора и бригаду испытателей, в т.ч. и меня.

Началось испытание и кораблей и людей. В шторм эти суденышки настолько валки – они описывают корпусом форму волны – что выжить можно только при сильном хотении. А через 10 минут такое хотение пропадает.

После первого выхода (2 часа в море с работающими турбинами) излом в муфте составил на всех трех кораблях примерно 0,21 мм. После второго 0,42; после третьего ~0,63. Полное торжество гипотезы.

Комиссия пишет акт, мне сутки отдыха (ездил к маме в Алупку). Приезжаю – скандал! Председатель буйствует: «Все липа! Обман! Аннулирую!».

– Что случилось?

– А то, что все ваши замеры – липа!

– Пойдемте на катера, – говорю.

Оказалось, проверочный замер комиссия сделала, не убрав свободного «плавания» вала вдоль оси в пределах рабочего зазора. Сделали как надо, получили 0,63.

– Среди нас есть только один инженер – Удоденко, – объявил председатель. Акт подписали. Тут же сделали болты на фундаменте призонными, вышли в море – расцентровки нет. Второй акт и рекомендация на все флоты.

Мой начальник, Василий Васильевич Петухов (очень напомнил мне Константина Михайловича Колчина), и юрист завода, Владимир Иосифович Ткаченко дали мне рекомендации для вступления в Партию. Собрание было в целом благожелательным. Лишь Колосов демонстративно развернул газету в знак протеста или безразличия. И воздержался при голосовании. Позже кто-то мне шепнул: «Колосов наказал своему ближайшему окружению: Удоденко к руководящим должностям в конструкторском бюро не допускать!» Действовал твердый закон.

Работая в службе шефмонтажа и эксплуатации, пришлось подолгу быть в командировках. Попросился на завод. Дали цех 25 – редукторный.

И тут, естественно, культура авиационная. Станки импортные. Поскольку мощности машин большие, обороты турбин в 10 тыс. в минуту, а у винтов гребных чем меньше, тем выше КПД, то и передаточные числа большие, значит, и колеса – о-го-го. А корпуса редукторов должны быть маленькими и легкими. Значит, ажурными.

Обработка зуба – священнодействие, второе после изготовления лопаток турбин. Станки монтируются на огромные фундаменты, которые выдерживаются неделями после заливки. Фрезы, получаемые с инструментальных заводов, считаются грубыми заготовками, затачиваются заново здесь, проверяются на опытных образцах, профили высвечиваются компараторами на экранах, нарезка колеса ведется непрерывно круглосуточно, остановка недопустима.

А корпус мы делали впервые такой большой и такой ажурный. Главный технолог завода сказал: «У нас децентрализованная служба, каждый цех имеет своих технологов, решайте сами». Консультант, опытный судостроитель, сказал однозначно – не получится, сварка скрутит.

Советуемся. Технолог цеха едет на Харьковский турбинный. Там делают паровые турбины и редуктора для кораблей. Паровые турбины не такие быстровращающиеся, редуктора поменьше, но харьковчане в стране самые опытные.

Толковый наш молодой технолог: все дознал, что нужно. А подготовка идет, изготовляем копиршаблоны, наладили резаки на каретках. Прекрасный рез. Пошли детали, вырезали толстенные листы для разъемных фланцев. Пошла наварка масляной ванны, ребер жесткости. Круглосуточно. Сварщики классные, электроды марочные. Числа 25-го вечером закатываем половинки в печь для отжига, снятия напряжения от сварки. В 2 часа ночи закончили замазку щелей, температура уверенно, по графику лезет вверх. Дежурные остаются, мы, возбужденные, выходим на улицу, лезем в дежурную машину, поехали домой с тревогой и надеждой. Утром и мы, цеховики, и конструктора во главе с Малаховым Николаем Михайловичем собрались у печи, смотрим график самописца: все, как надо. Теперь медленно остывать, вместе с печью. 72 часа. Через трое суток открываем печь, выкатываем: все на месте. Подрубаем прихватки – прыгнет или нет? Есть напряжение в конструкции? Нет! Половинки не шевельнулись! Ура!

На проходной вывешен большой транспарант: бурлаки тянут редуктор (по-Репину). Узнаю в головном себя. (Фотография головы приделана к рисованному телу, как и у других моих помощников). И лестно-хвалебные стихи. Это конструкторский отдел редукторщиков, тоже немало поволновавшийся, так приветствовал рождение первого своего детища. Потом было много корпусов. Но тут родился не только первенец, но и способ его изготовления, родились технология, уверенность в своих силах.

Наконец, получаю двухкомнатную квартиру, наверное, последним из коллег. Родился сынок, конечно, имя давно было заготовлено – Василий. Не из счастливых в моей и Нининой семьях, не эффектное, а наоборот. Но память о Василии Деркачеве должна жить.

Через год меня назначают начальником производства. Уже понастроено много новых корпусов, огромные новые стенды с шахтами-глушителями. Полный цикл производства: и кузница, и прессовка, и литье самых новых и точных видов для разных материалов, и все виды металлообработки, и балансировки, и все виды гальванических покрытий, и газовых насыщений и напылений, и термообработок и … контроль качества! Оснастка контролируется каждый квартал, ведутся строгие журналы учета, росписи; стеллажи хранения… Число работников ОТК – сотни! В производстве уже три типа машин, а проектируются все новые. И для каждой – свой огромный комплект оснастки и специнструмента. Нет, Артур Хейли, Ваши «Колеса» – примитив.

Какие главные заботы:

– выпустить в срок серийные типы машины;

– вести изготовление и испытание опытного образца;

– готовить производство к освоению еще более новых типов;

– выполнить ежемесячный план по валу, товару, выпуску продукции (а конец месяца так быстро надвигается!);

– выполнить план изделий народного потребления и деталей для заводов сельхозмашиностроения.

Планы учебы персонала, внеплановые поставки узлов для опытного производства и по запросам флотов, оперативное исправление поломок, аварий, внесение изменений в серийные машины. Ведь ничего не случается в помощь делу, все только во срыв. Сотни сложных деталей. Из-за одной отставшей останавливается комплектация узла, срывается сборка. Некоторые детали имеют замысловатую технологическую цепочку. Например: термообработка, проточка, гальваника, азотирование шейки, закалка, отпуск, мехобработка… Лопатка турбины проходит 32 операции. И на финишной проверке запросто может оказаться в ящике брака: бывают случаи, когда допустимые отклонения на ряде операций имеют один знак и в сумме – при взвешивании – отклоняются на один грамм. Хоть плачь. Придумал график запуска деталей в производство, чтобы не упустить сроков ни по одной важной из них. По горизонтали – календарные дни года. График занял стену. Вертикальная черта – срок отгрузки. Налево – назад, контрольное испытание – контрольное вскрытие – испытание – сборка. Отсюда павлиний хвост – веер: со всех сторон к этому дню идут валы, опорные венцы, диски, корпуса… От них левее и выше узлы, потом детали, заготовки – день запуска.

На каждой оперативке кратко докладываю, какая деталь или узел отстает для машины № 11, № 12 и т.д. Все понимают, записывают. Диспетчера круглосуточно следят за продвижением. Никаких задержек! Оперативки – священнодействие. Никаких опозданий. Ни слова лишнего, тем более вранья, да оно и не проходит – диспетчер поправит. Никаких повышений голоса.

Начальник цеха просит проверить станок.

– Вам отказал механик?

– Я не успел.

– Доложите результат в 11:00.

– Нам не удается выставить заготовку, как указано в техпроцессе. ОГТ уведомлен, но решения нет.

– Прошу главного технолога и начальника цеха встретиться через полчаса у станка, позвонить диспетчеру о результате.

– Отказал балансировочный станок, что-то по электронной части.

– Прошу гл. инженера (имя отчество) помочь. Буду в цехе через час и т.д.

Лет через 25 сослуживец по пенсионерской работе ездил в командировку в Ленинград. Рассказывает:

– В гостинице разговорились с соседом по номеру об общих знакомых, он оказался с ЮТЗ. Я назвал вас. «О! Он ни разу не повысил голос, а весь завод круглосуточно бегал на цыпочках».

… Вот только спать приходилось по 4-6 часов. А то и ночью телефон – не ладится что-то.

Что удивительно: такое напряжение, такая мобилизованность всей страны и никакого внимания теории и практике управления. Были всякие «курсы усовершенствования», но сводились к схоластике, общим материям, «Краткому курсу»… Главной силой был энтузиазм, сознательность, страх. Один директор мечется по заводу, ругается, грозит, сыплет команды, часто противоречивые. Другой важничает, возносится, сибаритствует. Третий собирает массовые оперативки и нудно читает нотации, силясь показать свою образованность и устыдить этих мазил. Редчайший случай, когда руководитель знал о теории управления, экономике, психологии.

В институтах не было и нет предмета «Организация и организованность». Сейчас – десятки красиво звучащих упрощенно-английских дисциплин, а главной для нас, славян, нет.

А ведь для нас организованность – огромная и слабо используемая сила. То Русь рассыплется по частным интересам – и алчная масса татаро-монгол поработит; то объединимся – и разобьем Мамая. Может, собраться и совершить Революцию и за 10 лет перегнать Европу? Мы же не шевельнемся, когда в считанные дни развалит Союз и растащит хозяйство кучка проходимцев. То, что творится в Чечне, в армии, как проведена эвакуация из Дубровки, как готовимся к зиме… Нет, недалеко ушли мы в умении организовываться. Ни одно из государств бывшего Соцлагеря не падало так низко, как Россия. Научимся организации, управлению?

Больше чем через 26 лет после ухода моего из цеха № 19 Севморзавода в полупустом троллейбусе подходит бывший бригадир дизелистов: – Николай Петрович, сколько лет прошло, все вспоминают – вы были самым… – он запнулся.

– Строгим, беспокойным, – пытаюсь помочь бригадиру.

– Нет, самым благородным нашим начальником: все было тихо, а как работали! – Спасибо за добрую память, – жмем руки.

Другой, в сутолоке тротуара, бывший мастер.

– У меня был 21 начальник. И только два были настоящие руководители – вы и еще один в Азчеррыбе.

На набережной Ялты – был отпуск – кто-то меня окликнул. Подходит мужчина, тянет руку здороваться.

– Николай Петрович! Не помните? Я вам обязан за наставление на путь истинный. Это я попался на краже часов в раздевалке, а вы так меня наедине отчитали и защитили честь перед коллективом, я поклялся себе не оступаться. Сейчас я плаваю – вон наш сухогруз. Пожалуйста, зайдем в ресторан!

– Рад, что на ногах! Спасибо, угощение не приму. Успехов!

Получаю «свинью» – извещение от милиции «о нарушении общественного порядка на танцплощадке работником вашего цеха» – такого-то. Извещение на бланке, украшенным рисунком свиньи. Такой был порядок. В обеденный перерыв вызываю нарушителя. Щуплый парень. Безотцовщина с Бартеневки, деревушки на Северной стороне Севастополя. Пожурил: «Что ж ты мать-то не уважаешь! Одна тебя растила, кормила, пеленки стирала, плакала по ночам, все для сыночка: вырастит, защитит. А ты? Я помогу тебе устроиться на заочный». Нежданно парень заплакал. Как мало нужно, чтобы все мы были благополучны. Через день звонок с проходной: «Тут собралась толпа женщин с Бартеневки, просят вас выйти!». Вон, оказывается, скольким нужно утешение! Но не могу, не поп, не райсовет. У меня – план! 860 рабочих! Извините.

И все же как чувствителен человек к добру, вниманию, к порядку, как немного нужно, чтобы жилось светлее, работалось дружнее. И что замечательно: дисциплина, заинтересованность, интенсификация труда воспринимаются не как насилие над личностью, а как натуральное благо, если заметен успех! Даже соответствующий рост заработка так не воодушевляет! Встречи сослуживцев через 20 и 30 лет обычно включают восклицания: «А помнишь, мы тогда здорово поработали!». Может, это и есть высшее душевное удовлетворение – приводить к победам (пусть и мелкомасштабным) поднятый к энтузиазму коллектив.

Продолжение следует.

Воспоминания записаны 3 декабря 2003 года.

Переданы для публикации на сайте www.world-war.ru
внучкой автора Марией Телегиной