Начальный период войны. Низкая эффективность.

Читайте также: Горькие потери
Печальные результаты побед

Осенью сорокового года группу летчиков направили на курсы по подготовке командиров звеньев. В их числе оказался и я. На курсах нас учили методике планирования, ведению теоретической подготовки, обучали технике пилотирования. В теоретических вопросах мы получили много полезного. С летной же подготовкой дела обстояли хуже. Упражнения — полеты по кругу и в зону на простой пилотаж — выполняли на самолетах «Чайка». По своим тактико-техническим данным они были хуже И-16. Летали без желания. Такая подготовка явно не соответствовала моим стремлениям пилотировать энергично, в каждом полете добиваться чего-то нового.

Начальник курсов был педантичен, требовал от нас спокойного, «правильного» пилотирования. Следил за строгим выполнением программ и инструкций, отдельные положения которых явно устарели. Он не считался с характером и подготовленностью курсантов, всех старался подогнать под мерку среднего летчика. Мой стиль полета его явно раздражал. Редкий летный день обходился без внушения. Слетаешь в зону на пилотаж и слышишь:

— Покрышкин! Вы что, хотите сломать самолет или убиться?

— Товарищ начальник! Но ведь из техники надо выжимать все, на что она способна.

— Сколько раз я вам говорил: не устраивайте в зоне цирк. Неисправимый вы человек. Отстраняю вас на сегодня от полетов. Идите!

На стоянке самолетов товарищи по учебе встречали меня с усмешками.

— Ну что, Саша? Отлетался сегодня? Опять начальника курсов перепугал?

— Боится, что я развалю «Чайку».

А мне и на самом деле хотелось отломать ей верхнее крыло и сделать из биплана моноплан. Может быть, быстрее будет летать. Боевой истребитель биплан в сороковом году уже был редкостью.

Внушения за лихие развороты на взлете, за глубокий крен на скольжении при посадке, за хождение во время самоподготовки в спортзал на гимнастику ослабляли интерес к учебе. С радостью воспринял окончание курсов, И вот снова в родном полку. Докладываю об окончании учебы командиру полка Виктору Петровичу Иванову.

— Ну, чему научились на курсах? — с улыбкой спрашивает Батя.

Гляжу в его добрые, все понимающие глаза и откровенно отвечаю:

— Методике научились, летать разучились. Да и на чем было учиться? «Чайка», как старая лошадь, сколько ни понукай, быстрее не побежит. Летчики между собой ее называют «аппарат тяжелее воздуха»…

— Ну это напрасно. На Халхин-Голе она себя показала неплохо, — парировал Иванов. Хотя все мы знали его любовь к И-16.

— Когда это было, товарищ командир? Сейчас требуются скоростные истребители.

— Будут и скоростные. Сегодня вам отдых. Устраивайтесь с жильем. Завтра начнем тренировки для перехода на МИГ-3. Время не терпит.

***

После завтрака, во вторник 17 июня перелетали на ТБ-3 в Бельцы. На аэродроме здесь стало просторнее: эскадрилья еще не прибыла. Пустые ящики из-под самолетов уже отправили на авиазавод. Взяв автомашину, я и мои ведомые Леонид Дьяченко и Петр Довбня подскочили в город на свои квартиры.

Постучавшись, вошел в прихожую. Хозяин дома, у которого мы снимали комнату с Костей Мироновым, встретил меня вежливо. Это удивило. С чего бы это? Раньше он с нами не вступал в разговоры, здоровался лишь кивком головы. А теперь расспросил о моем здоровье, о Косте. Чувствовалось, его что-то беспокоит. И действительно, он перешел на злободневную в последнее время тему: о возможной войне с фашистской Германией.

— Вы видели, как пролетал сегодня утром над городом германский самолет?

— Нет, не видел, — ответил я, собираясь выходить к машине.

— Вы послушайте меня. На этой неделе Германия нападет на Советский Союз. Армии Гитлера стоят у границы. Что будет с нами? Куда нам, старикам, деваться? Вся надежда на вас. Если Красная Армия не разобьет Гитлера, то он нас, евреев, всех уничтожит.

— Не верьте, — постарался я успокоить старика.

— Слухи! Поверьте мне, все это правда. Мои сыновья живут в Бухаресте. Они мне сообщили, что в воскресенье начнется война.

Что мне ему сказать? Он убежден, что слухи правдивы. Сославшись на отъезд, мы убыли на аэродром. Но сообщение старика не выходило из головы. Перегнав последнюю тройку самолетов в Маяки, сообщил командиру полка о разговоре с хозяином дома.

— Все может быть, — задумчиво произнес Иванов.— Так или иначе, но воевать придется, и придется скоро. Плохо, что не успели полностью переучиться. Поздно мы получили «миги». Идите и готовьтесь к перегонке.

***

В это время с КП раздался телефонный звонок: быть в готовности номер один. Обрадовались, быстро забрались в кабины. Проходят минуты — ракеты на вылет нет. Прибежал телефонист и сообщил, что в направлении нашего аэродрома летят три девятки вражеских бомбардировщиков. Всем быть готовым к отражению налета. Распоряжение передано с КП. Что ж, мы не ударили по ним в Романах, теперь они ударят по нашему аэродрому! Брала злость на такую нераспорядительность и нерасторопность. А как известно, злость до добра не доводит.

Техник самолета И. Вахненко, внимательно всмотревшись в небо, крикнул:

— Товарищ командир! Летят!

Вглядываюсь в сторону, куда показывал он рукой. Увидел вдали группу бомбардировщиков. С первого контакта запустил мотор и вырулил со стоянки. Заработали двигатели на других самолетах. Зная, что взлет производится по команде с СКП с разных направлений, решаю подняться в воздух раньше всех. Но почему нет ракет на вылет по тревоге? Мучительные секунды и вдруг над КП взвились три красных огонька. Тут же взлетел и ринулся к бомбардировщикам. Вот они уже невдалеке. Самолеты выкрашены в черно-зеленые и желтые пятна. Конструкция совершенно незнакомая. Чуть довернул к бомбардировщикам и низкое вечернее солнце ослепило меня. Оно не дало мне рассмотреть более внимательно за эти короткие секунды сближения тип машин. Решаю, что противник сейчас будет бомбить аэродром. Бросаю свой самолет в крутой разворот. Захожу в хвост левому крайнему и метров с пятидесяти открываю огонь. Но успел дать лишь короткую очередь, как мой самолет от струи атакованного самопроизвольно делает бочку. Бомбардировщик, разворачиваясь влево, пошел вниз. «Этому достаточно», — подумал я. Развернул свой самолет на правый фланг группы. Делаю горку для атаки сверху… И тут оцепенел: на крыльях звезды…

Что я наделал! Атаковал своего. Лечу рядом с группой и не соображу, что делать дальше. Увидев, как устремились на группу позже меня взлетевшие «миги», бросаю самолет наперерез. Покачиваю крыльями, подставляю себя под их прицелы, не даю никому стрелять.

Вскоре наши летчики разобрались в обстановке и ушли на аэродром. Лишь один я летел рядом с группой и не мог решить, что делать? Стыд и позор жгли сердце. Мелькнула шальная мысль сделать переворот и — к земле… Удержало от этого поступка появление в воздухе других бомбардировщиков, в колонну которых пристроилась и атакованная мною группа. Значит, все! Все же идут на Романы! Вот там мое оправдание: блокировать аэродром и не дать взлететь истребителям.

Над аэродромом, под сильным зенитным огнем мой истребитель крутился минут пятнадцать. Я был готов атаковать вражеские самолеты. Но никто не взлетал. А наши бомбардировщики так и не подошли. Вероятно, обрабатывали другие цели, решил я и взял курс домой. Подлетаю к Яссам. Внизу столбы дыма. Все понятно. Наши бомбили скопление войск противника у реки Прут. В эти минуты я немного успокоился, понял, что у меня лишь один выход: в дальнейших боях оправдать свой поступок.

***

В начальный период войны серьезной проверке, проверке боем, подвергалась вся предвоенная тактика действия авиации. К сожалению, не все командиры, особенно в нашем соединении, смогли критически оценить опыт первых боев, взять на вооружение лучшее, сделать надлежащие выводы. Обилие задач, которые ставились перед авиационными частями, неумение выбрать главное направление удара, взять на себя ответственность рождало распыление сил и средств, вело к неоправданным потерям, к низкой эффективности. Но осознали это не сразу. Получилось так, что руководство дивизии, в которой мы тогда были, само не участвовало в боевых операциях, не опиралось на мнение тех, кто непосредственно вел борьбу с воздушным и наземным противником.