Нам было тогда только по девятнадцать

Сергей Данилович Осетров

Сергей Данилович Осетров родился в 1923 году в деревне М.Арагуль Лебяжьевского района. С 1942 года до конца войны сражался на разных направлениях. Награжден орденом Оте­чественной войны 2-й степени, медалями «За оборону Ста­линграда», «За взятие Будапешта» и другими. Педагог по об­разованию, «Отличник народного просвещения» свою жизнь посвятил обучению и воспитанию подрастающего поколе­ния. После войны работал в Шумихинском районе.

Октябрь 1942 года. Холод, дождь, грязь. Немцы все еще предпринимают отчаянные, но безуспешные усилия захватить Сталинград и прорваться к Волге.

Полки нашей 252 стрелковой дивизии прибыли с Урала и были направлены на северный участок фронта. Ранним утром подразделения занимали позиции, пройдя по раскисшей доро­ге километров тридцать.

В километре или чуть ближе через моросящую серость дож­дя проглядывала высота. На ее склоне — немецкая оборона, а у подножья метрах в трехстах от высоты — наши окопы. Впра­во и влево чернеют подбитые танки. Сквозь дождь и утреннюю мглу проступало десятка два изуродованных немецких машин, среди них четыре-пять наших. Видно, жаркими были бои, вы­нудившие немцев перейти к обороне.

Я, да и не только я, все, кто первый раз приближался к передовой, заслышав свист летящего снаряда или мины, броса­лись на землю. А они проносились мимо и рвались далеко по­зади или в стороне. Это потом научились определять перелет или недолет. А в этот первый день казалось — каждый снаряд накроет. Шли быстро. Мокрые шинели стали еще и грязными.

Мне и еще трем солдатам командир взвода приказал рас­положиться под танком с разорванной гусеницей, непрерывно наблюдать за немецкими позициями и вести огонь, если пока­жется противник.

Под танком был окоп, но для четверых он оказался слиш­ком мал. Пришлось копать сбоку от танка еще один и соеди­нять их.

Офицеров вызвали к командиру батальона.

— Будем брать высоту. Начало атаки в одиннадцать после артиллерийской подготовки.

Еще на высоте гремели разрывы, как раздалась команда:

— В атаку! Вперед!

Повыскакивали из окопов и перебежками устремились впе­ред. Немцы сначала не стреляли. А когда мы отбежали метров шестьдесят-семьдесят, открыли очень плотный огонь. Пули свистят. Мины и снаряды рвутся. Грохот и свист сверлит уши.

И в этот первый раз сближения с врагом, и потом не раз, не страх за жизнь, об этом не думалось, притуплял сознание опас­ности. Наступало какое-то безразличие к себе. Только инстинкт самосохранения бросал тело на землю. И хотя она мокрая и раскисшая, но, прижимаясь к ней, казалось, набираешься сил. А воля, подчиняясь призыву и примеру товарищей, напряга­ясь от жгучей ненависти к врагу, движет тело вперед, и бе­жишь с теми, кто еще поднимается.

Не удалось наше наступление в первый день. С потерями вернулись на свои позиции. И на второй не могли преодолеть больше половины ничейной земли.

Вечером заместитель командира роты по политчасти стар­ший лейтенант Гуренко еще раз рассказал, как необходимо взять высоту. За ней километрах в трех железная дорога, по ней нем­цы подвозят войска к Сталинграду.

И вот под покровом темноты стремительная атака, и высота наша! За ее гребнем блиндажи, ровики для боеприпасов, ходы сообщения. Было приказано занять оборону и быть готовыми к отражению контратаки.

Перед рассветом началась стрельба. Мы трое были в не­большом блиндаже. Выскочили. Метрах в сорока немцы. Когда вспыхивали ракеты, поблескивали надвинутые на глаза каски и короткие автоматы в руках. Они бежали и стреляли на ходу. Трассирующие пули рассекали темноту, и казалось, что блес­тящие нити опутывают нас. Очень красиво, если бы не смер­тельно опасно.

Заговорили два наших ручных пулемета. Захлопали винто­вочные выстрелы.

— Гранатами их, гранатами, гадов! — сквозь выстрелы крик­нул командир взвода. Загрохотали разрывы, среди них и двух моих гранат.

И немцы не выдержали, побежали назад, оставив в грязи трупы убитых. Но и у нас гранат не осталось, да и патроны были на исходе. Если атака возобновится — не выдержать. Но тут в окоп спрыгнул солдат с катушкой телефонного про­вода и аппаратом, за ним младший лейтенант-артиллерист.

—Артиллерия подоспела,— сказал сосед.— Сейчас живем!

Через несколько минут началась пристрелка. Снаряды плот­но ложились на немецких позициях. А уже через час мы пре­следовали отступающего врага и перерезали железную доро­гу. Бой был выигран. Приказ командования выполнен. И мы, молодые солдаты, обрели уверенность и боевой опыт.

Только за эти дни многих недосчитались. Погиб командир полка майор Чмырь. Убит мой товарищ Петя Араксин. Мы были из одной деревни и вместе призывались в марте 1942 года. Курганских парней 1923 года рождения было немало в полку, но осталось немного. Были ранены Иван Гуляев и Петр Воротынцев из Мокроусово, а Сараеву из Петухово перебило обе ноги. Нам было тогда только по девятнадцать.

Через несколько дней дивизию сняли с этого участка фрон­та и перебросили южнее, в район станицы Клетской, пополнив на привалах по дороге поредевшие в боях роты.

19 ноября началось наступление войск Юго-Западного фрон­та, а полки нашей дивизии заняли важный опорный пункт нем­цев — хутор Вертячий. Немецкая оборона была разорвана. Наступил новый этап в Сталинградской битве, а, вернее, во всей Великой Отечественной войне: окружение 330-тысячной армии врага и сжатие огненного кольца.

***

Занималось утро. Едва ощутимый ветерок предвещал по­явление солнца, и река пригладила свои волны. Катера Дунай­ской флотилии причаливали к берегу. Мы один за другим пры­гали в воду, неуклюже шагали в ней с поднятыми над головами автоматами.

Первые лучи выползающего из-за гор солнца озаряли сте­ны стоящей на высоком холме Братиславской крепости. В раз­ных концах города слышались выстрелы.

Наступление наших войск со стороны вокзала, крепости и с берегов Дуная было столь стремительным, что немцы не могли организовать оборону и поспешно отступали. Лишь отдельные группы оказывали сопротивление. Но и они не задерживались, огрызались автоматными очередями, да иногда слышны были тугие хлопки взрывающихся гранат.

Наш взвод отдельными группами продвигался по пустын­ным улицам, укрываясь у изгородей с нависшими ветвями де­ревьев. Город был безлюден. На окнах домов, притаившихся в глубине садов, опущены жалюзи, калитки и двери глухо закры­ты, улицы пустынны: ни транспорта, ни пешеходов.

Нас догнал командир взвода лейтенант Савин. Он остано­вился, осмотрелся, вытер тыльной стороной ладони пот со лба, поправил фуражку и негромко позвал: — Савельев, иди сюда.

Подошел Павел Савельев — сержант лет тридцати, с обвет­ренным темным лицом, острыми черными глазами, в сдвину­той на правое ухо пилотке и вопросительно поглядел на лейте­нанта.

Бери своих ребят и осторожно двигайтесь улицей впра­во. А ты, Осетров,— прямо,— обратился Савин ко мне и пока­зал рукой направление движения моей группе и отделению Савельева.

Держитесь ближе к домам. Спешить не надо. Внимательно все осматривайте. На следующем перекрестке берите впра­во и догоняйте взвод. Он махнул рукой, и мы побежали в указанном направлении.

Пока на пути продвижения взвода немцев не было. В отда­ленных улицах потрескивали автоматные очереди, слышался топот солдатских сапог, да глухо позвякивало оружие.

Труден бой в городе. Каждый дом, каждое окно, подъезд могут брызнуть свинцом. Не угадаешь, где притаилась смерть, откуда следят за тобой глаза врага и ждут удобного момента, чтобы навсегда остановить твой бег, вырвать жизнь.

Я быстро, но осторожно шагал по чужому городу, а из глу­бины памяти как наяву вставали дали родного села: речка в голубой дымке. Такая близкая и родная, сверкающая гладью на солнце, заливной луг с запахом зеленой сочной травы и лас­ковым теплым ветерком. Родной мой край! Как далеко я от тебя!

Рядом со мной шли пожилой и грузный солдат Васин, мой одногодок длинный тонконогий Соколов. Голенища кирзовых сапог у него были широки и потому издавали двойной звук: резкий от топота по камням и хлопающий — голенищами. Тре­тьим был молодой солдат Петя Нечаев. Мы внимательно огля­дывались по сторонам, осматривали задворки, сады и двига­лись пока без задержки.

Вправо между домами открылась узкая затененная улочка. Метрах в ста она обрывалась изгородью. Мне показалось, что кто-то в глубине ее пробежал.

— Быстро, ребята, проверить, кто там.

Васин и Соколов свернули в улочку. Петя Нечаев все пытался вырваться вперед меня, загляды­вал во все уголки, а лицо его выражало явное недовольство: нет противника и ничего не известно о нем. Признаться, это беспокоило и меня.

Мы двигались по улице. Я старался быть впереди Пети, то и дело показывая ему, а то и сердито приказывая — замедлить движение. Я боялся за него. Поспешность, а порой неоправ­данная лихость могли обернуться для него трагедией. На вой­не нельзя обойтись без гибели солдат, а осмысленность, ос­мотрительность, расчет, умение смело, но с обдуманным рис­ком действовать в бою не сразу приходят солдату. Не только я, все во взводе старались помочь овладеть фронтовой солдатс­кой мудростью этому чувствительному юноше. Разница в воз­расте между нами была всего четыре года, но он казался мне мальчиком. Он это чувствовал, не протестовал, но переживал.

Мы остановились, чтобы подождать Васина и Соколова. А Петя не хотел задерживаться. Ему надо было двигаться. Наблюдая за Петей Нечаевым, стараясь понять других сол­дат взвода, я удивлялся человеческой природе. Чего же все-таки в людях больше: добра или зла, участия или безразличия, любви или ненависти, чувствительности или холодности? Ско­рее всего у каждого эти качества — в разной пропорции, а про­являются в связи с обстоятельствами. Вот и Петя. Как ни оже­сточался лютой ненавистью к врагу в бою, после боя его серд­це и весь он были открыты людям.

Мои размышления прервали Васин и Соколов, догнавшие нас.

Какой-то мужчина бегает, стучится к соседям и сообща­ет, что пришли русские. Назвал себя профессором-скульптуром, фамилию сказывал не то Майерский или Майорский. Раз­ве разберешь, — доложил Васин.

— Приглашал нас в свой дом. Угостить вином хотел,— добавил Соколов.

— А вы что?

— Что мы? Спросили про немцев. Он сказал, что по центру города третий день идут машины, а на этих улицах не видели.

Васин достал из кармана бумагу и табак, не торопясь, скру­тил самокрутку. Соколов и я тоже закурили. А Петя нервно по­правлял автомат, недовольно поглядывал на нас и осматривал­ся по сторонам.

Я потом ругал себя за это промедление. Может, все было бы по-иному, если б не эта остановка.

— Пошли, — растирая сапогом недокуренную папиросу, по­звал я.

Все двинулись и молча шли пять-шесть минут. Виллы сме­нили большие дома. Мы приближались к центру города. Пора было поворачивать вправо и догонять взвод.

В полусотне метров из-за деревьев выскочили три грязно-зеленые фигуры и скрылись за соседним большим домом. Они не заметили нас, наверное, очень спешили.

— Немцы! — крикнул Петя и со всех ног бросился к дому. Я устремился за ним. Васин и Соколов метнулись наперерез с другой стороны дома. Все произошло очень быстро.

Петя, не оглядываясь, спешил к дому, завернул за угол и увидел бегущих немцев. Он вскинул автомат. Но на какое-то мгновение бежавший последним немец оглянулся, приостано­вился и опередил Петю. Протрещала очередь. Вскинутая с ав­томатом Петина рука на миг замерла в воздухе, он, как-то неес­тественно нагибаясь, приостановился и медленно осел на зем­лю.

Я подбежал и наклонился над Петей. Он лежал, поджав пра­вую ногу. Рука с автоматом вытянулась вперед, а левая, с вы­вернутым локтем, прижата телом. Казалось, тело напряглось, чтобы подняться и сделать стремительный бросок вперед, но сделать этого он уже не мог. Он был мертв.

Я был настолько ошеломлен и потрясен случившимся, что не слышал выстрелов Васина и Соколова, перехвативших нем­цев.

Я повернул тело Пети на спину. На гимнастерке пониже во­рота у левого кармана были две маленькие дырочки. Вокруг них проступала кровь. Темное пятно медленно расползалось по гимнастерке. Лицо побелело. Отчетливо проступили черные брови и темный пушок над верхней губой. В стремительном беге Петя закусил нижнюю губу. Она так и не высвободилась из-под плотно сжатых зубов. И даже мертвое лицо солдата выражало стремительный порыв.

Как-то во взводе зашел разговор о героях, о подвигах в боях наших солдат и офицеров. Припомнили много случаев из бое­вой жизни своего полка, когда по примеру отважных подразде­лений бросались на врага и решали, казалось, невыполнимые задачи. Петя внимательно слушал всех, а потом задумчиво и тихо сказал:

— А знаете, ребята, с чем можно сравнить подвиг солдата в бою?

Он поглядел на нас, помолчал, как бы раздумывая, гово­рить или нет, а потом продолжал:

— С пулеметной очередью трассирующими пулями. Как за яркими светящимися нитями трассирующих пуль следует не­видимый дождь смертоносного свинца, так и за первыми под­нявшимися в атаку героями следует стремительный натиск на врага солдатской лавины. Мне тогда его сравнение показалось надуманным. А вот сейчас перед его телом я понял, что этот скромный, незамет­ный и нескладный юноша был сильным, смелым и отважным, способным на подвиг, и только что в стремительном броске он думал об одном: не дать врагу уйти.

Подошли Васин и Соколов. Остановились. Молча сняли пи­лотки и склонили головы. Смерть Пети потрясла всех солдат взвода. Лейтенант зло и грубо обругал меня за то, что я не уберег, не сдержал Нечаева. А разве можно в бою угадать, кого и когда могут убить, кого и как надо беречь? А что значит беречь? Петя не мог остаться позади всех и ждать, когда появившиеся немцы будут уничто­жены мной, Васиным или Соколовым.

За годы войны я видел гибель многих наших солдат. Го­речь, жалость утраты жгла. А вот смерть Пети Нечаева ошело­мила. Я не мог, не хотел верить тому, что не блеснут синевой Петины глаза, не зазвучат в его устах лермонтовские стихи, не улыбнется он тихой застенчивой улыбкой, и никогда не будет его среди нас. Безжалостна война, а еще безжалостнее жесто­кие люди, по чьей вине она бывает.

В Петином вещмешке были тетради с его записями. А в кар­мане гимнастерки — письмо от матери, полученное накануне, на которое он не успел ответить. Петины вещи мы отправили посылкой матери, написали ей, каким солдатом был и как погиб ее сын. А материно письмо я оставил у себя и часто перечиты­вал его, находя в его словах новые дополнения к образу этого удивительного юноши, умного, доброго, внимательного, зас­тенчивого и скромного.

«— Милый Петенька! — писала мать.— Как мы рады твоему письму! Это хорошо, что твой командир строгий и чуткий, что товарищи твои добрые и отзывчивые. Дорожи дружбой товари­щей. Береги ее. Будь сам бескорыстен и верен. Перед твоими глазами, Петенька, не только кровь и разру­шения, муки и страдания людей. Ты видишь жизнь людей дру­гого мира. Среди них не так уж много врагов. Куда больше там наших друзей. Научись, Петя, их различать.

Ты, Петя, не беспокойся о нас. Девочки здоровы. Учатся. Оленька подросла, смешная и наивная. Во всех кинофильмах про войну все надеется увидеть тебя и огорчается после кино.

Любушка учится отлично. Только вот обувка у них поизносилась да рукавчики у пальто стали узковатыми и короткими. А купить новые трудно. Но это не большая беда. До победы не­далеко. Только ты, Петенька, береги себя.

А тетради твои я храню. Ты не беспокойся. Все твои записи будут в сохранности. Я подбираю тебе книги для подготовки к экзаменам в институт. Кончится война, ты приедешь, и будешь заниматься.

Петя, ты помнишь того пожилого работника редакции? Я его фамилию не знаю, а зовут его Илья Фомич. Он недавно встре­тил меня, остановил и спросил о тебе. Хвалил твои стихи, про­сил написать тебе, чтоб ты продолжал писать, просил присы­лать в редакцию. Он говорил, что у тебя талант. Я смутилась, даже растерялась и в замешательстве благодарила его.

Скоро закончится эта ужасная война. Ждем тебя, дорогой, ненаглядный наш. Береги себя. Целуем и обнимаем тебя крепко, крепко. До встречи с Победой, родной Петенька!»

Как больно и горько было сознавать, что этой встречи не будет, что жизнь Пети Нечаева оборвалась так рано, а сделал он в ней так мало. Война виновата в гибели Пети Нечаева. А кому они нужны, эти страшные войны? Что двигает теми людьми, которые гото­вят и начинают их?

Источник: Помни войну: воспоминания фронтовиков Зауралья. — Курган: Парус. М., 2001