«Ненастоящие» люди

Письмо на протезный завод (машинописную копию) я на­шла среди бумаг Александра Ивановича почти через двадцать лет после его смерти. Оно лежало в конверте, адресованном в Москву, в редакцию журнала «Октябрь», писателю Борису По­левому, автору книги «Повесть о настоящем человеке». К пись­му была скрепкой подколота записка: «Лауреату Сталинской премии писателю Б. Полевому от человека, который хочет стать настоящим». Видимо, первый экземпляр папа директору завода отослал, а писателю копию решил не посылать — может быть, засомневался: не используют ли такое письмо как донос на ра­ботников протезного завода, ведь страна все еще жила в атмос­фере доносительства и репрессий.

Прототип героя книги Б. Полевого, военный летчик, потеряв­ший на фронте обе ноги, но, судя по тому, что о нем было извест­но, не поддавшийся панике и унынию, был, безусловно, достоин уважения. Однако Б. Полевой написал книгу не документальную, а беллетристическую, перемешав правду и вымысел. Искушен­ный читатель мог сразу догадаться об этом, обратив внимание на то, что фамилия литературного персонажа — хотя лишь только на одну букву — отличается от фамилии прототипа. Но таких читателей было немного, и в широкой пропаганде книги по всей стране громко афишировалась ее якобы строго документальная основа. Книгу не только хвалили в газетах, но и в обязательном порядке изучали в школах. Все должны были знать, что это не просто книга, а повествование о летчике таком-то, все должны были знать его подлинную фамилию и восхищаться тем, что на­писано в книге, «увенчанной», как выразился папа, главной пре­мией страны. Название книги, как саркастически подметил наш папа, действительно звучало так, будто бы те инвалиды, у кото­рых не было таких хороших протезов, как у танцующего на двух искусственных ногах летчика, должны были считаться какими-то «ненастоящими» людьми.

Обычным безногим инвалидам было не только не до танцев, но за саму возможность жить и работать приходилось вести из­матывающую борьбу то с одной, то с другой бюрократической инстанцией. Я не знаю, ускорилось ли в 1947 году в результате папиного письма прохождение заказа № 6533, улучшилось ли качество протезов на том заводе, где было заведено дело № 5626, но помню, что в течение десятилетий, прожитых папой после войны, протезы продолжали ломаться, поездки на протезный завод отнимали многие часы и дни, ходьба на протезе очень ча­сто причиняла боль, кожа на остатке ампутированной ноги сти­ралась протезом в кровь. Это продолжалось всю жизнь. Косты­ли были неотъемлемой частью домашнего обихода, их никогда не убирали далеко.

В 1947 году родилась я. И в том же году, к радости обоих родителей и их многочисленных друзей и коллег, мама, рабо­тавшая научным сотрудником Института языкознания Акаде­мии наук СССР, блестяще защитила кандидатскую диссертацию по литовскому языку. В 1949 году она перешла на работу в Ле­нинградский университет, где, получив звание доцента, препо­давала русский, старославянский и литовский языки. А папу Высшая аттестационная комиссия (ВАК) Министерства высшего образования СССР утвердила в звании доцента по кафедре «Ли­тература» в 1948 году. На основании решения Ученого совета, принятого в первый день войны, ВАК выдала ему официаль­ный документ нового послевоенного образца — диплом канди­дата филологических наук.

Александр Иванович, София Ивановна с Машей и Наташа Груздевы, 1948 год.

Казалось, самые прекрасные мечты военных лет, наконец, сбываются: мир, жизнь дружной семьей вместе, любимая рабо­та, дети. И тут же наши родители снова сталкиваются с отноше­нием к себе как к «ненастоящим» людям.

Представим себе ситуацию тех лет: в семье четыре челове­ка — двое родителей и двое детей, младший ребенок грудной, потом он учится ползать, учится ходить, требует постоянного внимания. В мирное время ни в ясли, ни в детский сад нас не отдавали, считая, что это привело бы только к лишним детским болезням и порче характера. Папа всегда старался помогать маме расти профессионально и всячески облегчить ей заботы по дому. Поэтому, как только я родилась, в доме опять появилась помощ­ница по хозяйству, которая присматривала и за детьми.

Таким образом, в однокомнатной квартире опять, как и перед войной, пришлось жить впятером — теперь это родители, двое детей и домработница-няня. Обоим родителям надо вести науч­ную работу, готовиться к занятиям в институте и университете. Нужна тишина, нужна возможность сосредоточиться, но ни ти­шины, ни возможности сосредоточиться нет. Александр Ивано­вич стал предпринимать попытки убедить городские власти в том, что семья нуждается в более просторном жилье. Шли годы, но он постоянно получал отказ. Обычный ответ был: «Другие живут хуже вас, мы на жилищную очередь вас поставить не можем».

В Ленинграде действительно многие жили плохо, но мно­гие жили и вполне прилично. Постановка на очередь давала вовсе не квартиру, а только надежду когда-то потом, через не­определенное количество лет, ее получить. Но и такой надежды нашей семье не давали.

Так мы и встретили 1950-е годы: впяте­ром в однокомнатной квартире с проходной кухней — кухней, где ночью на сундуке спала няня, днем топилась дровяная пли­та, вечером мыли в корыте меня маленькую, в этом же корыте стирали белье, под столом жила кошка с котятами (кошек дер­жали не только из любви к животным, но прежде всего потому, что в доме водились мыши), — а книг в доме становилось все больше и больше, и папа сделал для них многоэтажные полки из толстых некрашеных досок, которые возвышались от пола до потолка. В комнате эти полки некуда было втиснуть, поэтому они были на кухне, и я по большим буквам на их корешках учи­лась читать: «АС-ПУШ-КИН», «АП-ЧЕ-ХОВ».

Источник: Утверждение в любви. История одной семьи: 1872 — 1981 гг. — СПб. : Изд-во журнала «Звезда», 2010. — С. 343-345. (Тираж 1000 экз.)