Нина и Петя

В начале февраля 1942 года командование 122-й Краснознаменной танковой бригады поручило мне сопровождать грузовые автомобили, загруженные вышедшими из строя танковыми двигателями, для ремонта на Кировский завод. Попасть в Ленинград в то время можно было, конечно, только по Дороге жизни.

Кировский завод был у самой передовой, в первом рубеже обороны города. Враг ежедневно бомбил и обстреливал территорию, но люди упорно продолжали работать. Многие из них едва держались на ногах; чтобы сберечь силы, не уходили домой, ночевали в цехах.

При въезде на завод, у проходной, висел большой кумачовый плакат-транспарант: «Все для фронта, все для победы!» Это был не просто лозунг – это был страстный призыв к борьбе с агрессором и твердая уверенность в его неминуемом разгроме.

К этому времени основное оборудование завода было эвакуировано в Челябинск. Вновь назначенный директор Н.И. Длугач принял 1500 человек рабочих, и завод стал жить, трудиться и воевать. Когда я вошел в первый цех, то невольно остановился в изумлении: у станков были старики, женщины, подростки.

Разыскав в одном из цехов директора, я спросил:

— Когда можно ожидать отремонтированные двигатели?

— Пожалуй, сегодня… Без них у вас стоят боевые машины, а враг все туже сжимает кольцо.

В первый момент я подумал, что директор оговорился. Переспросил:

— Сегодня?

— Да, да. Подгоняйте машины и до ночи форсируете Ладогу.

— Как же вам удастся это с таким народом? Еще и оборотный фонд создали… — не утерпел я высказать свое крайнее удивление.

Директор улыбнулся:

— Это только с виду кажется – работать некому. Народ — орлы. Харчишек бы им – они бы горы свернули. Вон у станка стоит Федя Свечной. До шпинделя было не дотянуться: ростком маловат, притащили ему под ноги шпалу… работает. Старик Семен Антонович, чтобы не упасть от голода, привязал себя к станку. Работал… Хлеб нужен да что-нибудь из чего щи варить можно – вот на сегодня главная задача… А вы везите, везите, танкист, пока ладожский лед держит, отремонтируем. Танки – ударная сила армии, без них сейчас нельзя. Счастливого пути!

Я поблагодарил директора. Машины с двигателями немедленно отправил, а сам задержался с оформлением документов.

Выехал еще засветло. По Ладоге дымила поземка. Впереди нашей «эмки» шло шесть машин с эвакуированными женщинами и детьми. Когда стало уже темнеть, над колонной появилось два фашистских изверга… На бреющем полете сбросили на нас десятки бомб. На дороге образовалось множество воронок, машины одна за другой стали погружаться в пучину.

Раздумывать было некогда. Мы с шофером Колей Петровым схватили веревку и побежали на крики. Между льдинами барахталась девочка. Коля бросил ей веревку. Она уцепилась за нее окоченевшими руками. Стали тащить, но веревка вырывалась у нее из рук. Девочка была зажата льдинами.

— Девочка! – крикнул я. – Мы отпустим немного веревку, постарайся намотать ее выше локтя. Конец крепко держи обеими руками!

С большим трудом нам удалось вытащить ее.

Мокрая, худенькая, из-под шапки торчат две замерзшие косички… Коля взял ее на руки и понес к машине. Посадил, быстро вытер ей ноги своими теплыми портянками, снял телогрейку и ноги девочки опустил в рукава – получились теплые штаны. Я снял шубу и сверху укутал девочку. Она молчала и только вытирала слезы. Мы дали ей сухарь, напоили чаем из термоса. Она вроде немного ожила, но продолжала плакать. Мы поняли, что в машине, ушедшей под лед, были ее мама и брат Миша. Потом узнали, что зовут ее Нина, что училась она в седьмом классе…

Над Ладогой забушевала пурга. Наступила ночь. В машине было относительно тепло, и девочка уснула. Вдруг среди снежной круговерти мелькнул красный сигнал. Коля затормозил.

— Глуши мотор, дальше ехать нельзя! – сказал, подходя, сапер. – Больше километра разбомбил, подлюга…

«Эмку» стало заносить снегом. По очереди стали откапывать машину и прогревать мотор. Кругом тьма, шум пурги да где-то далеко разрывы снарядов.

Утро наполнилось гулом машин – это наши трудяги бульдозеры и грейдеры прокладывали новую трассу до берега.

Наконец мы добрались до Большой земли и оставили Нину в медсанбате. В штабе бригады узнали, что машины с танковыми двигателями прибыли благополучно.

В перерывах между боями я заезжал в медсанбат проведать Нину. Она каждый раз со слезами бросалась ко мне, как к самому близкому человеку. При встрече с Ниной я всегда вспоминал о своей сестре Маше, которая при эвакуации везла своих детишек, Юру и Раю, в железном корыте двадцать пять километров. Она умерла, но дети были спасены.

В конце февраля сорок второго года я был вторично послан командованием бригады в Военный совет Ленинградского фронта. Так случилось, что поехал на той же «эмке» и с тем же шофером, Николаем Петровым.

Обстановка в Ленинграде была несравненно хуже, чем в прошлый раз. Великий город словно замер в летаргическом сне. Пустынные, заснеженные улицы, обрушенные наполовину дома…

По пути, на Литейном проспекте, я засмотрелся на такую картину: крыши на доме нет, в большинстве квартир остались только стены, а вот у одной – на втором этаже – каким-то чудом уцелела балка междуэтажных перекрытий и держала часть пола. Особенно хорошо сохранилась большая комната с зелеными обоями – видимо, она служила столовой. Посреди – овальный продолговатый стол, накрытый массивной малиновой скатертью. У стены – ряд темно-зеленых полумягких стульев. В углу – широкий посудный шкаф. На стенах – несколько картин с зарисовками фруктов, овощей.

К нам подошла старушка, укутанная в большой серый шерстяной платок, поздоровалась.

— Сыночки, — сказала она, — знаю, что вам некогда, не до меня…

Но прошу вас, сделайте милость, пойдемте со мной на минутку.

Мы вошли в полуподвальную комнату. В углу на кровати лежала мертвая женщина. Рядом с ней – мальчик. Он был в больших, не по росту, валенках, в зимнем пальто и надвинутой на лоб шапке-ушанке. Мальчик безучастно взглянул на нас и отвернулся.

— Дом, где они жили, разбомбило. Все сгорело. А ее сильно контузило. – Старушка показала на мертвую. – Вчерась вечером померла. Остался Петюшка круглым сиротой. Отец где-то на фронте, а я соседка ихняя… Взяла бы мальчишку, но не сегодня завтра сама Богу душу отдам… Возьмите с собой сиротку. Я подошел к койке, спросил:

— Как тебя зовут?

— Петр Владимирович Данилов, — с достоинством ответил мальчик.

— Значит мы с тобой тезки. Меня зовут Петр Дмитриевич. Поехали с нами на Большую землю…

Мальчик ухватился за мать и так заплакал, что мы, видавшие виды, стали отворачиваться друг от друга. Когда он немного затих, я сказал:

— Петя, ты уже большой мальчик. Понимаешь, мать не вернешь, а поедешь с нами в армию, может быть, твоего отца найдем. Знаешь, как он обрадуется…

Слова подействовали. Мальчик встрепенулся, встал. Поднял шапку повыше и внимательно посмотрел на меня:

— Вы на фронт?

— На фронт, конечно. Мы — танкисты.

Мальчик рванулся к матери, поцеловал ее. Подошел к бабушке, прижался к ней…

— Поезжай, сынок, поезжай. Такие люди хорошие, на твое счастье прибыли…

Бабушка перекрестила его и, легонько взяв за плечи, повернула лицом ко мне.

— Спасибо вам, сынки. Доброе дело сделаете, может, и сами живы останетесь.

В машине мы Петю накормили, и он уснул настолько крепко, что пришлось проверять, дышит ли он.

Доехали тем же маршрутом благополучно и привезли Петю в тот же госпиталь, где находилась Нина. Она встретила его так, словно они прожили под одной крышей со дня рождения. Нина уже окрепла и похорошела. Мальчик же был крайне истощен. Несоразмерно большими и не по-детски грустными казались голубые глаза на маленьком заострившемся лице. Он был типичным представителем сотен тысяч голодающих, гибнущих, но не сдающихся граждан города.

С этого дня я стал еще чаще приезжать в госпиталь. Дети с радостью встречали своего «дядю Петю». А «дяде Пете» тогда шел двадцать второй год.

Ребята жили в одной палате. Петя быстро поправлялся, интересовался танками, просил привезти ему автомат. Сколько было радости, когда я привез немецкий трофейный автомат, научил им пользоваться, и даже сделал три выстрела.

— Жаль, маловат я, — сказал он с грустью, возвращая мне автомат, — пошел бы в разведчики…

Батальонные умельцы сшили для Пети военное обмундирование. Пришили в петлицы эмблемы танковых войск. Ему было девять лет, он гордился своей формой. Но сетовал:

— Какой же я, дядя Петя, танкист?.. Боевые машины только издали вижу…

Два месяца прожили у нас Нина и Петя. Нина постоянно опекала мальчишку – мыла его, читала ему книжки.

Но пришло время разлуки. Не без нашего участия нашелся отец Пети, батальонный комиссар Владимир Николаевич Данилов. Он приехал и увез его в Москву.

Просто сказать: увез в Москву. Хотя отец и увозил родного сына для его же блага, но сын столько перенес, что был уже маленьким «старичком» со своим мировоззрением, привязанностями, привычками. Не так-то просто было его уговорить расстаться с «сестренкой Ниной» и «дядей Петей».

Не желая впадать в сентиментальность, скажу только, что отъезд Пети запомнился мне на всю жизнь, был потрясающим до глубины души. Петя просил отца взять и названную сестренку Нину. Когда ему было отказано, он подбежал ко мне с криком:

— Я никуда не поеду, останусь с дядей Петей!

Он обхватил меня руками, никакие уговоры не действовали. Отцу пришлось применить силу, чтобы буквально оторвать от меня и унести в машину.

— Все равно убегу! – кричал Петя, пока зеленый «газик» не скрылся за поворотом.

Судьба Нины сложилась по-другому. В конце марта 1942 года ее отправили в интернат города Новосибирска. Документов у нее, конечно, никаких не было, они остались на дне Ладожского озера. Пришлось выдать справку за моей подписью и штампом полевой почты 122-й танковой бригады. Нина попросила в справке написать мою фамилию и отчество: «Хорошилова Нина Петровна». Я не знаю, конечно, как эта справка выглядела с точки зрения юридической, но просьба Нины звучала вполне убедительно:

— Если бы не вы – меня бы не было, значит, я родилась вновь.

Мы провожали Нину на станции Жихарево. Так же, как и Пете, ей была сшита шинель с танковыми эмблемами в петлицах, выдали кирзовые сапоги, подобрали шапку-ушанку со звездочкой. Дали ей на дорогу денег, сухой паек. Живое участие в судьбе Нины приняли танкисты нашего батальона и врачи бригады А.В. Куранов, Я.А. Гернштейн, Д.М.Сафонова и другие.

Радостью и печалью отозвались в сердце эти проводы. Каждый на прощание говорил девочке ободряющие слова: мол, буду писать тебе письма, обязательно встретимся после войны. Но каждый из нас сознавал, что остается на жесточайшей, бескомпромиссной войне и что далеко не каждому удастся узнать о дальнейшей судьбе Нины.

Многие из товарищей пали на полях сражений, а мне посчастливилось пережить ранение и остаться живым. Я помню последние слова Нины, как будто это было вчера, помню все оттенки детского голоса, срывающегося на крик: » Вы — мой второй отец, я вас никогда не забуду!»

Закончилась война, наступило мирное время. Я с радостью узнал, что Петя закончил бронетанковую военную академию. Сбылась его детская мечта.

Мне известно, что отец Нины погиб в боях за Родину. Нина после войны, кажется, возвратилась в Ленинград. Пытался ее разыскать, но безуспешно.

Источник: Память: Письма о войне и блокаде. — Л.: Лениздат, 1985. — С. 328-334.