О пережитом в "долине смерти"

Читайте первую часть воспоминаний:
Вернуть ров во что бы то ни стало!

Наступили сумерки. Но мы уже не готовились брать противо­танковый ров. Были заняты похоронами погибших.

После похорон полковник Абрамов подошел ко мне и сказал:

— Узнав, что меня вызывает генерал, я немедленно направился в землянку. Осталось до нее буквально 70 м. И тут… громоподоб­ный взрыв. Земля загудела. До меня долетели осколки. Но я ос­тался жив. Генерала не стало.

Велика была потеря для дивизии. Но на войне как на войне. Погоревали и снова за работу.

Познали гитлеровцы силу нашего ответного огневого удара. Подразделения 466-го стрелкового полка под командованием пол­ковника Абрамова поклялись взять ров и больше не уступать его врагу и не передавать соседней дивизии. Они сдержали свою клятву. Взяв ров, в течение одной ночи отрыли в ней стрелковые ячей­ки, лисьи норы. Несмотря на непрерывные атаки фашистов, они устояли, ров не сдали, закрепились в нем. Атакующие фашисты встретили упрямое, не поддающееся измерению мужество наших воинов.

Новый, 1942 г. мы встречали в окопах и землянках. И по сто граммов все же где-то раздобыли. Подняли новогодние тосты за жизнь Ленинграда. Он был засыпан снегом, ранен воронками от бомб и снарядов и думал свою предновогоднюю думу. Приехавшая в дивизию делегация трудящихся Ленинграда поведала нам, фрон­товикам, эту думу:

— Город врагу не сдавать! Голод одолеем!

— Мы выстоим! — отвечали жители окопов и землянок. — Только давайте нам побольше снарядов, мин, патронов!

Рабочие Ленинграда воевали у станков, мы трудились на фронте.

Нам было тяжело. Мучили голод и морозы, но мы были дома, в своей родной стране. Она нас согревала, она жила в наших серд­цах.

А фашисты в сильные морозы присмирели. Стояли на постах, как чучела. Поверх сапог натягивали соломенные постолы, заку­тывались в одеяла и женские платки. Вытанцовывали на морозе, проклинали в душе и зиму, и Гитлера. Но, попадая в плен, еще выпячивали грудь, таращили глаза и плели, что взбредет в заморо­женную голову. Мы не думали и не гадали, что в морозную ново­годнюю ночь к нам в окоп свалится «новогодний подарок». В нашу траншею упал гитлеровский лейтенант. Увидев бойцов с красными звездами на шапках, он в пьяном угаре выпирал впе­ред грудь и кричал: «Сталин капут, Гитлер гут».

Когда его немного привели в чувство, и он понял, что находится в плену, рассказал, что служил в тыловой части, которая распола­галась в Красном Бору. А его друг служит на передовой линии гитлеровских позиций. Получив из Германии новогоднюю посыл­ку, он обнаружил в ней шнапс и закуску. Решил встретить Новый год вместе с другом. Захватив с собой все содержимое посылки, отправился в гости. С другом они встретили Новый год вместе, пили за свою победу, за взятие Ленинграда. Лейтенанта так раз­везло, что, выйдя из землянки друга, он пошел не в Красный Бор, а в сторону Колпино и свалился в наш окоп. «Новогодний пода­рок» был отправлен в штаб 55-й армии. Там он протрезвел, поте­рял браваду и уже вразумительно отвечал на вопросы командова­ния.

После встречи Нового года обе стороны активных действий не вели. Мы совершенствовали оборону и накапливали боеприпасы, а гитлеровцы, как мы догадывались, занимались утеплением соло­менными постолами своих вояк.

Фронтовики знают, что пассивная оборона пагубно сказывается на состоянии войск. Поэтому мы, несмотря на сильные морозы, активизировали свои действия, старались держать противника в постоянном напряжении. Военный совет 55-й армии поставил перед нашей дивизией задачу овладеть Красным Бором.

Думаю, что дивизия могла бы выполнить приказ и взять Крас­ный Бор. Противотанковый ров был уже в наших руках. А это удобный рубеж для сосредоточения войск и наступления. Можно было ожидать, что соседние дивизии получат приказ облегчить нам выполнение задачи по захвату Красного Бора наступательны­ми операциями, чтобы прикрыть наши фланги. Но соседние диви­зии такого приказа не получили, и мы наступали с открытыми флангами.

Бросившись в атаку, наши части продвинулись вперед, но попа­ли под перекрестный огонь противника и вынуждены были залечь на мерзлой земле, которую не выгрызешь ни шанцевой лопаткой, ни зубами. Особенно большие потери понес 657-й стрелковый полк, которым командовал подполковник Варюхин. Полк наступал в первом эшелоне и потерял столько бойцов и командиров, что стал небоеспособным. Об этом и доложил командир полка нашему новому комдиву генерал-майору Фадееву Ивану Ивановичу.

Повтори, что ты сказал! — воскликнул генерал. А я насторо­жился, прислушиваясь к их разговору.

В полку осталось тринадцать активных штыков и один стан­ковый пулемет, — говорил голос в трубке, которую генерал прибли­зил и к моему уху.

— Не может этого быть! — воскликнул снова генерал.

— Возле меня старший батальонный комиссар Яковлев. Могу передать ему трубку, — слышался голос подполковника Варюхина.— Я говорю и от его имени.

— Продержаться до ночи сможешь? — спросил генерал, и я понял, что он уже поверил в то, о чем докладывал ему командир полка.

— Трудно будет, но постараемся продержаться.

Не успели мы с генералом обменяться мнениями и решить, ка­кие подразделения ночью направить в полк на помощь, как к нам на наблюдательный пункт позвонил член Военного совета армии бригадный комиссар Курочкин.

— Как обстоят дела у Варюхина и Яковлева? — спросил он. Генерал Фадеев сообщил бригадному комиссару Курочкину о тринадцати активных штыках и одном станковом пулемете. Я находился рядом, и мне было слышно все, что говорилось по телефону.

— Откуда у вас такие данные, Иван Иванович?

— Их доложили подполковник Варюхин и комиссар полка Яков­лев.

Трубка сердито прокричала:

— Это вранье! Вы не верьте ни Варюхину, ни Яковлеву! Пошли­те майора Зиновьева, пусть лично просчитает людей в передовой цепи!

— Слушаюсь! — сказал генерал. Положив трубку, повернулся ко мне. — Приказ слышали?

Ответил по-солдатски:

— Так точно, товарищ генерал! Разрешите выполнять?

— Идите! Но… возвращайтесь!

Признаться, я пошел выполнять полученный приказ без всяко­го энтузиазма, ибо не видел в нем здравого смысла. Допустим, у Варюхина осталось не 13, а даже раз в пять больше, разве это меняло дело? А вот если бы член Военного совета Курочкин побес­покоился о том, чтобы были прикрыты фланги 657-го полка и дивизии и, самое главное, подавлены артиллерией соседних диви­зий огневые точки противника, которые буквально косили цепи атакующих, тогда были бы другие результаты. Этого не было сде­лано. Огневые точки врага подавляла на своем участке только наша артиллерия. Артиллеристы соседних дивизий молчали. Та­кие бои местного значения превращаются в напрасные потери.

Иду по ходу сообщения. Он почти полностью разрушен огнем вражеской артиллерии и забит телами погибших красноармейцев и командиров. Немецкий пулеметчик уже засек меня и сопровож­дает короткими очередями. Пули вонзаются в снег впереди меня. Лежу, жду, пока он перенесет огонь на другие цели. Снова пробира­юсь вперед, и снова рядом хлюпают пули. Я падаю, отдыхаю, сма­чиваю пересохшее горло снегом и, выждав удобный момент, делаю следующий бросок вперед, если это можно назвать броском: я ведь был истощен от голода и еле волочил ноги. Конечно, фриц-пуле­метчик мог меня расстрелять и в лежачем положении, но меня прикрывали и защищали тела наших бойцов, сраженных в этом непродуманном наступлении. Снова свист пуль и снова падение. Снова схватил ртом снег. Проглотил с жадностью. Повернул го­лову вправо и увидел убитого лейтенанта. Я сначала даже не по­нял, что он убит, потому что он смотрел на меня своими ясными юношескими голубыми глазами. Его широко открытые очи словно говорили: «Командир, я прикрою тебя, ты не должен погибнуть… А мне уже все равно… Я ледяной человек. Я весь замерз. Меня ждет мать, но она меня уже никогда не увидит. Командир, придви­гайся ко мне, я прикрою тебя своим телом».

Неожиданно для себя я ответил ему вслух, словно он мог меня услышать:

— Дорогой мой! Какие у тебя красивые глаза! Я никогда не забуду их, никогда не забуду твой голос. Спасибо, что меня при­крываешь… Ты родился для счастья, а на него посягнули фашис­ты. И ты погиб, чтобы другие были счастливы, чтобы Родина была свободной и счастливой. Клянусь тебе, лейтенант: если я когда-нибудь буду командовать людьми, то приложу все силы, чтобы не бросать своих бойцов и лейтенантов на верную смерть!

Собравшись с силами, я сделал последний бросок вперед и сва­лился в противотанковый ров. В нем меня уже ожидал лейтенант Стрекалов-Оболенский. Увидев его, обрадовался: встретился первый живой человек в долине, которую мы уже называли «долиной смерти».

— Товарищ майор, вы такой слабый и уставший. Я буду помо­гать вам.

— Спасибо, лейтенант, но только тогда, когда я об этом попрошу.

— Есть, товарищ майор! — удивленно посмотрел на меня сопровождающий.

Мы вдвоем преодолели расстояние до следующего противотан­кового рва. Их, оказывается, между Колпино и Красным Бором было два.

Попав вместе с лейтенантом во второй ров, я увидел следы недавнего боя. Все дно рва было покрыто телами наших красноар­мейцев и командиров. Среди них я не видел живых. Шел по рву, как по кладбищу, и заметил что-то, напоминающее вход в землян­ку. Рядом с этой норой установлен станковый пулемет, дуло кото­рого было направлено вести огонь вдоль рва. Возле пулемета на­ходился только один пулеметчик.

— А где ваш второй номер? — спросил его.

— Никого не осталось… Все либо убиты, либо ранены.

— А где командир полка?

— Это я его и прикрываю, — ответил пулеметчик. Лейтенант Стрекалов-Оболенский показал на тот лаз, который я уже заметил.

— Подполковник Варюхин находится здесь, в землянке.

Я протиснулся в нее. За примитивным столиком, посредине землянки, сидел, подперев голову кулаком, комиссар полка стар­ший батальонный комиссар Яковлев, а у стенки, на топчане, лежал подполковник Варюхин.

Поздоровавшись, я сказал:

— Вы доложили, Андрей Павлович, что у вас тринадцать шты­ков в полку. По приказу члена Военного совета армии я прибыл проверить, какое же количество людей у вас осталось на самом деле…

Варюхин поднялся. По выражению его лица понял, что он был в плену тяжелых дум.

— Было тринадцать, — сказал он, — а сейчас и того меньше.

— Мы ждали вас. Генерал Фадеев позвонил и попросил выслать на­встречу сопровождающего. Он встретил вас?

Лейтенант Стрекалов-Оболенский ожидал меня в том про­тивотанковом рву. И проводил сюда. Он сейчас около пулемет­чика.

— Ну, что ж, пошли. Помогу вам выполнить этот… приказ.

Мы выбрались из землянки.

— Вот, видишь, некому наш командный пункт прикрыть. При­шлось поставить станковый пулемет, да и тот только с одним пулеметчиком. Боеприпасы приходится доставлять лейтенанту Стрекалову-Оболенскому — больше некому. Лейтенант, следи, что­бы мы на фрицев не напоролись!

Уже стемнело. И мы с командиром полка проползли вдоль передовой цепи. Бойцов, действительно, уже стало в полку меньше. Пока я добирался, было убито и ранено еще несколько человек. В моей голове роились мысли одна тяжелее другой. Я был зол на тех, кто бросил дивизию в наступление, не позаботившись об обес­печении поддержкой со стороны соседей. В результате от 657-го полка осталось только название. С командиром, комиссаром и лей­тенантом набиралось лишь маленькое солдатское отделение. С тяжелой головой и болью в сердце я возвращался ночью в Колпино, на наблюдательный пункт комдива. Генерал Фадеев посмот­рел на меня таким взглядом, будто я пришел не с передовой, а свалился с других миров.

— Мне докладывать не надо! — сказал генерал. — Докладывай члену Военного совета. Лично сам докладывай! Он уже звонил, интересовался… А я послушаю.

Я доложил бригадному комиссару Курочкину о результатах своей вылазки на передовую линию наступавшего полка. Трубка долго молчала, а затем, наконец, проговорила:

— Спасибо! — и ничего больше.

— И от меня спасибо! — сказал генерал Фадеев.— Спасибо за добросовестное выполнение приказа. Вы отстояли честь не только Варюхина и Яковлева, но и честь дивизии… А знаете, товарищ майор, я уже не надеялся увидеть вас живым.

Этот скупой на похвалу генерал обнял меня как-то тревожно и неумело.

В течение ночи мы были заняты поисками людей в помощь 657-му полку. Отправляли в распоряжение подполковника Варю­хина подразделения бойцов. Еще до рассвета они были введены в полк и удержали занятую позицию. Оба противотанковых рва были в наших руках. С этой памятной ночи, после трудной вылазки на передовую, я еще более утвердился в своих выводах: если мне придется сменить штабную работу на командную, то употреблю все свои знания и опыт для того, чтобы бить противника как можно меньшими сила­ми, побеждать не числом, а умением, по-суворовски. И не вслепую вести людей в наступление, а после тщательного изучения находя­щегося перед нами противника, после получения сведений о его численности, огневых средствах и организации обороны. Буду ве­рен клятве голубоглазому лейтенанту, которого увидел там, в «до­лине смерти». Он прикрыл меня, живого, своим ледяным телом. Я ему обязан жизнью.

Весь январь и февраль сорок второго части дивизии вели бои, которые в сводках Совинформбюро назывались боями местного значения. Продвинулись мы почти до Красного Бора. Но это не только не улучшило, а даже ухудшило наше положение, потому что части соседних дивизий по-прежнему оставались на месте.

А полкам и батальонам нашей дивизии, выдвинувшимся вперед, пришлось теперь отражать атаки противника не только с фронта, но и с флангов, ибо мы сами, а точнее, по приказу командования армии, залезли в мешок. Хорошо, что замерзающие от русской зимы гитлеровцы не сумели завязать нас в этом мешке. Они вдоль и поперек простреливали наши боевые позиции, напоминавшие вы­тянувшийся вперед аппендицит. Теперь к нашей передовой линии обороны можно было пробраться только ночью. При этом потери в людях были большие. Много мы потеряли и штабных команди­ров, которые выходили в окопы для проверки готовности передо­вых частей к отражению наступления врага. В одном из боев под Красным Бором погиб комиссар 657-го полка старший батальон­ный комиссар Яковлев. Когда мне сообщили об этом, я вспомнил землянку, которую посетил по приказу члена Военного совета ар­мии. Тогда за столом, подперев голову кулаком, комиссар задумчи­во смотрел куда-то в угол, словно предчувствуя надвигающуюся на него беду. Вспомнил и гнев члена Военного совета, не поверившего ни командиру полка, ни комиссару Яковлеву…

Я снял шапку… Каких замечательных, стойких, мужественных воинов мы теряли в «долине смерти»!

После похорон Яковлева его заменил на посту комиссара полка батальонный комиссар Бойцов. Он был боевым не только своей фамилией, но и неуемным бойцовским характером.

Выстоять под Красным Бором, закрепиться на захваченных по­зициях помогла артиллерия дивизии. Она сопровождала наступа­ющие цепи огнем и колесами. Обнаружив вражеские огневые точ­ки и вкопанные в землю танки, артиллерийские батареи под ко­мандованием опытных и талантливых командиров вели меткий огонь, выводили из строя фашистские огневые точки, закрывали рты вражеских пушек кляпом огня. Благодаря мужеству и наход­чивости наших артиллеристов мы смогли продолжать оборону в условиях глубокого проникновения в боевые порядки гитлеров­цев. В сердцах наших воинов и командиров, в том числе и у меня, вызывали особое восхищение действия командира 414-го артилле­рийского полка майора Пустена — артиллериста высочайшей ква­лификации, серьезного и принципиального. Его артиллерийские батареи наносили смертельный огонь по фашистам, не давая под­няться в атаку, уничтожали их боевую технику, сбивали башни с закопанных в землю танков. Под стать майору Пустену был и комиссар артполка батальонный комиссар Петр Павлович Карявин. Вместе с майором Пустеном они настолько сработались, на­столько сдружились, что, казалось, представляли собой единое це­лое. Их фронтовая солдатская дружба, взаимозаменяемость и опыт помогли нашей дивизии устоять на занятой позиции под стенами Красного Бора.

В середине марта сорок второго последовал приказ: в ночное время, скрытно, чтобы не заметил противник, сдать оборонитель­ную полосу, которая к тому времени уже была хорошо укреплена, соседней дивизии и сосредоточиться в кирпичных заводах севернее Колпино.

Почти полгода сражалась наша 125-я стрелковая дивизия под Колпино и Красным Бором. Выполнив приказ штаба 55-й армии, мы ушли из «долины смер­ти»… Находясь в резерве 55-й армии, а затем в резерве фронта, мы пополнили личный состав и вооружение и стали готовиться к гря­дущим сражениям.

Из резерва фронта дивизия влилась в состав 42-й армии, вела упорные бои на Пулковских высотах, участвовала в разгроме фа­шистских войск под Ленинградом и снятии блокады, освобождала Кингисепп, Нарву, а затем уже под моим командованием освобож­дала Раквере, Таллин, прошла тяжелый путь по дорогам Польши, Германии и закончила войну в Чехословакии. Там, в Чехослова­кии, мы и встретили День Победы.

В послевоенное время мы, ветераны 125-й, часто встречали празд­ник Победы в Ленинграде. Вспоминали многие бои, обменивались мыслями, волновались и радовались, но, когда разговор заходил о судьбе наших подразделений и полков, бойцов и командиров в «долине смерти», воспоминания прерывались, наступало оцепене­ние и гробовая тишина. Мужественные, храбрые, не знавшие стра­ха в бою воины плакали…

Подготовил А.Ф. Забара

Источник: Заслон на реке Тосне: сб. воспоминаний защитников Усть-Тосненского рубежа. Сост. И.А. Иванова. – СПб., 2003.