Открытия есть?

Первая часть текста: Знакомство и встречи с Курчатовым

Л.А. Алехин [1] вспоминал: «Впервые я встретился с И.В. Курчатовым в ок­тябре 1949 года. К этому времени была уже взорвана атомная бомба. В комнате 15 за пультом работали две девушки — Люся и Зина. Игорь Васильевич проверял графики ведения процесса и делал замечания. Он спросил меня, что я окончил и как устроился в городе. Я ответил, что ничего, дали комнату. Он: «А вот девушки живут в общежитии». Я сказал, что дорога в город от Кыштыма — лежневка, как на фронте. Он: «Ну, ничего, тебе не придется теперь часто ез­дить по ней».

И действительно, до конца 1953 г. я не выезжал из города. В какой-то из дней работы Игорь Васильевич дал поручение Люсе произвести расчеты работы аппарата «А» на новом режиме с применением двухпроцентного урана в качестве горючего. Но так как я был более свободен, то взялся ей помочь. Уже в то время Курчатов думал о термояде. Я сначала ничего не понял, зачем двухпро­центный металл. Игорь Васильевич сказал: «Ты же физик — посмотри на кривую дефектов масс и тебе все будет ясно».

Я долго смотрел на кривую, но так ничего и не понял, как это осуществлять практически. При слиянии ядер водорода выделяется энергия в 7—10 раз боль­шая, чем при делении. Но это теоретически, а как это осуществить практически? Игорь Васильевич сказал, что наши расчеты являются «пристрелочными», такие расчеты ведутся в Лаборатории № 2. Мы делаем просто для проверки. Он нахо­дился тогда в приподнятом настроении. Успешное испытание атомной бомбы свалило с него тяжелый груз. На аппарате «А» тогда были «козлы». Он объяс­нил, что это название из металлургии, где в печах бывает «закозление» металла.

Игорь Васильевич рассматривал теорию соединения урана с графитом. Рас­пространение сплава по ячейке, оставшейся почему-либо без охлаждения. Рас­сверловка «козлов» часто не приводила к желаемым результатам, и он принимал решение «шуровать» ячейку и затомпанировать. Через какое-то время мы сдела­ли оценочный расчет работы на двухпроцентном металле. Он сказал, чтобы оформили его отчетом. И только позже, во время работы на аппарате «АВ-1″, где впервые проводилась наработка «газа», я понял, как далеко смотрел Игорь Васильевич. За выполненную работу он подарил нам таблицы Е в степени ми­нус икс с дарственной надписью.

На «АВ-1″ он однажды приехал с И.Н. Головиным [2], который теорети­чески доказал, что если погрузить центральный стержень в реактор, то через 2— 3 ряда будет «вспучивание» мощности. Игорь Васильевич заставил нас провести эксперимент. А спор шел у них с Головиным на ящик коньяка. Практически никакого всплеска мощности не было, на что Головин сказал: «Возможно, кри­вая ушла за аппарат».

Последний раз я видел его в приезд Берии. Он очень волновался. Берия ему делал замечания: «Вот вы не хотели ехать со мной, а видите, какие тут беспорядки». Дело в том, что к этому времени неустойчиво работала панель температуры. Берия ругался. Руки у Игоря Васильевича дрожали. На следую­щее утро он приехал вновь на аппарат, постоял в пультовой комнате и, ничего не говоря, молча уехал.

Возникает вопрос: знал ли Игорь Васильевич в 1949 г. из агентурных данных о готовящейся американцами еще одной сенсации — водородной бомбе? По-моему, знал. И очень торопил нас, может быть, под нажимом Берии. Когда получились наши расчеты о переводе аппарата «А» на двухпроцентный металл, он сказал: «Да, лучше использовать тяжеловодный. Очевидно, Алиханов прав». До взрыва водородной бомбы прошло еще четыре года. Накопление «газа» стало основной из проблем. Но Игорь Васильевич думал об управляемом синтезе лег­ких ядер. Однажды он сказал: «Вот мечта человечества». Он был мечтателем, умеющим превращать мечту в действительность».

Вспоминается рассказ «духа», телохранителя Игоря Васильевича, а затем его секретаря Переверзева Д.С. о том, как в столовой в 1950-х гг. на ужин предложили уральские пельмени. Предлагала молодой повар Люся. Игорь Василь­евич сказал в ответ: «Вообще я против пельменей, но если с Люсей, согласен». Он же рассказал, как однажды, возвращаясь домой после прогулки на лодке по озеру Иртяшь, Игорь Васильевич, причаливая к пирсу катеров, упал в воду. Выкупался, вымок до нитки и дальше в машине домой ехал мокрый, но весе­лый. Начальник общепита Рыжков говорил, что И.В. Курчатов был совершен­но непритязательным и нетребовательным к пище, его кормили и обслуживали в УРСе с удовольствием.

Шла разделка «козла» 28-18. Реактор «А» был заглушён системой защиты гимов и твердыми штатными поглотителями. Так как этих поглотителей для пол­ного заглушения реактора не хватало, в разгруженные рабочие ТК установили дополнительные — 20 штук металлических стержней, начиненных карбидом бора, подвешенных на тросик, оканчивающийся кольцом или мотовильцем. Они зак­реплялись за головки соседних ТК и были неудобны, особенно в приподнятом положении, довольно большие мотки троса мешались под ногами. Игорь Василь­евич вызвал главного инженера завода, указал на бескультурье и предложил сделать и установить на каналах небольшие лебедки, чтобы не путались тросы и мотовильцы. Быстро выполнили. Игоря Васильевича в то время не было, куда-то уезжал. Лебедки ему не понравились и не прижились. Они выступали над полом и верхом реактора сантиметров на 30, были неудобны и на аппарате, и при отстоях стержней в шахтах. Персонал ЦЗ реактора, задевая их, падал, по­этому мгновенно окрестил их как «хивы» — хреновины Игоря Васильевича.

Через некоторое время Курчатов, находясь за спиной девушки, сидящей за пультом управления реактором, услышал команду: «Подними хив-8 на 2 метра и опусти хив-10 на 1 метр». Игорь Васильевич спрашивает женщину-инженера: «Что это такое?» Та мнется, краснеет и не отвечает. Игорь Васильевич в недо­умении. Подошедший А.П. Александров объяснил: «Элементарно просто — хре­новина Игоря Васильевича». И даже после команды ликвидировать их, они еще лет 10 находились в шахтах, напоминали об этом.

При первой загрузке реактора «АВ-1» в 1950 г. были организованы, приказом Б.Г. Музрукова, две смены. Начальником 1-й смены был И.В. Курчатов, а я его помощником. В другой смене работали Е.П. Славский и Р.В. Егоров. При загруз­ке не хватило блоков, так как часть их была забракована по дефектам (забоины, трещины, посторонние включения в оболочку). Игорь Васильевич подошел ко мне и сказал: «Борис Васильевич! Я прошу вас лично посмотреть забракованные блоки, отобрать годные и загрузить в пустые ячейки. Не хватает реактивности, а других блоков для догрузки реактора нет. Только сделайте лично, сами, никому не пере­поручайте и распишитесь в картограмме». Я выполнил, доложил Игорю Василье­вичу. Так как история имела продолжение, я расскажу ее. 05.04.50 г. в мою смену отсигналил СРВ рабочий канал 33-25. Проверили — завис. При извлечении обо­рвался. Это было первое тяжелое зависание на реакторе «АВ-1». Естественно, со­бралось все руководство. Меня и смену допрашивали, обвиняли во всех грехах, что, мол, просмотрели, нарушили что-то и т.д. В ЦЗ продолжалось извлечение блоков из оборвавшегося ТК присосками и цангами Геронтия Кругликова. Завис­шего блока пока не было. Прошли центр активной зоны реактора. Начали обви­нять в том, что зависания в канале вообще нет, и я умудрился оборвать независший. Были и другие версии. Во время производства работ вдруг ко мне подходит Игорь Васильевич, отзывает меня от людей в сторону и говорит: «Борис Васи­льевич, это не ваш крестник?» — «Игорь Васильевич, какой крестник?» — «Из тех дефектных блоков, что вы отобрали и загрузили в реактор?» — «Игорь Васильевич, а я не посмотрел». — «Я вам очень советую посмотреть и мне сказать». Я пошел в первый отдел, посмотрел картограммы загрузки с моими подписями. Нет, ТК 33-25 — не мой крестник! Пришел и говорю Игорю Васильевичу: «Нет, Игорь Васильевич, не мой крестник». — «Ну, Борис Васильевич, считайте, что нам с вами очень повезло». И глаза его, и лицо засветились, я бы сказал, добродушием, даже радостью. Лишь тогда я оценил обстановку и персональную ответственность за загрузку ТК блоками, отобранными мной из дефектных, и ощутил тревогу в душе за состояние оставшихся в реакторе каналов до созревания, вплоть до последнего блока. В канале 33-25 дошли до зависшего 40-го блока. Его с большим трудом удалось извлечь усилием более 5 тонн. «Козла» не было. Герметичность блоков не была нарушена, ячейка не загрязнена. Кончилось все благополучно. Ликвидация закончилась для меня незначительным расследованием и испугом.

В эту пору при рассмотрении технических вопросов на реакторе «АВ-1» часто к нам, «технарям», подключался Анатолий Петрович Александров, не только большой ученый, но и хороший инженер. Он увлекался, начинал кон­струировать и давать советы, как и что делать. Присутствовавший здесь Игорь Васильевич Курчатов иногда замечал: «Ну, Анатолий Петрович! (или Анатоли-ус!) Опять вы болтами да гайками занялись!» В интонации голоса чувствовались и теплота, и укоризна.

После первых же дней работы реактора «А» и работы на нем со специнстру­ментом по расчистке «козлов» выявилась невозможность работы крановщика мостового крана ЦЗ с местного пульта управления из-за большого гамма-излуче­ния. Крановщик, извлекая из аппарата активные детали, оставался в зале один при работающей световой и звуковой дозиметрической сигнализации. Мораль­но это было тяжело и жутко. Курчатовым срочно было дано задание запроекти­ровать и выполнить 2-й пульт управления кранами ЦЗ — дистанционный с защи­той. Он был сделан за стеной ЦЗ, в сторону комнаты 14-15; там была установ­лена чугунная защита и поставлен набор стекол для обзора зала и ослабления излучения, действующего на голову, лицо и глаза крановщика. Одновременно было дано задание проектантам запроектировать такие же пульты и на серии трех строящихся реакторов типа «АВ». Так как центральный зал (ЦЗ) реактора «АВ-1» был уже готов, работы велись ускоренно.

Запустили «АВ-1», подняли мощность до номинала. Началась нормальная работа. Спущен жесткий план наработки плутония заводу и сменам. Началось соцсоревнование за предельную выработку, за сокращение простоев. План тя­готел над всеми. Но зависания блоков в ТК становились все чаще, а после тяжелого зависания в ТК 33-25 в моей смене страх сменного персонала увеличился и количество остановок реактора тоже. План по накоплению не выполнялся. Реактор лихорадило. Было замечено, что зависания дают ТК, имеющие накоп­ление плутония более половины нормы. При разделке зависших ТК обнаружено распухание, искривление и потеря герметичности многих блоков.

Перед плано­вым пуском «АВ-1» было решено проверить на зависание ТК, имеющие 50 % и выше накопления плутония, опусканием на один блок. Зависших ока­залось около 600. Часть зависших блоков в каналах была пробита 22-метровой железной трубчатой штангой вниз через кассеты. Остальные надо было извле­кать через верх. Летом планктон и водоросли озера Кызыл-Таш росли и на стен­ках трубопроводов баков, арматуры и дроссельных органах ТК реактора. Это искажало показания приборов, частично перекрывая проходные сечения. Учас­тились остановки реактора. По этой причине могли случиться и «козлы». Филь­тров на водоводах перед реактором не было. Начальник смены и персонал все время дрожали и не знали, как себя вести. Если посильнее пробивать канал с зависшими блоками, можешь расклинить блоки в ячейке и их не извлечешь, затем будет длительная остановка. Слабо поколотишь при извлечении — блоки могут высыпаться на пол ЦЗ, в ячейку или в «Е», и тогда опять авария. Надо убирать активные блоки вручную швабрами, совками, клещами и сбрасывать их в шахты с водой. При этом начальник смены находился постоянно в ЦЗ. Рядом были инженер и техник-механик ЦЗ и инженер или техник службы «Д» с неиз­менным спутником-дозиметром «Мак» или ПМР-1. Появились и случаи отказа в работе кассет из-за щелевой коррозии, сломанных упоров. Положение сложи­лось аховое — руководствовались лишь интуицией. Наш местный поэт Серафим Мельников, инженер-физик, характеризовал обстановку так: «Если он у Вас завис, пробивайте его вниз. Очень сильно не стучите и канал не оборвите…»

Скоро обнаружились дефекты — пустоты в кладке стены ЦЗ, примыкающей к комнатам 14—15 пульта управления реактора. Раздолбили и забили их свин­цом. Обнаружилась недостаточность чугунной защиты и особенно смотровых сте­кол дистанционного пульта крановщика, где гамма-фон доходил до 200 мр/сек., а также наличие отраженного гамма-излучения по щели пульта за счет отраже­ния гамма-лучей от стен щели… Работая в зале по ликвидации россыпи блоков, мы стали применять всевозможные виды переносной защиты: баки с водой, чугунные чушки, чтобы защититься от прямого гамма-излучения, а потом нача­ли делать уже и переносимые кранами защитные камеры с отверстиями для ра­боты руками. Доложили научному руководителю завода «АВ-1» Василию Степа­новичу Фурсову. Тот подумал и согласился с нами.

В один из приездов И.В. Курчатова и Е.П. Славского Игорь Васильевич спрашивает: «Как, открытия есть?» Я отвечаю: «Есть. Сейчас покажу». Подве­шиваем из шахты ШТ-1 на крюк крана зависший канал, извлекаем его и с тем же ПМР-1 показываем изменение гамма-фона по щели дистанционного пульта управления крановщика и недостаточность его защиты. Перемещаем по залу канал. Смотрим. Наконец опускаем ТК в шахту. Игорь Васильевич говорит: «Молодцы, созрели, дедули. Надо делать лабиринт или защитные двери». А Е.П. Славский предлагает: «Слушай, Борис, а что если за стеной щели коро­вьим г… помазать, чтобы гамма-кванты там не отражались, а вязли?» Все рас­смеялись. Я сказал: «В качестве рацпредложения пойдет, и получить за иници­ативу можно». Здесь же и решили, что на других заводах нужно проектировать перекрытие щелей чугунными дверями или делать лабиринты. Мы гордились, что приобщились «к открытиям»… Решили набрать дополнительные пакеты сте­кол. Установили на окна пульта и защиту из чугуна, сделав короб со свинцовой дробью…

Е.П. Славский рассказывал, что он вместе с Игорем Васильевичем был на приеме у Сталина до взрыва первой атомной бомбы. В разговоре Сталин сказал: «Атомная бомба должна быть сделана во что бы то ни стало».

Для Курчатова и Славского — «КС» (Курчатов, Славский) — было построе­но два деревянных коттеджа. Место для строительства выбирали они вдвоем. По желанию Курчатова было выбрано место — дикое, пустынное, но исключитель­но красивое, у причала катеров воинской части. Это были трехкомнатные доми­ки с маленькой кухней. Игорь Васильевич и Ефим Павлович поселились в них с семьями. Лето в 1951 г. было изумительное, теплое. Купаться можно было начиная со второй половины июня. Из окна дома голубела водная гладь озера Иртяша, зеленел остров Моськин и в дымке тумана синели Потанины горы. На обрывистом берегу росли несколько изуродованных ветром низкорослых сосен. Перед домом — поляна, выходившая в парк из сосен и берез, кустов рябины и подлеска с верхушками, заломанными лосями. Жена Игоря Васильевича Мари­на Дмитриевна — любительница плавать — спускалась по деревянной лестнице с обрывистого берега и подолгу плавала. В трехстах метрах от дач, к стадиону, начинался пологий берег озера. Там купались и загорали жена и дочери Славс­кого. Купались по вечерам и выходным дням и мужчины.

Напряженная же работа шла своим чередом. Быстро прошло лето, нача­лись дожди, ветер особенно чувствовался на обрывистом берегу. Озеро стало свинцовым с пенящимися гребнями волн. Сквозь завесу дождя просматривались побуревшие склоны гор. Дочери Славского должны были пойти учиться в мос­ковскую школу. Жена Славского с детьми уехала в Москву к 1 сентября. Похо­лодало. Южный Урал — не Северный Кавказ. Очень часто улетал в Москву и в командировки и Игорь Васильевич. Марине Дмитриевне одной на даче, на семи ветрах, было дико. И вот однажды в Москву с Игорем Васильевичем собралась и она. Улетели и вновь не вернулись. Только один сезон жили они здесь вместе. Дача «КС» стала не нужна. Дома снесли. Домик Игоря Васильевича перенесли к музею комбината, восстановили из прежних брусьев и в нем открыли музей. Из домика Е.П. Славского построили двухквартирный коттедж. На месте бывшей дачи «КС» оставались фундаменты. Над ним поставили две беседки. Между ними навесили качели.

Парикмахер Люба Журавлева вспоминала: пригласили ее на дачу «КС» под­стричь Игоря Васильевича и Ефима Павловича. Она пришла. Стрижет Игоря Васильевича, а Ефим Павлович «хулиганит». Облил его водой. Игорь Василье­вич посмеялся, а когда Люба стала брить Ефима Павловича, вылил на него воду из графина. Резвились они, как ребята. Я спросил у Любы: «Правда у Игоря Васильевича была большая, густая борода?» — «Да нет, реденькая, мы ее пуши­ли!» — ответила она.

Врач в 6-й московской больнице Волкова Людмила Григорьевна 13 марта 1986 г. рассказала мне, находившемуся там на операции, что, когда она работа­ла на Урале, ехала однажды в Москву в вагоне с академиками И.В. Курчато­вым, А.П. Александровым и А.П. Виноградовым. Всю дорогу были розыгры­ши. У Анатолия Петровича Александрова спрятали костюм, и он всех спраши­вал: «Не знаете ли, где костюм?» Игорь Васильевич, обворожительно улыбаясь, ему отвечал: «Видимо, украли!» Александров ходил, завернувшись в одеяло, извиняясь за столь странный вид. Так длилось несколько часов. Наконец Анато­лий Петрович к всеобщему удовлетворению нашел костюм.

Вспоминаю о работе начальником смены реактора «АВ-1» в 1950 г. Чув­ствовал я себя неуверенно. Боялся что-либо упустить и проглядеть, нарушить, подвести кого-нибудь. На реакторе «А» я не работал и не дублировался. После выхода на 1-ю ступень мощности реактора «АВ-1» появилось распоряжение Е.П. Славского — главного инженера комбината: «Без моей команды ничего на реакторе не делать». Зная Славского и его крутой нрав (ранее соприкасался с ним по работе), я безоговорочно выполнял это требование. Звонит ночью И.В. Курча­тов. Докладываю состояние дел. Он принял рапорт и говорит: «Борис Василье­вич, я прошу вас провести корректировку мощности и потом позвонить мне». Отвечаю: «Игорь Васильевич, извините, но распоряжение Славского запрещает начальнику смены что-либо делать без его личного указания». Игорь Василье­вич: «Ну, раз я для вас лицо неофициальное, не делайте, я позвоню Ефиму. Всего хорошего!». Через несколько минут — звонок от Славского с «крепкими» аргументами: «Ты чего академика не слушаешь?» Выполнив указания, я позво­нил Игорю Васильевичу, извинился. Но еще долго Курчатов при встречах напо­минал мне: «Я для вас лицо неофициальное, — и при этом приветливо, очарова­тельно улыбался. — Тэк, тэк».

При составлении штатного расписания реактора «АВ-1» на 1951 г. директор завода Н.А. Семенов, будущий 1-й заместитель министра в [Министерстве сред­него машиностроения] — с 1971 г., сократил должность заместителя научного руководителя реактора завода, заметив: «Хватит бездельников». (У научного ру­ководителя реакторов было двойное подчинение — и директору завода, и науч­ному руководителю комбината И.В. Курчатову.) Это сейчас же дошло до Игоря Васильевича. Он вызвал его и с улыбкой говорит: «А, Семенов, враг науки, здравствуй». Должность восстановили, а за Н.А. Семеновым так и осталась кличка «враг науки».

Обычно после смены я старался задержаться на реакторе, посмотреть, как в других сменах работают более опытные начальники смен. Не всегда это встре­чалось дружелюбно. Да и сложно затем было добраться домой. Добирались на попутных машинах. Иногда с собой захватывало руководство, в том числе и Игорь Васильевич. Вспоминаю: однажды в «козле» — газике сидит Игорь Василье­вич, его «дух», я и не помню, кто еще. Продолжается разговор о поединке в боксе. «Дух» говорит: «А я, Игорь Васильевич, боев не проигрывал!» — «Так уж и не проигрывал?» — спрашивает Курчатов. «Нет, Игорь Васильевич, не проиг­рывал». — «У нас в ЦЗЛ [3] есть, Игорь Васильевич, — включаюсь в беседу я, — тоже боксер и яхтсмен В.И. Клименков. Он тоже говорит, что боев не проигры­вает». Игорь Васильевич: «Я его знаю, вот хорошо бы, Борис Васильевич, их стравить». К сожалению, это не осуществилось. Во второй раз Игорь Василье­вич посадил меня в «козла», едем. «Вы куда?» — спрашивает. Отвечаю: «Домой, к семье». Игорь Васильевич: «А мы в кино, там B.C. Фурсов с билетами ждет. С нами не пойдете?» Я: «Игорь Васильевич, наверное, билетов не достанешь, а так пошел бы». Подъехали. Стоит Василий Степанович, говорит: «Билетов нет». Собрались уезжать, но шофер говорит: «Я вам напишу записку и билеты будут». И пишет: «Маша! Выдать этим четыре билета», — и ставит свою подпись. Побе­жал я и выкупил четыре билета. Кассир оказалась женой шофера. Блат выше совнархоза!

 

А вот что рассказывал Геронтий Васильевич Кругликов [4].

Запущен был второй реактор «АВ-1». На площадку приехал Л.П. Берия. Вечером в комнату 14-15 реактора «АВ-1» он прибыл в сопровождении И.В. Курчатова, директора «АВ-1» Н.А. Семенова и свиты. Не знаю предыдущего, но Игорь Васильевич выглядел усталым и сильно взволнованным. Приезд Берии планировался днем, а не поздно вечером. Дневная смена была переодета во все чистое, глаженое, а у вечерней — спецодежда грязная, да и рваная. Докладыва­ли Берии Игорь Васильевич и Н.А. Семенов. Они представили меня, персонал управления реактора. Берия спросил меня: «Как работаете?» Я ответил, что все параметры в норме — нормально. Он подошел к панели температур охлаждаю­щей воды, на которой мигали лампочки ТК, имеющие заданную и большую температуру, и спросил: «А ты можешь сделать, чтобы все лампочки горели?» Я ответил: «Могу». Поставил задатчик на температуру ниже входной воды. За­пустил панель, зажглись все, кроме трех лампочек. Берия спрашивает: «Почему не горят?» Отвечаю: «Сейчас позову инженера КИП, он скажет». Пришел ин­женер КИП и говорит: «Нет запасных лампочек в отделе снабжения, из Москвы не поступали». Берия: «Почему?» Вызвали начальника службы КИП Лопатухина, ростом 1 м 95 см. Лопатухин подтвердил: «Не поступили лампочки». Вдруг Берия говорит: «Ты почему на меня сверху вниз смотришь?» Вижу, Лопатухин подгибает колени, и уровень его лица становится на уровне лица Берии. Все это время я не спускал глаз с лица Игоря Васильевича. От напряжения и волнения у него вытянулось и напряглось лицо. Вздулись вены и дрожали руки, с которы­ми он не мог справиться: он не мог сносить, когда в его присутствии незаслу­женно обвиняли или оскорбляли людей. Визит закончился благополучно, про­несло! Лопатухина не посадили. Предложили выехать из города, и он вернулся в свой проектный институт.

После своего 50-летнего юбилея в 1953 г. Игорь Васильевич появился на площадке в темном костюме-тройке с переброшенной на поясе золотой цепоч­кой от карманных часов фирмы «Павел Буре». Он сидел на заседании Ученого совета в ЦЗЛ, на котором защищал кандидатскую диссертацию Юрий Ильич Корчемкин, поигрывая брелками часов, слушал выступления оппонентов.

После налаживания в городе относительно нормальной жизни Игорь Ва­сильевич стал останавливаться в гостинице «2Б». Его, как правило, сопро­вождали работавшие посменно два-три «духа». Они, конечно, надоедали Кур­чатову, и он иногда своеобразно избавлялся от них. Вдруг раздавался его голос к хозяйке, обслуживающей гостиницу, пожилой женщине Анне Федоровне Соколовой с просьбой: «Анна Федоровна! Прошу пару стаканов горячего чаю. Я сегодня по-московски чаевничать хочу». Приносили чай, а Игорь Василье­вич через веранду уходил гулять в парк, оставив с носом своих «духов». Конеч­но, это была шутка.

Одной из форм шуток в компании Ванникова, Курчатова, Славского, Алек­сандрова было подкладывание в карманы пальто и пиджаков посторонних пред­метов. Например, после длительных вечерних заседаний — пробок от спиртно­го, пусть, мол, жены знают, чем мужья их занимаются по вечерам. Е.П. Славский 14 августа 1982 г., когда был у нас на площадке, вспоминал: «Мы с Игорем Васильевичем поехали к больному Борису Львовичу Ванникову в Барвиху и до­ложили, что на «А» решили ячейки «козлов» засыпать графитовой крошкой и затрамбовать, чтобы были меньше аэрозольные выбросы. Ванников с решени­ем согласился. И добавил, что знает средство от «козлов», но пока воздержится обнародовать. По дороге в Москву Игорь Васильевич полез в карман и обнару­жил коробку противогеморроидальных свечей. Борис Львович подложил их, как средство против «козлов»».

Е.П. Славский также рассказывал, как на приеме в Кремле, где был Игорь Васильевич, после вручения наград Сталин сказал: «Если бы мы опоздали на год-полтора года с атомной бомбой, то, наверное, попробовали бы ее на себе». Вот такие «хорошие» отношения были у нас с США. Это не бравада — вспомним Хиросиму.

Игорь Васильевич уже 20 августа 1955 г., сразу же после Женевы, нашел возможность поделиться с инженерно-техническими и научными работниками «Маяка» своими впечатлениями об уровне разработок аналогичных реакторов, о топливе, экологических проблемах в США и о задачах, стоящих перед нами. Коротко он сказал: «В Женеве было представлено 1100 докладов, из них из США — 456, СССР — 102». Обратил внимание на разработку законченных тех­нологий по переработке облученного урана, на экологическую проблему, что для очистки урана и плутония от продуктов деления за границей применяется экстракционный метод с использованием ТБФ (трибутилфосфата), а также не­водные методы переработки облученного материала, например, фторидный ме­тод. Сообщил об использовании пластинчатых керамических ТВЭЛ на основе алюминия и урана 90% обогащения, о перспективе использования циркония как конструкционного материала. Подробно рассказал о реакторе МТР, на котором были получены дальнейшие трансурановые элементы фермий-99, эйнштейний-100 и менделений-101. Рассказал о проведении в США критического опыта по взрыву реактора. Игорь Васильевич ответил на наши многочисленные вопросы. Обстановка была неформальная, доброжелательная, и лицо Игоря Васильевича иногда озарялось улыбкой. Говоря о докладах на Женевской конференции и ука­зывая, что американцами представлено в четыре раза больше докладов, «чем нашей страной», поставил задачи перед нами. Как-то вскользь упомянул о боль­ших возможностях. Он чувствовал свою ответственность за это. Выглядел он хо­рошо, хотя и погрузнел, поседел и на лице появилась какая-то озабоченность — груз ответственности за работу отрасли, за прогресс.

После перенесенного инсульта Игорь Васильевич ходил с палочкой, на лице, озаренном улыбкой, появилась грустинка. Из рассказов Славского, Игорь Ва­сильевич на Ученом совете министерства иногда шутил. С шумом положив трость на стол, говорил: «Вот я вас сейчас учить буду». И улыбался. За несколько дней до смерти Игорь Васильевич в своем докладе на НТС министерства как бы начал раздавать присутствующим задания — завещания. Ефим Павлович Славский пе­ребил его: «Что ты, Игорь Васильевич, нам завещание оставляешь, что ли?» А на 5 февраля 1960 г. он пригласил к себе Д.В. Ефремова и B.C. Емельянова, вернувшегося из Венгрии. Но встреча не состоялась…

Напоследок мне хочется рассказать, как я оказался на заводе № 37, т.к. и в этом случае проявился характерный для Игоря Васильевича Курчатова юмор.

Работал я уже главным инженером реактора «А» — «Аннушка». Мой каби­нет размещался напротив кабинета Курчатова. Как-то иду к себе, навстречу шагает Игорь Васильевич: «Здравствуй, Геронтий! Имей в виду, я тебя Алиханову отдал за 100 граммов коньяка». — «Как так?» — изумился я. «А вот так», — и смотрит хитро на меня.

Я смотрю на него вопрошающим взглядом. Я так растерялся, что и спро­сить ничего не могу. А Игорь Васильевич, видимо, ждет от меня активных действий, возмущения. «Ну, не сердись. Пошутил я. Пойдем ко мне. — И пота­щил меня к себе в кабинет. — Присаживайся. Веселей смотри на жизнь. Там вот, у Алиханова, на заводе 37 авария. Серьезная. Главного инженера нет, вот он и попросил направить тебя к нему. Главным инженером. Я сопротив­лялся. Не хотел с тобой расставаться. Славский нажал. После его нажима я почувствовал — главный инженер нужен, а ты — самая подходящая кандидатура. Так что придется тебе идти на завод 37. Ну, а за тебя и твои успехи выпил 100 граммов коньяка за счет Алиханова. Вот это и значит, что я тебя пропил».

Мне ничего не оставалось, как поблагодарить Игоря Васильевича за вни­мание к моей особе и облизнуться, потому что мне ни рюмки не досталось.

На заводе № 37 во время аварии использовалась моя штанга, которая спо­собна была извлекать из каналов по нескольку блоков. Видимо, это и привлекло внимание Алиханова ко мне. Других причин я не видел.

 

[1] Алехин Л.А., бывший инженер-физик, инженер управления реактором «А», на­чальник смены реактора АВ-3 и затем начальник техотдела Главка МСМ.

[2] Головин Игорь Николаевич — физик, д.ф.-м.н., профессор. С 1944 г. в Лабора­тории № 2 АН СССР, ЛИПАН, ИАЭ. В 1950-1958 гг. первый зам. начальника ЛИПАН. Лауреат Ленинской премии.

[3] Центральная заводская лаборатория.

[4] Кругликов Геронтий Васильевич, работая главным инженером на реакторе «А», а затем на заводе № 37, много сделал по ликвидации аварийного положения и улучше­нию эксплуатации реакторов. Переоблучился, был выведен с основного производства. Позднее откомандирован на работу в ЛГС г. Ленинграда, где успешно занимался проек­тированием АЭС, откуда и ушел на заслуженный отдых.

 

Источник: Курчатов в жизни:письма, документы, воспоминания (из личного архива)/Автор составитель Р.В. Кузнецова. — М.:РНЦ «Курчатовский институт», 2007. с. 504-514. Тираж 200 экз.