Пережитое за двое суток

Смеркалось. Фашисты в темное время суток воевать не любили, и бой постепенно затих. Собрав с помощью связных остатки батальона, мы под прикрытием темноты спустились к Ворскле. На командном пункте оказался лишь «маяк» – старшина, передавший приказ командира полка выходить на дорогу Новые Санжары – Полтава и двигаться по ней. Там нас встретят. Пока я, обжигая пламенем спичек пальцы, подсвечивал карту, Кочетков прикидывал какие-то варианты, потом, присвистнув, сказал: – Все, гаси освещение! Чтобы попасть на эту дорогу, надо либо через Новые Санжары прорываться, что нереально, либо опять подняться наверх и обходить их, минуя позицию, которую только что оставили. В обоих случаях – фашистам в лапы.

Я вмешался:

– Командир, пойдем через Новые Санжары, но только вдоль реки, а может быть, где и по реке, к ней ведь только огороды выходят, ни одного дома близко нет. Если мост не охраняется, пройдем под ним, а там и дорога на Полтаву недалеко.

– А ты откуда это знаешь, местный, что ли?

– Да нет – отдыхал здесь в двадцать восьмом году. Это родители словно бы угадали, что мне тут воевать придется.

– А! Ну тогда давай, показывай дорогу. Кстати, – уже обращаясь к старшине, – а куда командование полка направилось?

– Да туда же, куда младший лейтенант показывает.

– А остальные батальоны?

– Точно не скажу, но и они, по-моему, туда же.

– Тяжелораненых нести, а остальных поддерживать, – отдавал приказание Кочетков. – Чтобы ни одного бойца здесь не осталось. Идти всем тихо – не разговаривать, не курить, ничем не греметь! Старшина, проверьте и наведите порядок. Младший лейтенант, пересчитайте людей!

– Уже пересчитал: в строю – сорок шесть, раненых – двенадцать.

Остальные убиты или пропали без вести.

– Много потеряли, но и фашистов положили немало. Ну, веди, больше нам здесь делать нечего.

Память меня не подвела. Огородами без помех добрались до моста. Чтобы не подниматься на насыпь, тихо прошли под ним по колено в воде. Наконец вышли на полтавскую дорогу, но тут возникло неожиданное препятствие – путь преградил глубокий, с отвесными стенками противотанковый ров. Без каких-нибудь подручных средств его не преодолеть, тем более раненым. Помог случай. Послали красноармейцев вдоль рва. Один из них вернулся и доложил, что рассмотрел в темноте перекинутые через ров широкие доски. По ним и перебрались. Выдвинув вперед походное охранение, прошли по дороге на Полтаву еще несколько километров. Подумывали уж было о привале, как вдруг услышали родное:

– Стой, кто идет?

Пока бойцы нашего охранения вели переговоры, подошли к ним Кочетков и я. Узнав, что мы – 1-й батальон 617-го полка, нам двоим разрешили пройти вперед, и через несколько минут, конвоируемые группой красноармейцев, мы предстали перед старшим лейтенантом, как выяснилось, командиром боевого охранения кавалерийской части. Он придирчиво изучил наши документы, задал несколько каверзных вопросов и, убедившись, наконец, что мы именно те, за кого себя выдаем, сказал:

– Займете наши позиции и будете их оборонять. А наша часть переходит на другой рубеж.

– Так ведь нас, не считая раненых, меньше полусотни человек.

– Ничего, ваши уже частично там, вот их вы и пополните. Таков приказ командира дивизии.

Старший лейтенант отдал распоряжение о выдаче нам сухого пайка, успокоил, что окопы уже отрыты, и копать ничего не придется. Принял он у нас раненых для отправки в тыл, выделил сопровождающего, и мы попрощались.

Сопровождающий – младший лейтенант в длинной, кавалерийской шинели – вел в темноте уверенно. Пересекли вброд речушку. Стали подниматься на крутой берег. Скользко. Я приспособился – стал опираться прикладом карабина о землю. И вдруг перед самым лицом – пламя, оглушительный грохот. Выстрелил мой карабин. Там, в кукурузе, я перезарядил его и даже не поставил на предохранитель. И вот сейчас чем-то задел за спусковой крючок.

Выстрел, конечно, всех переполошил. Потом, когда разобрались, в чем дело, одни успокоились, а кое-кто и крепко отругал. Наш провожатый внимательно посмотрел на меня и не то с удивлением, не то с завистью воскликнул:

– Да вы ведь просто оружейный склад! Слушай, друже, – перешел он на «ты», – отдай мне карабин, пока он сам тебя не застрелил. Понимаешь, нам, кавалеристам, выдали обычные «мосинские» винтовки, а у тебя, пехоты, такая роскошь – карабин. Нечестно.

– Не нужна мне твоя винтовка. И вообще, я за карабин расписался.

– Лично мне твой подарок не для фасона нужен. Я винтовку подводчику отдам – ему она дороже золота. Карабин же мне, коннику, позарез нужен. Он ведь для нас специально создан. А у тебя еще и автомат немецкий, и пистолет. Арсенал, да и только. Расписался, говоришь. Но это же война! Может, скажешь, что и за немецкий автомат расписался? Молчу, думаю. Замолк и провожатый, но, чувствую, огорчился. Пришли к окопам. Разместили людей по ячейкам, установили связь с правым соседом, оказавшимся действительно из нашего полка. Слева никого не было. Пожевали скудный сухой паек. Кавалерист опять попросил:

– Так дашь карабин?

– Бери.

И страшно, что отдал оружие, за которое действительно расписался, и в то же время сознаю – таскать все, чем обвешан, сил не хватит. Влез в свою ячейку, сжался в комок и заснул. Кончился день 16 сентября 1941 года. Думаю, именно в этот день приобщился я к славной семье фронтовиков.

Утром 17 сентября раздались крики: «Танки! Танки!» 18–20 танков развернутым строем не спеша накатывались прямо на наши окопы. За ними – пехота, пока еще далеко, вне выстрела. А сколько же нас? 617-й стрелковый полк? Да, полк, он имеет номер. Мы помнили об этом. Знали и о том, что в полку-то не больше 150 человек, но и это не главное. Главное в другом – у нас практически не было средств для борьбы с этими ползущими стальными коробками. Все же мы стреляли, в надежде, что пуля залетит в смотровую щель, стреляли и потому, что просто сдавали нервы.

К тому времени я не раз уже слышал слово «танкобоязнь», произносимое порой и с ироническим оттенком. Но ирония уместна лишь в тех случаях, когда у людей есть хоть какие-нибудь средства для борьбы с танками, а они, забыв об этих средствах, не вступают с ними в борьбу. Думаю, если бы у нас тогда были противотанковые ружья, бутылки с горючей смесью «КС» или хотя бы с бензином, противотанковые гранаты или хотя бы связки ручных «РГД», мы бы не оставили рубеж, несмотря на то что оборудован он был слабо – одни лишь неглубокие ячейки. И признаюсь, я вздохнул с облегчением, когда услышал команду: «Прекратить огонь, отходить на полтавскую дорогу. Сбор – у следующего оборонительного рубежа».

Но стоило нам выскочить из окопов, как танки прибавили скорость, а от них по чистому полю не уйдешь. И тут раздались два мощных взрыва, потом еще один. Это сработали противотанковые мины, поставленные здесь нашими саперами. Я увидел, как танки, будто по команде, остановились перед рубежом, который только что мы занимали. Некоторые даже попятились назад. Это и дало нам возможность оторваться от них. Но, увы, ненадолго. Опять взревели моторы, несколько танков двинулось в сторону, обходя минное поле. Пришлось нам снова ускорить шаг.

Рядом со мной отходили три красноармейца. Они – гуськом, друг за другом, я – правее, около среднего. И тут произошло то, о чем никогда не смогу забыть. Мимо меня пронеслось что-то похожее на огненную струю и пронзило насквозь бежавшего рядом бойца. От прямого попадания снаряда он мгновенно превратился в бесформенный комок.

Но вот, наконец, и свежеотрытые окопы. Почти совсем обессилевший, с трудом перевалил через бруствер и свалился на дно одного из них. Еле переведя дыхание, спросил подошедших бойцов, из какой они части. Несколько человек назвали номер нашего полка, остальные – каких-то незнакомых частей. Тут же выяснилось, что среди них нет ни одного командира. Пришлось брать руководство на себя.

– Внимание! Слушать мою команду. Вы все – бойцы 617-го стрелкового полка. Я – ваш командир.

Подошел младший политрук, доложил, что он пропагандист из нашей части.

– Слушай, – говорю ему, – поскольку я принял командование, оставайся со мной, будем вместе воевать.

– Чем же мы будем командовать – ведь не полк же здесь на самом деле. Хорошо, если взвод наберется.

– Ну, назовем пока отрядом, а там видно будет.

Прикинул на глаз – что-то около сорока человек. А перед нами уже три вражеских танка, за ними до роты пехоты.

– Не стрелять, подпустим ближе! – крикнул я, рассчитывая, что враг нас не заметил, но было уже поздно – один боец застрочил из ручного пулемета.

Не знаю, возможно, это было и к лучшему. Во всяком случае, танки остановились и, не приближаясь, открыли огонь из пушек и пулеметов.

Пехота же сразу залегла, вступила с нами в перестрелку. Я подал команду беречь патроны, стрелять по пехоте только наверняка. Немного удивило, что ружейный и автоматный огонь со стороны противника был довольно вялым: похоже, что он чего-то выжидал.

Так продолжалось 2–3 часа. А сколько времени нам вообще следовало здесь держаться, что делать дальше? Никто никакой задачи перед нашим отрядом не ставил. Просто мы знали, что за нами – Полтава и что врага по возможности надо задержать, не пускать вперед. Фашисты, видимо, решили, что перед ними новый оборонительный рубеж, перекрывающий путь на Полтаву, и ждали подхода подкрепления, чтобы действовать наверняка. Так я оценивал обстановку, изредка стреляя из автомата одиночными выстрелами.

У меня, как и у других бойцов, уже оставались считанные патроны, когда кто-то крикнул, что за спиной у нас немцы. Обернулись и увидели метрах в трехстах два вражеских танка, а за ними густую цепь пехотинцев. Обошли! Прием стандартный, но пока безотказный. Для нас осталась открытой только дорога на восток. На этот раз я заранее наметил путь отхода и повел бойцов по ходам сообщения к недалеким зарослям кустарника. Пройдя через них километра полтора-два, мы выбрались на открытую местность, и попали в расположение наших войск, выдвигавшихся к рубежу обороны в район населенного пункта Великий Тростянец.

Здесь оборонительный рубеж выглядел уже более солидно, да и занимал его хорошо укомплектованный бойцами полк. Можно было рассчитывать, что нас примут в него как пополнение. Да и командир части – капитан в лихо заломленной набок кубанке, выслушав меня, сказал вначале, что готов включить отряд в полк и даже назначить участок обороны. Потом, однако, добавил, что нас не сможет кормить, так как дополнительными фондами не располагает. Это резко меняло положение. Посмотрев на изможденные лица бойцов отряда, давно не получавших горячей пищи, я сказал капитану, что оставляю с подчиненными младшего политрука, а сам пойду искать свой полк: надо ставить на довольствие людей.

– Смотри, – напутствовал он меня, – как бы не приняли тебя за дезертира.

Я и сам это понимал, но другого выхода не видел. Взял с собой двоих красноармейцев и отправился на поиски. Южнее Полтавы переправились по пешеходному мостику через Ворсклу. Предъявляли документы, расспрашивали, не знают ли, где находится штаб 199-й стрелковой дивизии. И нашли-таки! Трудно передать, какую радость я испытывал, направляясь по указанию одного из командиров к начальнику штаба дивизии.

В небольшой комнатке меня встретил коренастый, плотный полковник. Представился ему, доложил о том, чему был свидетелем в последние дни. И в ответ – совершенно неожиданное: – Значит, вы были в окружении? Вот в особом отделе и дадите объяснения.

– Товарищ полковник, не были мы в окружении. В последнем бою враг обошел нас с тыла, вот и пришлось оставить рубеж. Все бойцы выведены из боя без потерь, находятся сейчас на переднем крае с другим полком, но их не ставят на довольствие. Что-то надо делать. Для этого я к вам и пришел.

– В этом и разберется особый отдел.

– В чем должен разбираться особый отдел? – раздался голос, и в комнату вошел худощавый комбриг. Я знал, что дивизией командует комбриг Аверин. Никогда его раньше не видел, но сразу же подумал, что это он и есть.

– Да вот младший лейтенант что-то плетет.

– В чем дело?

Стараясь не волноваться, я кратко доложил обо всех событиях, начиная с боя у станции Кобеляки. Комбриг слушал меня внимательно, пристально смотрел в глаза. Когда я закончил рассказ, он обратился к полковнику:

– Ты что же думаешь, ему немцы и свой автомат вручили, чтобы выделялся среди наших? Что-то я такого не припомню. Словом, отставить особый отдел! А вы, товарищ младший лейтенант, покажите на карте, где сейчас ваша группа. Так, понятно. А вот здесь, – отчеркнул он ногтем село Никольское, – штаб вашего полка. Теперь в нем новый командир – майор Карапетян. Явитесь к нему и доложите, что к вечеру прибудет группа бойцов во главе с младшим политруком. Начальник штаба, пошлите две автомашины для доставки этих людей в 617-й полк.

Как я был благодарен комбригу Аверину! Какой груз он снял с моих плеч! На его доброжелательное: «Можете идти!» ответил: «Есть!» – козырнул, вышел из дома и зашагал с легким сердцем в Никольское.

Первым в штабе полка мне встретился Сироткин. Шутливо приветствовал:

– А, московитянин! Жив? Обстрелялся? Ну, пойдем к командиру полка.

Майор Карапетян Асканаз Георгиевич оказался человеком среднего возраста, очень спокойным и сдержанным. Кадровый командир, он после окончания учебы на курсах «Выстрел» направлялся в штаб 38-й армии в Новые Санжары за назначением, но опоздал: там уже был противник. Отходил вместе с нашей дивизией. Комдив поручил ему командовать 617-м стрелковым полком.

После короткого знакомства майор, немного подумав, принял почти такое же решение, что в свое время и капитан Гриднев: – До прибытия пополнения будете при штабе полка для отдельных поручений.

Подходящее дело нашлось довольно скоро. К северу от нас проходила железная дорога. Можно было разглядеть и постройки небольшой станции. Поскольку с правым соседом связь отсутствовала, важно было узнать, в чьих руках эта станция. Это и поручили мне установить. Задание в общем несложное. С красноармейцем из комендантского взвода я и отправился в разведку.

Не вдаваясь в подробности, скажу, что у станции занимало оборону подразделение неизвестного мне полка. Связи у него ни с кем не было, а обстановка здесь складывалась крайне неблагоприятно: перед станцией сосредоточивались крупные силы врага.

С командиром подразделения, старшим лейтенантом, мы поднялись на чердак вокзального здания, и в бинокль через слуховое окно я отчетливо разглядел… обедавших гитлеровцев. На противоположном краю разделявшего нас, очень похожего на то, новосанжарское, поля в тени копенок сжатой пшеницы сидели немецкие солдаты и офицеры с котелками на коленях и усиленно работали ложками. «Эх, – с горечью подумал я, – подкормить бы их сейчас минами».

Гитлеровских солдат было много. Но еще хуже было то, что вдали за ними я разглядел угловатые силуэты замаскированных снопами танков.

Их, увы, тоже оказалось немало. Поскольку ничего больше выяснить не удалось, я попрощался с заметно взволнованным старшим лейтенантом, пообещав ему немедленно доложить своему командиру полка обо всем, что увидел. Быстро, теперь уже зная, что здесь наши, в полный рост пошли в Никольское. Хлопок… шелест мины… Успел крикнуть: «Ложись!» – и мы оба бросились в придорожный кювет. Мина разорвалась почти рядом. Я почувствовал, что меня приподняли и ударили о землю. Ощутил сильную боль в голове. Подполз красноармеец, что-то говорил, но я не слышал. Попробовал подняться – голова пошла кругом, перед глазами все замельтешило. Некоторое время лежал не шевелясь. Потом немного отдышался и с помощью красноармейца поплелся к деревне. Ноги не слушались, слабость, как после тяжелой болезни. Путь показался бесконечно долгим.

Наконец добрались до штаба. В комнате – Карапетян, Бондаренко, Сироткин. Спрашивают о чем-то, а я все еще пребываю в мире безмолвия.

Тогда взял лист бумаги и написал: «Не слышу ничего. Дайте карту». Писал, показывал на карте, говорил (позже уточнят: кричал). Не успокоился до тех пор, пока по выражению лиц не увидел, что поняли. Положили меня на повозку и доставили в соседний поселок. Старший врач полка, военврач 2-го ранга Шурляков, определил: «Легкая контузия. Несколько дней полежишь, и все будет в порядке». Это он мне написал на клочке бумаги.

Всю ночь кружилась голова, почти не спал, зато к утру словно провалился, да на целые сутки. Проснувшись, обрадовался тому, что вновь услышал голоса, – значит, не оглох окончательно! Однако первые же два уловленных слова заставили вздрогнуть: «Мы окружены!»

Молча встал, оделся, забрал пистолет, автомат, плащпалатку и, не сказав никому ни слова, выскользнул за дверь – отправился к себе в полк. Первым делом зашел, конечно, к Сироткину.

– Ты что, удрал из санчасти? – удивился он. – Не поторопился?

– А что же ты мне прикажешь в постельке лежать, когда мы в окружении?

– Кто тебе об этом сказал? Похоже, что в медсанчасти у кого-то глаза квадратные с перепугу. Но, в общем-то, дело действительно дрянь. До окружения еще не дошло, однако попали мы как бы в мешок, из которого пока есть узенький выход. Через него и попробуем проскочить. А сейчас иди перекуси да отдыхай где-нибудь поблизости. Надо будет –позову.

В ночь на 26 сентября полк получил приказ скрытно выходить из мешка. Но по некоторым признакам можно было предполагать, что коридор врагом уже перекрыт. Если так, то следовало готовиться к прорыву из окружения.

Первой ушла разведка. За ней – головная походная застава. А дивизионную колонну возглавил 617-й стрелковый полк. Стало как-то поспокойнее, когда я увидел, что комбриг Аверин и командиры штадива шли впереди нашей части рядом с Карапетяном, Бондаренко, Сироткиным.

За ними, приотстав на десяток шагов, двигалась группа командиров из нашего полка, не имевших своих подразделений. В их числе и я. А уже за нами вытянулась реденькая, малочисленная колонна полка, за ней и остальные части дивизии. Рядом с пешей колонной, на малом ходу двигались автомашины, повозки. Полуторка, на которой везли канцелярию штаба полка и на которой сидели писари во главе с одним из помощников начальника штаба, держалась рядом с командиром полка.

Пройдя несколько километров, мы вошли в какое-то село. В чистом небе висела полная луна, и в ее свете можно было разглядеть по сторонам от дороги украинские мазанки. Некоторые из них оказались повреждены, а иные и разрушены. На покрытых побелкой стенах тех, что располагались вблизи от дороги, отчетливо виднелись намалеванные красной и черной красками стрелы, номера, знаки, надписи на немецком языке. Оказалось, что тут уже хозяйничали оккупанты, а значит, находились мы в их тылу. Странное это было чувство – идти по своей земле, на которой уже хозяйничают немецкие фашисты.

Настроение, что и говорить, неважное. К тому же я еще не оправился после контузии, передвигался с трудом. Время от времени просто засыпал и просыпался оттого, что сталкивался с идущими рядом, или спотыкался о неровности дороги. Оказывается, понятие «спать на ходу» может иметь не только переносный, но и прямой смысл.

Товарищи, видя мое состояние, стали уговаривать сесть в штабную машину, а потом уловили момент и, подхватив под руки, буквально забросили меня в ее кузов, несмотря на протесты сидевших там писарей.

Среди пассажиров оказался младший лейтенант Харченко с серьезно поврежденной ногой, который, как и я, самовольно покинул медсанчасть.

Мимо нас в голову колонны, к командиру дивизии провели пленного немца. Взяли его где-то спящего в пустой будке.

С полуторки обзор стал гораздо лучше, я смог разглядеть бойцов походной заставы, несколько опережавшей голову колонны. А вот разведчиков не видно – они где-то далеко впереди… Позднее узнали, что разведка сбилась с пути и свернула на другую дорогу. Это и привело к тому, что мы колонной вошли прямо в расположение гитлеровцев.

Их часовой расположился на скирде соломы и, по всей вероятности, спал. Когда же проснулся, то мы были от него так близко, что хорошо видели, как он ползет без оружия по скирде на четвереньках, и услышали его истошные вопли. Чуть ли не в упор ударил по нам крупнокалиберный пулемет, но цветастые трассрующие пули от первой очереди пролетели над головой.

Похоже, что фашистов мы застали врасплох. Но вот уже застучали автоматы, раздались винтовочные выстрелы. Некоторые из шедших впереди попадали, кое-кто бросился назад. И тут прозвучал уверенный голос комбрига Аверина:

– Стойте! Позади – смерть! Товарищи, только вперед! Бейте фашистов! За мной!..

Бойцы бросились вперед, стреляя на ходу. Прокатилось дружное: «Ура».

И тут наша автомашина вдруг резко свернула влево и, набирая скорость, помчалась, не разбирая дороги, назад. Впереди и следом за ней прыгали на кочковатом поле еще несколько автомашин. Эта гонка продолжалась минут десять – пятнадцать, пока не утих за спиной шум боя, исход которого остался мне неизвестным.

Остановились в поле. Кругом – тишина. С трудом спустился на землю, подошел к раскрытой правой дверце кабины и увидел сидевшего рядом с шофером совершенно измочаленного тряской старшего лейтенанта, которого раньше я встречал в штабе полка.

– Почему развернулись и покинули колонну?

– Имею приказ: ни в коем случае не рисковать перевозимой секретной документацией. За нее отвечаю головой.

Больше ничего выяснить не удалось. Оставалось только дожидаться рассвета, чтобы сориентироваться и решить, как действовать дальше.

Наконец небо на востоке посветлело. Наступило утро 26 сентября.

Кроме нашей полуторки на поле оказалось еще несколько автомашин. Вскоре они одна за другой тронулись с места и направились к оказавшемуся неподалеку селу. Поехали вслед за ними и мы. Миновали окраину поселка, поднялись на бугор и остановились около большого дома, видимо, бывшего правления колхоза или совхоза. Из кабины вышел старший лейтенант:

– Хочу посоветоваться, что будем делать дальше?

– Надо здесь постоять и сориентироваться, – предложил я. – Подождать, не лезть никуда с закрытыми глазами.

Он согласился со мной. Между тем к нам подходили бойцы, командиры, спрашивали, из какой мы части. Трое оказались из нашей дивизии.

Младший политрук Федоров из подразделения конных разведчиков, боец Иванов оттуда же и повар столовой штаба в один голос заявили, что дивизия прорвалась через вражеский заслон. Им же просто не повезло: под Федоровым в бою пала лошадь, и он отстал от ушедшего в прорыв взвода. Лишился лошади и Иванов, когда был в разведке. Повар же ехал на повозке далеко от головной колонны. Когда началась стрельба, он остановил повозку и пошел вперед выяснить обстановку, а вернувшись обратно, повозки не обнаружил. Пока мы беседовали, подошел лейтенант с двумя красноармейцами, спросил, из какой мы части, и, услышав ответ, огорченно вздохнул: «Нет, не наши». И вдруг предложил:

– Послушай, младший лейтенант, давай поменяемся автоматами.

Я посмотрел на висевший за его спиной автомат ППШ и ушам своим не поверил:

– Да зачем тебе это надо?

– Понимаешь, тяжеловато таскать ППШ после ранения, а немецкий – полегче. Поэтому и предлагаю.

Я с радостью согласился на обмен.

Неудержимо потянуло ко сну. Расположился было в тени около машины, хотел хоть полчасика подремать. Но тут подошла девушка в темном, ладно сидящем костюме и в берете.

– Здравствуйте, товарищи! Я местная учительница, – представилась она. – Вчера здесь проходили немцы, говорили: «Рус кольцо». И не пойму наших: стараются идти только ночью, когда ничего не видно и легко на немцев напороться. А вот через то поле идет дорожка. Немцы ее, точно знаю, не перекрыли. Я уже подсказала пулеметчикам, они сейчас поедут. Присоединяйтесь к ним, потом не раз меня вспомните.

Учительница ушла, а мы заволновались: «Ведь правду дивчина говорит – ЗИСы-то уже тронулись. А на каждом – по счетверенной зенитной установке, из такой, если полоснуть, сколько гадов уложить можно». Словом, поехали и мы. Без труда догнали две перегруженные, до отказа набитые бойцами трехтонки. Дорожка плохая, труднопроходимая, влажный чернозем налипал на колеса, машины то и дело буксовали.

Но что это? Дорожка все ближе и ближе подходила к грейдерной дороге. Вот до нее осталась лишь пара сотен метров, и по ней на сближение с нами быстро ехал немецкий грузовик с пушкой на прицепе. ЗИСы спустились в балку, и с них эта машина не видна.

А она уже остановилась. Высыпавший из крытого брезентом кузова расчет сноровисто отцепил пушку, развернул ее на прямую наводку. Я прикинул расстояние: метров триста пятьдесят – четыреста. Не смог вспомнить, эффективен ли огонь из ППШ на такой дистанции, но решил стрелять. Опираясь локтями на крышу кабины, дал несколько коротких очередей. Немцы забегали, двое легли, стали отвечать. Вдруг сзади раздались два выстрела, рядом со мной просвистели пули. Обернулся и увидел у стога метрах в семидесяти двух целившихся в меня из винтовок людей в красноармейском обмундировании. «С ума сошли, – подумал я. – А может быть, переодетые фашисты?» Перевалился через борт кузова на другую сторону, пристроился на подножке кабины и, сунув левую руку в проем окна, дал очередь правой. Ствол автомата увело вверх.

Нет, с машины такая стрельба – пустая трата драгоценных патронов! Стрельбу прекратил, тем более что мы уже спускались в балку, из которой только что выбрались наверх ЗИСы. Слышно, что пушка бьет, а ответных пулеметных очередей нет, скорее всего, пулеметы без патронов.

Наша полуторка остановилась в балке. Из кабины выскочили старший лейтенант и шофер с лопатой в руках. Боец быстро выкопал около стоявшего отдельно куста неглубокую ямку, в нее опустили небольшой сверток, засыпали землей и прикрыли аккуратно вырезанным куском дерна.

– Что там? – спросил я у командира.

– Списки личного состава полка, другие документы. Запомни это место. А теперь быстро поехали догонять зенитчиков.

Я снова встал на подножку. Выехали из балки. Увидели замершие, разбитые снарядами ЗИСы, рядом несколько убитых красноармейцев.

Тут же грохнул близкий взрыв снаряда, капот нашей машины окутался паром. Надо уходить, и как можно быстрее. Направо – глубокий овраг.

От него начиналась лесозащитная полоса, которая тянулась к грейдеру.

Спросил старшего лейтенанта как старшего по званию, что делать, куда идти? Он молчал – не то растерялся, не то просто не видел выхода. А время-то не ждало, каждая секунда была дорога. Поэтому сам дал команду:

– Взять оружие, бегом за мной!

Побежали к тому месту, где посадка подходила к оврагу. В овраг забираться нельзя – фашисты наверняка будут искать нас в нем и перестреляют сверху. Поэтому веду всех в посадку.

Тихо уходим подальше от оврага в сторону грейдера. Через просвет в кустарнике увидел, что враг получил солидное подкрепление – подъехали еще несколько крытых машин, из которых выпрыгивали солдаты и, растянувшись в цепь, бежали к оврагу. Судя по тому, что, добежав до его края, фашисты залегли и открыли огонь из автоматов, а в ответ послышались редкие винтовочные выстрелы, в овраге действительно пытались укрыться воины с ЗИСов.

Нас оказалось одиннадцать человек. На всех – один автомат, три винтовки, два нагана, пистолет, две гранаты «Ф-1». Реденькой цепью расположил своих товарищей вдоль лесопосадки. Через просвет в кустарнике наблюдал за тем, как немецкие солдаты во главе с офицером неторопливо шагали по полю в нашу сторону. Рядом со мной лежал младший политрук Федоров в своей длиннополой кавалерийской шинели.

И вдруг… Как часто на войне случалось это «вдруг»… Послышались голоса, потрескивание ломавшихся под ногами сухих веток. Кто-то шел по лесопосадке в открытую, не таясь. Я отдал Федорову гранату, а сам потихоньку продвинулся навстречу неизвестным. И что же увидел: в полусотне шагов от нас из посадки вышли на поле и направились навстречу немцам четыре человека: впереди – «учительница», за ней – «лейтенант» с бывшим моим «шмайсером» и два «красноармейца». Фашистские лазутчики?! Таких в нашем тылу тогда хватало. Федоров поднял наган:

– Я ее, сволочь, сейчас положу.

– Не смей! Если нас обнаружат, то ей – первая пуля. А пока подождем, что будет дальше.

«Учительница» подошла к офицеру, выкинула вперед руку в фашистском приветствии и начала ему о чем-то говорить, оглядываясь на «лейтенанта», будто призывая его в свидетели. Потом и тот вступил в разговор.

Несколько раз он, явно встревожено, указывал рукой куда-то в сторону от нас. Видимо, что-то там произошло серьезное, ибо офицер прервал «лейтенанта», бросил короткую команду и вместе с солдатами побежал обратно к машине, сделав знак всем остальным следовать за ним…

До вечера мы оставались на месте. Положение безрадостное: не было ни карты, ни хлеба, ни курева, ни воды.

Терпели. Больше всего мучило главное – где наши, куда идти?

Когда стемнело, поля вокруг осветило зарево костров – немцы жгли копны, скирды, не скупясь, пускали осветительные ракеты. Они, безусловно, знали, что в тылу у них еще немало командиров и бойцов Красной Армии, которые пойдут на все, чтобы вырваться из окружения.

Пока оставлять наше укрытие было очень рискованно. К сожалению, этого не хотел понять старший лейтенант, как я теперь знал – помощник начальника штаба полка.

– Надо идти сейчас, – твердил он, – а то ночи не хватит. Риск есть, но надо идти.

– Это не риск, а самоубийство, – возражал я. – Солома не может долго гореть, да и немцы не будут всю ночь ракеты жечь. Надо подождать. Не удалось мне его переубедить. Он заявил, что подчиненные ему люди пойдут с ним, и увел шесть человек. Остались мы впятером.

– Знаешь, младший лейтенант, – сказал мне Федоров. – Будь у нас командиром. Должен один кто-то руководить: видишь, к чему ведет двоевластие.

– Ну, если будешь комиссаром, то согласен, – ответил я.

К полуночи, когда костры все же угасли, я решил, что можно трогаться в путь. Повел группу на северо-восток, ориентируясь по звездам. Вот когда вновь пригодилось умение читать звездное небо, приобретенное в геодезических и геологических экспедициях. На душе тревожно: принял командирские обязанности, ответственность за людей, а тут лунища чуть ли не в полнеба, заливает всю округу мертвенным светом. Уж не прав ли был старший лейтенант? Нет, теперь все-таки больше шансов миновать вражеские заслоны.

Пока кругом – никого. Но вдруг издалека уловили какой-то неясный шум. Метрах в двухстах от нас оказался большак. Подошли к нему поближе и залегли. Вскоре услышали немецкий говор, топот ног. Мимо прошла колонна гитлеровцев (на глаз – до батальона). Выждав немного, наша группа пересекла большак и двинулась дальше. Шли через поля, кустарник, наконец, поднялись на высоту и увидели озеро. Со стороны, откуда мы к нему вышли, вдоль берега рассыпалась цепочка мазанок, а за озером виднелось большое село. Осторожно, ежеминутно прислушиваясь, мы подошли к одному из амбаров. Харченко, Иванова и повара я оставил за углом, а сам с Федоровым направился к ближайшему домику.

За палисадником залилась лаем, загремела цепью собака. Лай подхватили собаки у соседних домов. Постучал в прикрытое занавеской окно.

– Кто? – чуть раздвинув занавеску, спросила женщина.

– Командиры, пустите, пожалуйста.

– Ой, боюсь! Нет, не пущу, я одна. Вон в соседней хате мужик живет, идите к нему.

– Вы хоть скажите – немцы-то здесь есть?

– В селе полно, а по нашему порядку не было.

Перешли к соседней хате, опять постучали в окно, слышим: «Жинка, отщепи». Подзываем жестом оставленную у амбара троицу. Ребята подбегают к нам. Вместе входим в хату.

При тусклом свете зажженного хозяином фонаря увидели, что пол маленькой комнатушки засыпан толстым слоем зерна. Окна плотно завешены. Хозяин, окинув нас оценивающим взглядом и, видно, убедившись, что мы те, за кого себя выдаем, спросил, хотим ли мы есть. И, услышав честное признание, что голодны как волки, коротко бросил:

– Жинка, покорми.

Хозяйка подала молоко, хлеб. Пока, сидя на полу, закусывали, хозяин рассказывал:

– Это село называется Кошмановкой. Наши вчера здесь здорово германцев побили, но потом фашисты опять село захватили, а наши ушли, как я слышал, к районному центру – Максимовке. Это надо от нас по балке идти верст восемнадцать. По пути сельцо небольшое – Пятихатки. Через него к утру дойти и до Максимовки можно.

Попрощались мы и ушли. Теперь, когда определили свое местонахождение, подзаправились и знали, куда идти, стало легче на душе. А вот физически уже так устали, что к рассвету дошли только до Пятихаток. Но заходить в село нельзя – в нем слышалось гулкое в предутренней тишине урчание танковых двигателей. Углубились в бескрайний массив высокой кукурузы, где почувствовали себя в сравнительной безопасности.

Мы понимали, что время работало против нас. Поэтому после короткого отдыха, преодолевая накапливавшуюся усталость, пошли дальше, к Максимовке. Как раз в этом направлении по полю шла дорога. Двигались вдоль нее, не выходя из кукурузы. Прошли несколько километров, не встретив ни души, и вот увидели всадника. На нем наша форма, но мы уже не верили внешним атрибутам. Подпустили почти вплотную, выскочили из укрытия: – Стой!

Всадник левой рукой натянул поводья, правой – схватился за кобуру.

А Федоров вдруг крикнул:

– Ребята, да это же командир батареи из нашего 617-го! Опускайте оружие.

Я тоже узнал командира батареи 45-миллиметровых противотанковых пушек.

– Ты куда?

Всадник осмотрел стоявших перед ним далеко не щеголеватых воинов, снял руку с уже расстегнутой кобуры:

– На рекогносцировку местности.

– Ну ты, друг, даешь! – изумился Федоров. – Один – на рекогносцировку. А если бы встретился не с нами, а с немцами – мы ведь из окружения выходим.

Командир батареи засмеялся:

– Не выходим, а вышли. Тут уже наши войска закрепляются, а Максимовка в трех километрах, до нее рукой подать. На окраине моя батарея, так что попадете как раз к обеду. Буду ждать. Потребовалось больше часа, чтобы преодолеть три километра до окраины Максимовки, на которой действительно располагалась противотанковая батарея. Подкрепились здесь настоящим горячим обедом, я даже немного вздремнул, а потом отправился в штаб полка. Это было вечером 27 сентября. Сколько же пережито за неполные двое суток!

В штабе узнал, что, после того как комбриг Аверин поднял колонну в атаку, оборудованная на скорую руку вражеская оборона была быстро прорвана. Часть гитлеровцев перебили, другие разбежались. После прорыва колонна форсированным маршем дошла до Кошмановки – того самого села, куда минувшей ночью заходили и мы. В селе тогда размещался какой-то немецкий штаб. Дивизия с ходу вступила в бой.

Заспанные, ничего не понимавшие фашисты выскакивали из домов в одном белье, отстреливались, но наступательный порыв наших бойцов оказался таким высоким, что вскоре село было очищено от врага. Фашисты в панике бежали, оставив на улицах много автомашин, мотоциклов, велосипедов. Были брошены оружие и боеприпасы. В одном из домов обнаружили важные документы.

Утомленные до предела воины нуждались в передышке. Расположились отдыхать. А тем временем противник подтянул к селу танки, пехоту. Вновь завязался бой. И опять пришлось вырываться из кольца, да к тому же в дневное время.

Силы были неравны. Снова пробить брешь в боевых порядках противника не удалось. Бой сложился так, что подразделения распались на отдельные группы. Многим из них удалось прорваться, но потери оказались серьезными. В частности, пропал без вести первый помощник начальника штаба 617-го стрелкового полка. Вот теперь на эту должность командир полка и назначил меня.

Узнав, что майор Карапетян сделал это по предложению Сироткина, я обратился к последнему за разъяснением: чем же мне следует заниматься? Из его очень краткого инструктажа понял, что кроме текущей работы по всестороннему обеспечению жизнедеятельности и боеспособности подразделений, организации управления и взаимодействия в бою предстоит вести ежедневную отчетность и составлять описание боевого пути полка. Эту последнюю, не предусмотренную должностной инструкцией задачу начальник штаба назвал важной и ответственной.

Тем более, сказал он, что за три месяца войны штаб сделал для этого очень мало. К тому же при выходе из окружения часть штабных документов, в том числе копии боевых донесений, оказалась утраченной.

Так что восстанавливать события предстояло путем опроса бойцов и командиров, естественно, лишь в периодах затишья между боями.

– Всему остальному научит жизнь, практика, – заключил Сироткин. – А первоочередное, неотложное для тебя – учесть всех людей до единого, получить боеприпасы, принять и обеспечить всем необходимым пополнение. Нам выделено пятнадцать автомашин. Имей в виду, что полк будет действовать отдельно от дивизии, в стыке двух армий.

Сегодня в ночь выступаем из Максимовки.

Так начался новый этап в моей военной биографии – служба в должности Пе Эн Ша-один (в документах – ПНШ-1).

 

---